– Мои дорогие друзья и покорные товарищи, вынужден откланяться. – Доктор Ховард поклонился и неторопливо вышел, оставив нас с Малькольмом вдвоем.
– С доктором Ховардом не соскучишься, – усмехнулся Малькольм.
– Ты читал эту книгу? – Я показала ему обложку.
Малькольм вздрогнул.
– Моя мама ее любила. Представь мой ужас, когда в подростковом возрасте я узнал, о чем она.
– Твоя мама, должно быть, раскрепощенная женщина.
Малькольм снова вздрогнул.
– Пожалуйста, больше не используй в одном предложении слова «раскрепощенная» и «моя мама».
Малькольм положил тряпку, жестом указал, что скоро вернется, и ушел на кухню. Я решила воспользоваться своим уединением и принялась копаться в электронных разделах художественной и профеминистской литературы, но там не нашлось ни одного перекупленного экземпляра книги.
– Что-то ищешь? – спросил Малькольм, вернувшись с двумя кружками.
– Просто смотрю, – ответила я.
Малькольм протянул мне чашку. Она была меньше чем наполовину наполнена какой-то янтарной жидкостью.
– Раз уж разговор зашел о моей матери, мне лучше выпить. – Он сел за один из пустых столиков в кафе. – У Билли на кухне всегда лежала бутылка виски для особенно ленивых дней.
Я подняла кружку в его сторону.
– Хьюго, меня особо не заботит ваше законодательство, но, ей-богу, этот бурбон хорош! – Малькольм бросил на меня озадаченный взгляд. – Это цитата Трумана. Он сказал ее Хьюго Блэку. – Малькольм все так же смотрел на меня со вскинутыми бровями, а я вдруг вспомнила своих учеников, которые смотрели на меня точно так же, словно история – такая же абстрактная, как математика, занудная, как грамматика, и бесполезная, как латынь. – Хьюго Блэк… верховный судья Соединенных Штатов Америки…
Я в смятении спрятала лицо в ладонях.
– А ты немного чудаковатая, – поддразнил меня Малькольм.
– Приходится, чтобы преподавать в средней школе.
– Этот навык и у нас полезен. – Малькольм поставил кружку и положил руки на стол. – Слушай, Миранда, мы с тобой не с того начали. Это моя вина. Просто… когда ты пришла, я вдруг осознал, что это все взаправду. По крайней мере, очень остро осознал.
Его слова прозвучали так искренне, словно он действительно верил, что мы впервые встретились уже здесь, в магазине, словно он не помнил, как мы увиделись еще на похоронах Билли. Его губы дрогнули в нервной усмешке, и чем дольше он молчал, тем напряженнее казалась атмосфера. Между нами все еще пролегала стена. И если причина крылась не в какой-то тайне, то я понятия не имела, в чем именно.
Мой телефон зазвенел. Мы с Малькольмом заметили на экране имя Джея. Я быстро отключила звук. Виски оказался крепким, и я чуть не закашлялась. Малькольм посмаковал виски во рту перед тем, как проглотить его.
– Полагаю, твой парень ждет не дождется, когда ты вернешься?
– Он рад, что у него есть немного времени для себя. – Не знаю, почему я так сказала, почему не захотела, чтобы Малькольм решил, будто у нас с Джеем серьезные отношения. – Как ты так ловко отвел разговор от своей мамы?
– А я надеялся, ты забыла.
– Я ничего не забываю, – отшутилась я, сама не понимая, что имела в виду. Малькольм отвернулся, по всей видимости, также не до конца понимая смысл моих слов. – Твоя мама живет в Лос-Анджелесе?
– Нет, рядом с заливом в Сан-Франциско. Я там вырос. Отец работает в Беркли. Они разошлись, когда я был маленьким, но продолжали жить по соседству. Мама хотела, чтобы я поддерживал с ним связь. По крайней мере, она очень старалась. – Уверена, история была куда длиннее, но Малькольм не собирался раскрывать все карты. В любом случае, это уже лучше, чем ничего.
Возможно, то, что представлялось мне скрытностью, на самом деле являлось банальным следствием того, что мы едва друг друга знали.
– Как ты оказался здесь? Я думала, все в Северной Калифорнии ненавидят Лос-Анджелес.
– Мне нравится восточная часть. На остальной Лос-Анджелес мне плевать.
– А «Книги Просперо»?
