Маркейл всегда будет благодарна ему за помощь в те первые трудные дни.
Ситуация, возникшая с князем, напугала ее, безжалостно напомнив о ее беззащитности. Она была актрисой без положения в обществе, способного защитить ее, без семьи, которая могла держать на расстоянии тех, у кого нечистые намерения.
Но что еще хуже, в тот же период она как раз встретила — и сразу же горячо полюбила — Уильяма Херста. После шести месяцев урагана страстного ухаживания его призвали в трехнедельный морской поход в Дувр. Даже теперь, много лет спустя, сердце Маркейл билось с перебоями, когда она представляла, что могло бы случиться, если бы вспыльчивый, порывистый Уильям узнал об ухаживаниях князя. Реакция его, несомненно, привела бы к физической стычке, которая кончилась бы тем, что князь мог быть убит или изувечен. В итоге с карьерой Уильяма и с ее собственной было бы навсегда покончено, и в результате ее план поддержать сестер провалился бы. Это заставило Маркейл взглянуть в лицо неприятной, жестокой, холодной правде. Она была актрисой, красивой женщиной, и ее многие домогались, что не оставляло ей возможности продолжать отношения с Уильямом. Она была вынуждена или порвать с ним, или пойти на риск погубить их обоих.
Поэтому Маркейл сочла счастливым случаем предложение покровительства от красивого, франтоватого Колчестера в обмен на одну простую услугу: помочь ему сохранить его тайну от глаз и ушей великосветского общества.
Хотя для нее это было единственным выходом из затруднительного положения, Маркейл сопротивлялась, отчаянно ища способ сохранить свои прежние отношения с Уильямом. Но видимо, иного пути не существовало. С разбитым сердцем она написала ему, что ошиблась в своей любви к нему и что нашла себе другого.
Она надеялась, что холодный тон письма отобьет у него желание когда-нибудь снова увидеться с ней, но немедленно, как только он вернулся и получил ее письмо, Уильям бурей ворвался в ее театральную гримерную с лицом, полным гнева и обиды. Ей пришлось выслушать много обидных слов. Маркейл вздрогнула. Она тоже ему много тогда сказала лишнего. Это было такое ужасное, мучительное время, что даже теперь слезы обжигали ей глаза.
Но такова была цена пути, который она выбрала. Маркейл решительно отбросила воспоминания о прошлом. Какой в этом прок? Правда, в ее ночных грезах они с Уильямом все еще были вместе. Она видела его во сне каждую ночь с тех пор, как неделю назад оставила лежащим на полу каюты. Только в снах он не был сердитым, но был почему-то привязан к койке и не мог двигаться, на нем не было ничего, как в тот день, когда он появился на свет, а она ласкала его…
— Маркейл, ты вся горишь. Ты не подхватила лихорадку?
— Нет, я здорова. — Маркейл приложила ладонь к пылающей щеке. — Просто думала о… шантажисте, и это привело меня в негодование.
— Я тоже возмущена им. Жаль, что ты не можешь попросить помощи у Колчестера.
— Чем меньше людей знают правду, тем меньше вероятность, что она откроется, — покачав головой, отозвалась внучка. — Хотя я хорошо отношусь к Колчестеру, должна признать, что он ужасный сплетник. Собственные секреты будет хранить как могила, но чужие готов выболтать немедленно. — Она сжала в руках бабушкину руку. — Я упорно трудилась, чтобы добраться туда, где сейчас нахожусь, слишком многим пожертвовала. И не могу все бросить.
— Твои сестры должны быть благодарны тебе, — с потеплевшим лицом заметила бабушка.
— Они сделали бы для меня то же самое. Кто-то же должен был контролировать наше финансовое положение. Если бы я предоставила отцу вести дела, сейчас мы все находились бы в долговой тюрьме, а дом отошел бы кредиторам.
— Он эгоист, и я не понимаю, почему Люсинда решила выйти за него замуж. Ей следовало быть более предусмотрительной. Ее ведь именно так воспитывали.
— Думаю, он обольстил ее, говоря, что она лучше всех остальных.
— Лучше меня, — сверкнув глазами, уточнила бабушка.
— Мама не права, — мягко сказала Маркейл. — Она упряма и не хочет признать свою ошибку, хотя я думаю, уже раскаивается. С отцом нелегко жить.
— Мне хотелось бы, чтобы моя дочь ушла от него, но, боюсь, этого никогда не произойдет, — сказала бабушка и вся как-то ссутулилась.
