Хорошо еще, что я больше не пыталась прийтись кому-то ко двору или принять участие в делах одноклассников. Таким образом я избежала самого неприятного. Хотя нет, самого неприятного избежать не удалось. Потому что главной пыткой была физра. Я попала в класс страстных мускулистых фанатиков спорта, как парней, так и девчонок. С восторгом они швыряли друг в друга мяч и получали истинное наслаждение, если их выбивали. Они стонали как в экстазе и до последней секунды пытались схватить мяч. Их не пугало даже, если при этом оказывался вывихнутым палец. Они были по уши влюблены в боль и усталость, а также в вонь физкультурного зала. Все девчонки теперь надевали черные или темно-синие спортивные штаны из эластика, которые их плотно обтягивали. Само собой разумеется, что употевали они до полусмерти. Штаны скользили вниз, и их приходилось подтягивать, а ведь при этом очень трудно не выглядеть по-идиотски. Но в таких штанах жир не трясется, и теперь мои ноги были черными, гладкими и твердыми, как будто сделанными из искусственного материала.
Игру в вышибалы я все еще ненавидела. Хотя пока мы занимались вышибанием, нам, по крайней мере, не приходилось выступать на спортивных снарядах. Снаряды — это самый настоящий ад, это мука, не совместимая с человеческим достоинством. Уже через две недели после начала занятий учитель разделил класс на три группы по способностям. Первая выступала под лозунгом «Молодежь готовится к Олимпийским играм». Сюда входило восемь девчонок, которые именно этим и занимались. Каждый год они ездили в Западный Берлин на большие соревнования, а если шел дождь, то они вытаскивали из карманов идиотские маленькие накидки с надписью «Молодежь готовится к Олимпийским играм» и надевали их поверх плащей. Эти девицы занимались физкультурой отдельно. Им отвели в зале угол, где они вытворяли со своим телом самые невероятные штуки, взлетали в воздух без всяких дополнительных приспособлений, вертелись винтом и изгибались. Во вторую группу входили практически все остальные. Конечно, они не делали двойное сальто, но все-таки были способны выполнять упражнения на снарядах. Третья же группа называлась «Им не дано». Она состояла из троих: я, что само собой разумеется, а еще толстуха Хельга Штайнхорст и Инес Дубберке. Инес Дубберке носила тот тип очков, которые Господь раздает самым забитым личностям, чтобы уж добить их до конца, — медузообразные стекла диоптрий этак в двадцать восемь. Вспоминая то время, я вижу себя похожей на мокрый мешок, который беспомощно повис на конце каната. Помню, что не могла перепрыгнуть даже через самого низенького козла. Вижу, как меня подталкивают к разновысоким брусьям, чувствую тошноту при ударе желудком о деревяшку и ни на йоту не поднимаюсь наверх; вспоминаю унижение, бессилие, боль и стыд, страшный стыд за свое тело, которое должна была продвигать вперед на глазах у всех, чувствую вес этого самого тела — он безжалостно тянет меня вниз. Не понимаю, зачем меня вообще заставляли всем этим заниматься. Почему физкультура считается таким же важным предметом, как математика или английский? Не существует ни одной профессии, для которой нужно прыгать через козла, разве что учитель физкультуры. Неужели пожарник обязан уметь стоять на руках? Почему нельзя было позволить этим идиотам от спорта тренироваться на пользу олимпийскому движению, а меня оставить в покое?
Вернувшись из школы, я обедала, делала уроки, а потом ложилась в кровать и открывала одну из книг, которые пачками таскала из библиотеки. К бабушке мне больше не хотелось — к этому моменту она уже носила памперсы и пахла соответственно. Маме нравилось, что я не вожу домой друзей. Она считала меня беспроблемным ребенком, который замечательно умеет сам себе найти занятие. В каком-то смысле так оно и было. Моя кровать представлялась мне островом в кишащем акулами океане жизни. Стоило высунуть ногу — и последствия могли оказаться самыми печальными, но здесь, среди подушек, я чувствовала себя в безопасности. Я бы не испугалась, если бы остаток жизни мне пришлось провести в постели. Если брата и сестры не было дома, то я задвигала занавески. Теперь я в основном читала книги для девочек. Ханни и Нанни попали в интернат. Туда же привезли Долли, и она, самая маленькая, должна была прислуживать старшим девочкам. Она отказывалась, но все-таки им удалось ее заставить. И тут неожиданно Долли сдвинулась на желании услужить всем и каждому. Книга лишила меня покоя. Непонятно, на чью сторону встать. Делии повезло больше. Она путешествовала в дилижансе по Дикому Западу. На дилижанс напали индейцы; все, кроме Делии, погибли. Ее оставили в живых только для того, чтобы убить у столба войны. Бритта, Билли и Гундула жили в замечательном мире, где им сначала пришлось преодолеть кое-какие трудности, но в конце их ждал подарок — любимая лошадка. Потом их родители решили отказаться от квартиры и переехать за город на ферму в домик, обвитый плющом. Уезжая, они нашли на обочине грустную одинокую собаку, которую смогли забрать с собой. Бритту, Билли и Гундулу хранил добрый Бог, который позаботился даже о том, чтобы на скачках, несмотря на неудачный старт, они все-таки заняли первое место.
