Уиллоу Винтерс - Кое-что на память

— Тупой придурок, — бормочет он и встает рядом со мной. Так близко, что я чувствую запахи грязи и ви́ски, которые исходят от него каждый день.

Я пытаюсь сглотнуть, но это только причиняет еще больше боли моему горлу. Тошнота и опустошенность подступают. Я даже не могу убить себя. Я жалок.

Тогда мне нужно найти другой путь. И быстро.

— Тебе, нахрен, надо завязывать уже с этим, — говорит отец, как будто слышит мои мысли. Мое сердце замирает, когда я медленно поднимаю на него глаза. Однако говорить не смею.

Сейчас при утреннем свете он выглядит усталым, приблизив свое лицо к моему.

Я инстинктивно отклоняюсь, когда он говорит тихим голосом, грубость в голосе делает его угрозу еще более ужасающей:

— Не усложняй больше, чем это должно быть, слышишь?

Как трус, каким и являюсь, я киваю. Моя кровь приливает, подпитываемая страхом.

— У меня есть кое-что для тебя, — говорит он, медленно отступая. Один шаг, а затем другой, дающий мне пространство, но я в это не верю. — Садись, — говорит он мне. Мое тело твердое, и мускулы напряжены. Больно, физически больно оставаться на месте, но я не двигаюсь.

Просто дай мне умереть.

— Сядь! — кричит отец, грохоча кулаками по столу близко от моих ног. Мое тело дергается, когда я смотрю в его ярко-красное лицо, когда он выплевывает:

— Садись, черт возьми!

Он сжимает мои плечи с поразительной силой и быстро встряхивает меня, моя задница отрывается от стола, и на мгновение я думаю, что он меня отбросит. Возможно, в старые шкафы из ореха. Но он этого не делает. Удар, удар, удар, мое сердце скачет, но я подавляю страх.

Теперь он ничего не может сделать со мной.

Больше нечего забирать.

Мои плечи бесконтрольно трясутся, заставляя меня чувствовать себя еще слабее, пока он смотрит мне в глаза и лезет в задний карман. Это смятый палароидный снимок, и я ничего не могу поделать, когда мои глаза бросаются к нему, а затем к его лицу. Я жду, все еще хладнокровный, когда он щелкает пальцами, не показывая мне его полностью и дразня меня этим.

Я не знаю, что это может быть. Ничего важного, я полагаю. Что бы это ни было, это угроза, и она не сработает. Нет ничего более угрожающего, чем просто жить в этот момент.

Он снова по нему щелкает, и удар по бумаге просто раздражает меня. Тогда я медленно отворачиваюсь от него, стискивая зубы. Не важно. Чем бы он ни угрожал мне, мне все равно. Скоро все закончится.

Кажется, мое горло сжимается, резкий вдох болезненно царапает его. Вид руки отца так близко к моему лицу готовит меня к неизбежному удару. Но этого не происходит. Только когда он отходит на шаг назад, я, наконец, смотрю на свои колени. Фотография обращена картинкой к моим потертым грязным джинсам, и я почти не подбираю ее.

Почти. Но любопытство слишком сильное.

Я переворачиваю ее, подготовленный к худшему, но мои брови хмурятся, когда я понимаю, что это.

Это просто девочка. Прижавшаяся к маленькому мячу, ее футболка и джинсы грязные, как будто ее тащили через грязь. Ее кроссовки все еще на ней. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что я вижу, но когда я осознаю, мое сердце перестает биться. Она в моей комнате. Этот цементный пол — тот же пол, на котором я только что спал.

Она в бункере наказаний.

— Вытащи ее, — говорю я, и слова проталкиваются сквозь мои губы, когда они доходят до меня, как мысль. Я хочу сдвинуть свое усталое тело, но отец быстрее меня. Настолько, что удар слева приходится по моей щеке и рту, разбивая губу и откидывая голову назад. Тело цепляется, когда я пытаюсь остаться на металлическом столе, но мои пальцы скользят по гладкому металлу, и я падаю. Я падаю на пол, мой бок ударяется о ручку шкафа по пути вниз, а локоть с силой приземляется на пол линолеума.

Я втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, но остаюсь на полу. Не смея пошевелиться даже из-за моего неудобного положения. Еще один урок, которому мой отец хорошо меня научил.

Мое сердце бьется в груди, ощущаясь, как будто оно пытается уйти. Пытаюсь пойти к ней. Но по-прежнему остаюсь на месте.

Нужно слушать.