– Я начал работать здесь еще в университете. В следующем году будет десять лет. – Малькольм пригубил виски. – Представить сложно, что мы можем закрыться. Хотя, если подумать, это произошло со многими соседними точками. – Он рассказал мне о старом прилавке с бургерами, где ныне готовили пиццу в кирпичной печи. О магазине пончиков, который когда-то слыл известным местом шахматных турниров, а теперь пустовал. О гей-баре, где собирались протестующие. Вместо него сейчас работал молекулярный бар. – С переменами ничего не поделаешь.
– Еще как поделаешь! – сказала я, и Малькольм поднял на меня недоверчивый, но в то же время полный надежд пристальный взгляд. – И я действительно в это верю. Даже если сама не смогу управлять магазином, не закрою его. Долг нужно погасить до конца сентября. Так что у нас есть немного времени.
К тому моменту я уже месяц как буду в школе, но с помощью Элайджи и Малькольма смогу с другого конца страны заключить сделку по продаже.
– Если не получится увеличить объем продаж, обратимся за помощью. Есть несколько человек, с которыми Билли, возможно, был в хороших отношениях… – Его голос затих. Малькольм прикусил нижнюю губу, сосредоточившись на пустом стакане. – Он ведь был моим лучшим другом. Знаю, звучит жалко. – Парень тяжело выдохнул. Мне вдруг стало интересно, как выглядят его глаза, когда он плачет? Наверное, как безбрежный синий омут или как теплое озеро, в котором можно плавать. – Я догадывался, что он болел. Он никогда об этом не говорил, но когда проводишь с человеком каждый день, замечаешь изменения.
Когда проводишь с человеком каждый день, также замечаешь, что он несет бремя прошлого.
– Неужели Билли и правда никогда не рассказывал обо мне?
Я застыла в ожидании ответа.
Малькольм деликатно покачал головой, и у меня перехватило дыхание. Ведь мы обсуждали его мать и развод родителей, но он все равно не хотел говорить со мной о Билли. С другой стороны, я тоже солгала по поводу Джея. Да и о квесте ничего не рассказала. Возможно, я просто боялась, что, узнай Малькольм правду, он увидит в этом скрытый мотив, из-за которого мое желание сохранить магазин покажется менее искренним.
А вдруг Малькольм помог бы мне распутать тайну и разобрался в квесте? Он ведь был близок с Билли и видел такие подробности его жизни, о которых я даже не догадывалась.
Мне тоже хотелось узнать Билли с той стороны, которая была открыта для Малькольма.
Я взяла бутылку и налила в его кружку виски.
– «Книги Просперо» не закроются, – пообещала я. – Мы этого не допустим.
Так мы и сидели, давая друг другу обещания, которые не смогли бы исполнить, и скрывали каждый свою правду, которой стоило поделиться.
Когда Малькольм ушел, на улице уже стемнело, и яркий интерьер «Книг Просперо» напоминал цветовую гамму в старых фильмах. Ночью магазин превращался из убыточного предприятия в волшебное место, которым он являлся для меня в детстве. В место, где хранилась огромная коллекция историй о бесконечных возможностях, принадлежащая исключительно мне.
В разделе художественной и профеминистской литературы не было перекупленных экземпляров «Страха полета», поэтому я проверила раздел поэзии, на случай если кто-то решил, что раз уж и Изадора Винг, и Эрика Джонг писали стихи, значит, роман должен стоять рядом с работами авторов, трудящихся над ритмом строк. Джонг там не оказалось. Я просмотрела запрещенную литературу. Несмотря на полемику, которую разжигал этот роман, он не стоял рядом с «Тропиком Рака» и «Лолитой». Я проверила документальную литературу. Вдруг кто-то забыл, что, несмотря на свои человеческие качества, персонаж Изадоры Винг все-таки был выдуман. В наличии числились только те два экземпляра: один из раздела художественной литературы, другой – из профеминистской.
Но ведь книги хранились не только на стеллажах.
В кладовой, где отсутствовали окна, чувствовался резкий запах затхлости – едкий запах, который еще долго будет ассоциироваться у меня с «Книгами Просперо». Про-феминистские романы хранились в глубине комнаты. Само собой, там был и экземпляр «Страха полета», втиснутый между книгами «Второй пол» и «Золотая тетрадь».
На обложке изображалось голое женское тело, точнее, низ объемной груди, что выглядело вызывающе, но не совсем откровенно. Я взглянула на свою грудь, спрятанную под футболкой. Никогда не смогу соответствовать образу сексуальной, пышной и женственной девушки.