— Не нужно так печалиться. Во всяком случае, долги оплачены, и денег достаточно, чтобы обеспечить сезон для Элизабет. И если все получится так, как я планирую, то к тому времени, когда она освоится в свете, я накоплю достаточно средств для Марго. А потом придет очередь Джейн и… — Маркейл вздохнула. — Но ничего из этого не осуществится, если в обществе узнают, что они — родственницы простой актрисы.
— Значит, я не увижу никого из них, когда они будут в городе.
Бабушка погрустнела.
— Даже не думай о таком! Они могут объявить себя твоими родственниками. Ты ведь была замужем за аристократом. К тому же прошло так много времени с тех пор, когда ты выступала на сцене, что я сомневаюсь, чтобы кто-то об этом помнил.
— Достаточно, чтобы помнил хотя бы всего один человек, дорогая. Люди не так забывчивы, как ты думаешь.
— Тогда им же хуже, потому что более доброй и замечательной женщины не существует в целом мире.
— О, ты слишком великодушна. К сожалению, хорошими словами ничего не изменить, и будет лучше, если я не увижусь со своими внучками.
— Пока никто не догадывается о моем родстве с тобой, все будет в порядке. Я очень осторожна, когда навещаю тебя, на мне всегда вуаль, и я беру наемный экипаж, вместо того чтобы пользоваться собственным, который могут легко узнать.
— Ты всегда заботишься о других, дорогая. А как же ты сама, Маркейл? Как же твой сезон?
— Мне уже двадцать семь, и мое время давно прошло. — Маркейл усмехнулась, заметив решительное несогласие на лице бабушки. — Перестань! Быть актрисой — это же не рабский труд в какой-то угольной шахте. У меня замечательная профессия, я прекрасно зарабатываю и в состоянии обеспечить свою семью. К тому же у меня есть ты, с кем я в любое время, когда захочу, могу посоветоваться. Что еще желать?
— Кого-нибудь ты, возможно, убедишь поверить этой чепухе, но только не меня, — нахмурилась бабушка. — Я знаю об оскорбительных и непристойных предложениях молодым актрисам, об отсутствии уважения к твоему искусству. — Она наклонилась вперед. — И догадываюсь, чего лично тебе стоит весь этот маскарад.
Маркейл жалела, что тогда, много лет назад, рассказала бабушке об Уильяме, но теперь этого не исправишь. Тогда она страдала от потери, которая оказалась гораздо мучительнее, чем предполагалось, и на протяжении нескольких недель была не в состоянии встать с постели.
Бабушка каждый день присылала к ней Бриггза с записками и судками с горячим супом и, в конце концов, пригрозила, что приедет сама. Мысль о том, что старушка с трудом преодолевает ухабистые улицы и безуспешно борется с порывами ветра, заставила Маркейл подняться. Хотя несколько месяцев она пребывала в подавленном состоянии, но благодаря такой заботе немного приободрилась.
— Я стараюсь не думать об этом, — махнула рукой Маркейл, словно стирая тяжелые воспоминания.
Так было до прошлой недели.
— Что ж, понимаю. У тебя хватает забот на плечах. Дитя мое, мы должны остановить этого шантажиста. Нельзя бесконечно давать и давать ему деньги, как ты это делаешь.
— Я бы что-нибудь предприняла, если бы только узнала, кто он.
— Послушай, а не может ли посланница этого негодяя, рыжеволосая женщина, о которой ты мне рассказала, открыть тебе секрет?
— Мисс Чаллонер? У меня сложилось твердое убеждение, что она сама боится шантажиста, — покачав головой, ответила Маркейл. — Я прочитала это у нее в глазах. — А ведь она, как мне кажется, не из пугливых.
Посланница ее мучителя была эффектной, уверенной в себе женщиной, довольно высокой и поразительно красивой, с пушистыми рыжими волосами и яркими зелеными глазами. Были случаи, когда у Маркейл появлялось ощущение, что ненависть мисс Чаллонер к шантажисту почти равна ее собственной, но эта женщина наотрез отказывалась вступать в разговор, не являющийся, по ее мнению, необходимым, и лишь с вежливым выражением лица принимала пакет, который Маркейл передавала для доставки. Интересно, что есть у шантажиста против этой дамы? Должно быть, что-то весьма веское. Следующий раз, когда она останется наедине с ней, попробует выяснить. Хуже от этого не станет.