– Вряд ли Билли оставил тебе магазин, чтобы насолить маме. – Папа вонзил в кусок мяса огромную вилку и приподнял его с тарелки. Он подождал, пока со стейка стечет маринад, и положил на гриль. Мясо приятно зашипело. – Но Билли никогда не заботился о чувствах других людей. Он всегда думал только о себе.
– Не только о себе. Еще об Эвелин.
– Это всего лишь еще одна форма эгоизма, но по сути та же забота о себе.
– Почему вы с мамой всегда видели в нем только плохое?
– Потому что мы хорошо его знали.
Папа закрыл крышку гриля и сел за стол напротив меня. В воздухе запахло сладким – из мяса выпаривался соевый соус.
– Ты ведь была еще совсем ребенком.
– Я понимаю, что Билли оказался вовсе не таким надежным, каким виделось мне. Я целый день работаю с детьми, и они замечают куда больше, чем ты думаешь. В Билли действительно всегда было что-то тяжелое. Я только сейчас осознала, что причина крылась в Эвелин. – Мы с папой смотрели друг на друга, как адвокат и прокурор в зале суда. – Когда я впервые завела этот разговор, ты сказал, что она умерла от приступа.
Папа закашлялся, стараясь скрыть свое удивление.
– Я так сказал?
– Мамина с Билли ссора как-то связана с ее смертью? – Папа вглядывался в гостиную через стеклянные вставки наших французских дверей, откуда вот-вот должна была выйти мама. – Пап, пожалуйста! Помоги мне понять, почему мама не хочет говорить со мной об этом.
– Из-за Эвелин между ними вечно царило какое-то… напряжение, – признался он.
– Эвелин и Билли встречались в школе?
Если бы папа спросил, откуда я об этом узнала, я бы рассказала ему о Джоне Куке, о последнем квесте Билли, об уликах, которые я уже обнаружила, об истории, которую я пыталась собрать по кусочкам. Я бы все ему объяснила!
– Я тогда не был с ними знаком.
– Но мама же рассказывала тебе эту историю?
– Рассказывала. Она с самого начала считала это плохой идеей, но ни Билли, ни Эвелин не хотели ее слушать.
– Нельзя вмешиваться в чужую жизнь.
Я ожидала услышать: «Перестань, Мими» папиным укорительным тоном, но он вдруг согласился со мной.
– Ты права, это не ее дело.
– Как Билли и Эвелин сошлись снова?
Я вновь приготовилась, что папа спросит, откуда я знаю и об их расставании. Вновь приготовилась поделиться с ним всем, стоило ему только спросить.
– Благодаря твоей маме, – внезапно ответил он. Папа подошел к грилю и проверил стейки. Они пока не прожарились, поэтому он закрыл крышку.
– Она не специально, конечно. Эвелин с твоей мамой возобновили общение, когда мы переехали в Лос-Анджелес.
– Когда?
– В семьдесят пятом году, наверное, или в семьдесят шестом. Эвелин пришла на одну из моих корпоративных вечеринок. Твоя мама ненавидела эти вечеринки. Да и я, честно говоря, тоже.
Папа сказал, что мама хотела вернуться домой, как только они приехали.
«Последняя бутылка – и мы уходим, – прошептала она ему, пока он стоял в очереди за имбирным элем. – Серьезно. Я хочу домой».
Папа согласился, и мама убежала искать туалет. Попивая свою газировку, папа разглядывал других обитателей гостиной. Большинство приглашенных заказывали уже третий мартини. Голоса юристов становились громче. Их жены постепенно избавлялись от каблуков. И именно в этот момент появился Джерри Холдсбрук.
– Он вообразил себя Джорджем Хэмилтоном. – Папа откинулся на спинку кресла, скрестив руки за головой.
Мой отец слыл прирожденным рассказчиком, делал паузы в нужных местах и приукрашивал скучные детали. Ему нравилось предаваться воспоминаниям, особенно если они касались мамы, а я благодарила небеса за его любовь к различным историям из прошлого, так как он напрочь забывал, что рассказывал мне о тайнах, которые мама всячески пыталась скрыть.
Как же я радовалась, что мама не спешила выходить из ванной, ведь если бы она внезапно спустилась к нам, папе пришлось бы закончить рассказ на полпути.