Непрекращающийся поток шоколада и виноградной жвачки помогал мне погрузиться в забытье. Одного чтения было просто недостаточно. К сладкому я относилась так же, как и к книгам: содержание отошло на второй план. Самое главное — количество, именно оно помогало мне убивать послеобеденное время. На самом деле мне был бы полезен алкоголь, но о спиртном я как-то не думала. А кроме того, маме бы, наверное, не понравилось, если бы я каждый день напивалась, лежа в кровати.
Частенько я подумывала о том, что от шоколада стоило бы отказаться, и даже вообще следовало бы ничего не есть. Я была не очень толстой, не такой, чтобы меня дразнили. Все насмешки доставались Хельге Штайнхорст. Она была немногим толще чем я, но ее лунообразное лицо спасало меня, если вдруг народу требовалась жертва.
Однажды на уроке английского к нам в класс зашла по-настоящему жирная девчонка из старших. Ей надо было сдать какую-то бумажку. Она еще стояла около миссис Мейер-Хансен, а некоторые уже начали хихикать, и толстуха покраснела. Когда она вышла, миссис Мейер-Хансен начала с нами разговаривать. Стройная и симпатичная, она могла себе это позволить.
«Не мог бы кто-нибудь мне объяснить, почему все только что смеялись?» — спросила она сердито.
Молчание. А потом Кики заявила: «Потому что она такая стройненькая». И все заржали еще громче. «Я думаю, что вы не правы. Ведь у некоторых людей нарушен обмен веществ, и они ничего не могут поделать со своей толщиной».
Болезнь! Болезнь — это единственное оправдание. Если человек слишком много жрет, его не принимают. Здесь в безопасности только худые. Если бы я была тоненькой, то смотрелась бы элегантно, даже не перевернувшись на турнике или застряв на козле. Но для похудания мне потребовалось бы несколько недель. А мне немедленно нужно было придумать хоть что-то, чтобы избавиться от гнетущего страха перед каждым следующим днем. Ведь в этот день мы могли заниматься на снарядах, или выполнять групповую работу, или делать еще что-нибудь не менее мерзопакостное. И даже если не будет ничего особенного, все равно остаются большие перемены, когда не знаешь, что предпринять. Может, для моих чувств слово «страх» не очень подходит, но уж подавленной я была точно. Ощущение все равно противное. Избавлялась я от него лежа в кровати и забив себе рот чем-нибудь настолько сладким, что все остальное отходило на второй план. «Прямо как я, — говорила мама, входя в мою комнату, — раньше я тоже очень любила читать». Она постоянно утверждала, что я похожа на нее: «Ты как я. В точности как я. А сестренка твоя один к одному тетя Магда». Когда они были детьми, тетя Магда, сидя за столом, все время держала руку у лица, чтобы не видеть мою маму, — она ее терпеть не могла.
Мне совсем не хотелось быть как мама. Ей не хватало блеска, и вид у нее был всегда испуганный и усталый. Когда мы с братом и сестрой приходили домой, то бросали куртки и грязную обувь, а мама все это поднимала. Пустое место. На тех немногих письмах, которые она получала, не писали даже ее имени: госпоже Роберт Штрелау. А я оказалась похожей на нее. Причем настолько, что всегда точно знала, что она в данный момент чувствует.
Мне бы больше хотелось походить на сестру. Она была не только старше и симпатичнее, она намного превосходила меня и во всем остальном. Даже то обстоятельство, что мама регулярно высказывала ей претензии, свидетельствовало в ее пользу. Ко мне можно было не придираться. Мои единственные джинсы и те были довольно старомодными. А сестрица ходила в высоких белых сапогах и красном мини-платье из искусственной кожи. А еще у нее были солнечные очки. Несмотря на нелюбовь к шуму, она со своей подругой каждую неделю смотрела по телевизору хит-парады. Однажды певец Даниель Жерар не смог просвистеть свою мелодию, потому что рассмеялся, а сестрица с подругой начали издавать дикие крики и придвинулись ближе к телевизору.