К этому моменту даже почти у всех правильных незаметных девчонок появились постоянные парни. Конечно, это были правильные мальчики, но чем-то ведь они должны были заниматься. Когда девчонки шли по двору, я смотрела им вслед и пыталась представить, как они ласкают чей-то член. Хотя, положа руку на сердце, не очень-то мне верилось, что кто-то, кроме меня, этим уже занимался. Но я знала, что действительно занимались. Гертруд Тоде занималась, и Петра Берман, и неуклюжая Рулла со своим занудным дружком, обладателем сыроподобной физиономии, и Генриетта (у нее была такая толстая коса!), и Габи, и Сабина. Никак не укладывается в голове! Как они могут гордо вышагивать по двору и вести себя так, как будто ничего не произошло? Только у Мелкой Дорис, конечно же, никого не было. В этом смысле она казалась светлым пятном, привносящим в мою жизнь хоть какое-то успокоение. Она, сухая как щепка, все еще не выросла. Мама давала ей в школу толстые куски хлеба с сыром или «Нутеллой», но если она считала, что может соблазнить ими свою дисциплинированную дочурку, то была очень наивна. На уроке Дорис распаковывала свои бутерброды и разглядывала их. Посмотрит и уберет обратно. Это сводило меня с ума. Уже давно я пыталась есть только в обед. К тому времени, когда Дорис прятала под стол толстенные куски с сыром и «Нутеллой», я уже часов двадцать как ничего не ела. И, естественно, каждый раз Дорис предлагала мне поесть.
— Хочешь? Мне этот шоколад кажется таким противным!
Сначала я отказывалась. Спрашивала себя: что важнее — чтобы за мной бегали парни или чтобы я могла запихнуть себе в рот этот хлеб? Но прошло четыре-пять дней, и хлеб с «Нутеллой» стал гораздо важнее. Съесть! Немедленно! Прямо сейчас! Вскоре я стала регулярно поглощать завтраки Дорис. Стала просить. И тут неожиданно у самой Дорис прорезался аппетит.
— Нет, сегодня я и сама голодна.
Она отгрызла крошечный кусочек и целый час мучила его во рту. Надкушенный бутерброд она положила под парту, так что он все время попадался мне на глаза. Ей хотелось, чтобы я начала умолять. Иногда я и на самом деле умоляла.
— Ну дай же, — бурчала я, — ты ведь не хочешь!
— Как можно быть такой прожорливой! — отвечала Мелкая Дорис и своей костистой, покрытой пушком ручонкой протягивала мне хлеб.
Это был ее удар, минута ее торжества — смотреть, как я поедаю хлеб. Она не знала, что потом меня рвало. Я все еще много времени проводила в туалете, но тем не менее не могла сдвинуться с отметки 69. В то время Дорис весила сорок килограммов и училась со средним баллом 0,9. Да еще и собиралась улучшить свои результаты.
— Зачем? — поинтересовалась я, когда она снова завела разговор о том, что ей нужно учиться еще лучше, что следует развиваться дальше. — Какой смысл? Это ничего не меняет. Все равно живем в дерьме.
Сама я с каждой неделей становилась все хуже. Просто не могла больше сконцентрироваться. Даже если урок проходил интересно, мне все равно казалось, что существует нечто более важное и неотложное, требующее моего внимания, но постоянно от меня ускользающее. Вместо уроков я видела фильмы. Хотела слушать, старалась, но, когда учителя мне что-то объясняли, в моей голове некто включал крошечный проектор, и приходилось снова и снова прокручивать один и тот же фильм. Я была единственной исполнительницей в единственном ракурсе — сидящая за партой в классе. Соседние парты пустовали. Внезапно я вставала, разбегалась и прыгала в окно. Всё. Не больше пяти секунд. Я прыгала боком, одну ногу вытянув вперед, а другую прижав к телу. Согнутая в локте рука перед лицом — такое я видела в сериале «Кунгфу». Фильм заканчивался когда стекло разлеталось вдребезги. Хуже всего было на химии. Стоило химику произнести термин или назвать сложную формулу, за которой скрывалось какое-нибудь железо или медь, как в голове у меня появлялся фильм. Я видела, как встаю, разбегаюсь, несусь к окну, а потом — бац! На некоторых уроках пленка прокручивалась раз двадцать. Дело не в том, что мне хотелось выскочить из окна или я намеренно вызывала все эти картины. Сцена больше походила на банальную мелодию, которая давно уже в печенках сидит, но никак не хочет отвязаться. Было по-настоящему скучно. Через полгода стало получше, теперь я отключалась не так часто. А потом, на математике, в моем внутреннем кинотеатре механик вдруг запустил новую пленку. На этот раз я находилась в здании, выглядевшем так, как голливудские декораторы могли бы представить храм древних египтян или ацтеков: высокие колонны, выкрашенные в красный, желтый и синий цвет, пыль, танцующая в пятнах света. Я была чуть ли не голой: длинный передник, видны загорелые, умащенные благовониями ноги. В руках большая серебряная чаша. Перед алтарем — верховный жрец в синих с золотом одеждах. Я благоговейно приближаюсь к нему, на каменном полу опускаюсь перед ним на колени и поднимаю чашу к подбородку. А потом блеск меча — и моя голова падает на лежащий в чаше торф. До этого я даже не поняла, что в чаше торф. И этот фильм тоже длился не больше десяти секунд, потом я вернулась на урок математики. Я пропустила не больше одной фразы из того, что говорила училка. «Будь внимательной, — подумала я, — сосредоточься! Тебя обязательно нужно сосредоточиться! Нельзя все время витать в облаках!» Пока я это думала, пропустила еще одну фразу. Сейчас, наконец, я начала слушать, но теперь уже ничего не понимала, поэтому взгляд мой стал растерянным, в нем читалось отчаяние. «Ну и дура, просто на редкость тупа», — подумала я о себе.