– Этот искусственный загар, эти белоснежные зубы… – тем временем продолжал отец. Приходить в разгаре вечеринки, когда юристы со своими женами уже заканчивали третий бокал, а вымученные разговоры перетекали в веселую, пьяную болтовню – стиль Джерри Холдсбрука. Также в стиле Джерри Холдсбрука – приходить в обнимку с женщиной неземной красоты, слишком прекрасной для него. Эта высокая блондинка в комбинезоне заметно выделялась на фоне остальных женщин в темных коктейльных платьях.
Папа следил за Эвелин, пока она плавной, почти плывущей походкой не ушла из комнаты. Невольно он поймал взгляд Джерри. Тот поднял бокал, и папа поднял свою газировку в ответ.
«Вот же засранец», – подумал он.
Настало время уходить. Папа обошел всю террасу в поисках мамы. Не найдя ее во дворике, он проверил столовую и кухню. Он уже собрался подняться в спальню, но по дороге услышал чуть приглушенный женский щебет.
Мама и Эвелин одновременно обернулись.
«Дорогой, это Эвелин, моя одноклассница», – сказала мама, держа Эвелин за руку.
– С тех пор они с Эвелин вновь возобновили дружбу.
Спустя несколько дней после вечеринки Эвелин пригласила их на творческий вечер в книжном магазине в Пасадене, где она работала. В ту субботу они собирались пойти на свидание – очередной вечер, проведенный сначала в ресторане, а потом в кино, – но мама предложила хотя бы раз сходить на какое-нибудь культурное мероприятие, и папа уступил, хотя он несколько недель ждал, когда в прокат выйдет «Вся президентская рать».
Эвелин всегда находилась в центре внимания – гости вились вокруг нее: высокой белокурой девушки в красном платье с декольте.
«Я так рада, что вы пришли!» – распела Эвелин, обнимая их обоих. Она взяла их за руки и повела к приглашенному писателю.
Посетители толпились вокруг него и слушали лекцию о повлиявших на его творчество личностях – Томасе Пинчоне, Джеймсе Джойсе, Бертольте Брехте и некоторых других теоретиках, о которых папа ничего не слышал. Закончилась одна лекция, началась другая, с новыми авторами, но на ту же тему вдохновителей. Писатели обсуждали недавно вышедшие романы и делили их на две группы: одни были незаслуженно оставлены без внимания, другие же – слишком переоценены. Папа пил имбирный эль и думал: ненавидит ли он вечеринки в целом или только те, которые устраивают его коллеги?
На следующее утро мама, поцеловав папу перед выходом, собралась на встречу с Эвелин.
«Теперь так всегда будет? Придется делить тебя с Эвелин?» – пошутил папа. Но мама не засмеялась. Папа копался в кипе бумаг, лежащей у него на коленях, чем, собственно, занимался каждое воскресенье – плавал в документах, разбросанных по гостиной.
И что же ей оставалось делать? Сидеть рядом, пока он работал? Приносить ему кофе?
«Передавай Эвелин привет», – улыбнулся папа, чмокнув маму в ответ.
– Но Эвелин тебе не нравилась, верно? – спросила я.
– Ее невозможно было не любить. Она таскала нас на различные литературные мероприятия, на ужины с писателями, но казалась единственным человеком, который говорил обо всем и всех, но только не о себе.
Папа снова подошел к грилю. Убедившись, что стейк покрылся корочкой, он перевернул его на другую сторону.
– Если уж совсем честно, то я ревновал. Мне казалось, что твоя мама предпочитала компанию Эвелин мне.
Конечно, он понимал, что это неправда. Более того, он понимал, что не имеет права мешать их отношениям.
– Выходит, Эвелин с Билли действительно начали вновь общаться из-за мамы?
– Вроде того, хотя мама до последнего была уверена, что им не стоит видеться.
Однажды, когда они поехали на ужин в дом бабушки и дедушки, мама села напротив Билли и разговорилась с ним об «Интервью с вампиром», «Обыкновенных людях» или «Песни песней Соломона» – в общем, разговорилась о книгах, которые недавно прочитала. Но она ни разу не упомянула имя человека, который ей их посоветовал и который подарил ей скидку в маленькой книжный магазинчик в Пасадене.
«Может, стоит сказать ему, что вы общаетесь?» – спросил тогда папа маму по дороге домой.
«Ты не в курсе всего. Ты не поймешь», – ответила мама.
«Но он же все равно рано или поздно узнает правду».
«Ему будет больно, а я не хочу, чтобы он опять переживал».
«Поверь, ему лучше узнать об этом от тебя».
– И без гадалки было ясно, что произойдет дальше, – вздохнул отец возвращаясь в позу рассказчика: задрал локти и откинулся на спинку стула.