— Не причиняй ей вреда, — говорю я хриплым голосом, но это не что иное, как мольба. Жалкая просьба, которая не найдет отклика. — Пожалуйста, — добавляю я слабо и свешиваю голову.

Я не хочу, чтобы она пострадала. Никто не должен заходить в эту комнату. Это место для кошмаров и монстров. Возможно, мой отец должен быть заперт в этом бункере. Но не она.

Я пользуюсь моментом и смотрю на своего отца, наблюдая, как он слегка кивает, а затем пробегает пальцами по подбородку. Его костяшки сбиты от того, что он ударил меня, и это знание заставляет меня слегка улыбнуться. Но я скрываю это. Кончик моего языка пробегается вдоль пореза на губе, когда я смотрю вниз и в сторону, пытаясь запомнить каждую деталь девочки на фото.

— Она в порядке? — осмеливаюсь я спросить его.

— В порядке, — грубо говорит он, подходя ко мне. Он должен передвинуть стол в сторону в этой узкой кухне, чтобы наклониться близко ко мне. И снова его запах доносится до меня, и на этот раз он сильнее. Такой сильный, что меня почти тошнит, но я сдерживаюсь.

— Она будет в порядке. Я уже это знаю, — говорит он, и я чувствую его взгляд на себе. Ожидание реакции и моего ответа.

Любой ценой мне нужно спасти ее от этой участи. Я делаю успокаивающий вдох, следя за тем, чтобы не выдать себя ни в малейшей степени. Мне просто нужно добраться до нее.

— Хочешь ее увидеть? — спрашивает мой отец. — Я привел ее для тебя.

Наконец, мои глаза мечутся в его сторону, и моя грудь поднимается со вздохом недоверия.

— Все, что тебе нужно делать, это слушаться. И она твоя, — я смотрю, как улыбка медленно расплывается на лице, когда он добавляет. — Слушайся меня, и она останется в безопасности.

Я хочу приблизиться к ней, но стою на месте.

Я вижу, что она дышит, и это сейчас очень важно.

Слушайся меня, и она останется в безопасности.

Слова моего отца крутятся в голове, когда я жду ее пробуждения. Я отчаянно пытался войти сюда. Мне нужно было увидеть ее, чтобы защитить, но с каждой следующей секундой… я начинаю ее ненавидеть.

Я был готов сдаться, был готов закончить все это дерьмо. И теперь из-за нее моя судьба хуже, чем когда-либо.

Тем не менее, так намного лучше.

Мои пальцы чешутся в порыве убрать ее волосы с лица. Она еще ребенок; точно младше меня, я уверен в этом. Она симпатичная в нормальном смысле этого слова. Хотя ее волосы взъерошены, и ей нужно о них позаботиться.

На ее щеке есть царапина, словно ссадина — больше, чем просто царапина, я полагаю.

Моя спина опирается на бетонную стену, холодную и твердую, но сейчас стена дает мне чувство уверенности. Что я больше всего ненавижу в этой ситуации, так это то, что я все еще беспомощен.

Раньше в аптечке была мазь. За зеркалом есть шкафчик, нужно потянуть за край, чтобы открыть его. Но это раньше в зеркальном шкафу была мазь для царапин. Я не знаю, есть ли там сейчас.

Слабая невеселая улыбка заставляет уголок моего рта подергиваться, и я хватаюсь за потрепанный конец своих джинсов. Я даже не могу дать ей что-нибудь для её царапины.

Жалкий.

Ничего не изменилось.

Но она этого не знает. Она ничего не знает за этими стенами. Я откидываюсь назад, отрывая глаза от нее впервые, с тех пор, как меня выпустили.

Она не знает. И ей нужен кто-то, кто ее защитит, чтобы не произошло худшего. Конечно, если этого будет достаточно.

Для нее. Мои зубы скрипят, и костяшки белеют, когда я сжимаю их в кулаки.

Этого должно быть достаточно. Должно быть. Это все, что я могу предложить, и теперь она все изменила.

Робин

Моя голова очень болит. Почему так больно? Я пытаюсь подняться в вертикальное положение, но земля такая холодная и твердая. Это так неудобно, а моя голова слишком тяжелая, и я падаю на землю.

Где я?

Я пытаюсь вспомнить, где я была. В моей памяти проскальзывает скрип карусели, медленно двигающейся из-за порывов ветра. Пустые качели качаются вперед и назад. Безлюдная школьная площадка. Я думала, что все сегодня будут здесь. Но она пуста. Первый день лета, а на площадке ни души.