«…Поэтому в данном случае воспользуемся формулой трехчлена», — произнесла учительница, а я снова опускалась на колени, видела блеск меча, и моя голова мягко падала в наполненную торфом чашу.
После того как я получила за контрольную по химии третий «неуд», отец отказался давать мне деньги на учебники. Человек, получающий по химии сплошные «неуды», был в его глазах конченым. К счастью, большую часть книг нам выдавали бесплатно. Наш химик, доктор Кирш, учитывая мои устные ответы, вывел мне в табель четверку с минусом. Вот анекдот! Ведь на уроках-то я и рта не раскрыла. Однажды Кирш пытался меня спросить. Я запаниковала и молча уставилась на него. Последние пятьдесят уроков химии я провела то непрерывно сигая из окна, то регулярно лишаясь головы. Кирш был нормальный мужик. Темные волосы, которые он мокрыми гладко зачесывал назад, как герои американских фильмов сороковых годов. Он начал что-то объяснять, я слушала, и, удивительный случай, фильмы не начинались, но все равно у меня не было ни малейшего шанса въехать в его слова. Спокойно и доброжелательно задавал он один вопрос за другим, и наконец я не выдержала (ведь он так из-за меня старался!):
— Я этого не знаю! Я вообще ничего не знаю. Не нужно мне ничего объяснять. Этого я никогда не осилю.
Кстати, в этом я оказалась права.
Ты когда-нибудь видела рака? — спросил Кирш.
Первый вопрос, на который я могла ответить. Я кивнула.
— И что же, ты все время ждешь, пока он свистнет на горе?
Типично учительская шуточка, но все равно это было очень мило с его стороны, потому что остальные, всё более внимательно прислушивавшиеся и удивлявшиеся моей непроходимой тупости, тихонечко захихикали. Он спрашивал еще что-то, видимо, совсем легкое, но я ничего не знала, ничего, совсем ничего. Потом он задал вопрос, что нужно налить, чтобы получить необходимую реакцию. Я чуть не ревела.
— Налить, — повторил он.
— Воду?
Думаю, что он обрадовался больше меня.
— Правильно, совершенно верно! — закричал он. — А теперь назови еще и формулу!
Формулу я даже знала. Снова плюхнулась на свой стул. Если Кирш не идиот, на этом уроке он больше меня не тронет. Я представила себе, как это — лечь с ним в постель, воображение заработало. Он был бы очень приятным. Если бы я проявила свойственную мне тупость, он бы пошутил, придумал бы какую-нибудь милую, неоригинальную, безобидную химически-учительскую шутку, а потом взял бы меня на руки, и все бы кончилось хорошо. Я попыталась представить себе, как он смотрится голым, и начала изучать его тело. Широкоплечий, слегка толстоватый. Увиденное мне понравилось. Я активно пялилась на Кирша, и он, наверное, подумал, что я слежу за его объяснением, поэтому и решил вызвать меня еще раз. Он сиял так, как будто у него не было ни малейшего сомнения в том, что я знаю ответ. И снова в голове включился фильм: египетский храм, пучки света, падающего через крошечные отверстия в верхней части стены, на мне передник, в руках чаша. Появился верховный жрец с лицом Кирша. Это Кирш надел синие с золотом одежды верховного жреца Я опустилась на колени, протянула чашу, а Кирш влил в нее прозрачную жидкость.