Джоанна Линдсей - Когда правит страсть

– Знаешь, я устала ждать, пока ты надумаешь, – желчно произнесла она.

– Так не жди, – сказал он.

– В этом месяце мне исполнится двадцать два года! Кто еще из благородных семей захотел бы принять тебя, невзирая на то, что ты взялся за работу простолюдина? Кто еще так подходит тебе, как не я? Не такой-то у тебя богатый выбор, Кристоф.

Он скрипнул зубами, ощущая поднимающееся раздражение.

– Кто сказал, что я должен жениться непременно на лубинийке? Или жениться вообще?

Она задохнулась от возмущения:

– Ну почему ты такой упрямый?

Он круто развернулся, давая понять, что его терпение на пределе.

– Мы прекрасно проводили время в детстве. Будучи соседями, мы были друзьями, но и только. А теперь ты омрачаешь даже эти воспоминания своими настойчивыми и бессмысленными притязаниями, не имеющими никаких оснований.

Молодая горничная Нади жалась в углу, стараясь оставаться незаметной. В прежние времена он не заметил бы ее, как не замечала сейчас Надя, но теперь его профессия выработала в нем редкостную наблюдательность.

– Они не бессмысленные. Ты же знаешь, что, если бы ты не перебрался сюда, когда я была еще совсем юной, наша дружба постепенно переросла бы в любовь. Вернись домой, Кристоф. Твоей семье вернули все земли и титулы. Чего ты еще хочешь добиться, оставаясь в столице?

Она никогда не могла понять его, потому что ей было все равно. Ее род потерял почти все владения, но сохранил богатство. Поэтому ее растили в той же роскоши, как если бы их не лишили знатных титулов. Но Кристоф не собирался ставить под удар положение своей семьи, породнившись с Браунами, до сих пор находящимися в опале. И он не сомневался, что последнее обстоятельство немало способствовало упорству Нади и, возможно, даже поощрялось ее отцом. В ее семье и раньше совершались браки по расчету, и она была единственной, кто мог проделать это снова.

Однажды он уже высказал ей эту мысль, заметив:

– Я восстанавливаю честь своей семьи, так не ожидай, что сделаю то же самое для вас.

Она не возразила и не призналась, зато не преминула снова оскорбить его, презрительно обронив:

– Но ты делаешь это таким унизительным образом.

Фиаско короля привело к гражданской войне, так разительно и так прискорбно изменившей их жизни. А ведь был и иной выход, тот самый, которым воспользовались другие маленькие королевства и герцогства, когда Наполеон требовал давать ему деньги или войска для ведения войны на Европейском континенте.

Лубинии следовало отправить деньги. Она никогда не содержала армию. Было слишком сложно создавать ее с нуля. Но аристократы не желали отдавать свои деньги французу, стремившемуся контролировать всю Европу. И отец Нади громче всех требовал послать войска вместо денег. Не то чтобы Брауны были единственной знатной семьей, до сих пор вымаливающей прощение за то решение, но как простить глупость, едва не уничтожившую страну?

А Надя по-прежнему упрямо торчала на месте, отказываясь признавать поражение. К черту уважение к прошлому, решил Кристоф. Они уже не дети, и она давно заслуживает только презрения.

– Прискорбно, что ты никак не хочешь меня услышать. По-моему, я достаточно ясно дал понять, что не хочу тебя. Или я должен высказаться более резко? Мы никогда не поженимся, ты и я, потому что через месяц я бы попросту прикончил тебя… или отрезал тебе язык. То или другое было бы неизбежно. А сейчас убирайся.

Она лишь злобно уставилась на него. Неужели даже сейчас не поняла? Его терпение лопнуло. Он шагнул к ней, чтобы вышвырнуть ее, но замер на полпути при виде торжествующего блеска в ее глазах. Ага, так она хочет, чтобы он схватил ее? Ну конечно! Вообразила, что это закончится постелью, а потом она побежит домой и расскажет папаше свою версию случившегося, и тогда Брауны будут вправе требовать от него жениться в качестве компенсации. Глупцы, какие же они глупцы! Неужели они действительно считают, что его можно заманить в эту ловушку?

Вместо того чтобы поступить так, Кристоф прошествовал к двери и приказал двум стражникам вывести Надю из дворца. С ними она препираться не станет: ведь это ниже ее достоинства. Ей останется лишь сделать вид, будто она уходит по собственной воле.

Алану проводили в большую приемную дворца, обставленную лишь несколькими неудобными с виду стульями. Никто не сидел на этих стульях, и она тоже не стала. Она была слишком взвинчена, чтобы расслабиться, и ее подташнивало от волнения. Сегодня она встретится со своим отцом, королем Лубинии! Алана понимала, что король будет потрясен и невероятно рад, узнав, что его дочь все еще жива и у него теперь есть законная наследница. Она надеялась, что сможет сохранить дистанцию между ними, чтобы потом без сожаления вернуться в Лондон, как только восстание будет подавлено. Но что, если она и отец испытают родственное влечение и сразу привяжутся друг к другу? Это было бы прекрасно – при условии, что ей не придется жить в этой отсталой горной стране.

Она не могла не сравнивать дворец с тем, который однажды посетила в Англии. Этот был намного меньше, но убранство его было куда экзотичнее. Частью крыши был великолепный позолоченный купол. В коридорах высились белые резные колонны, а потолки украшала вычурная лепнина.

Стены сами по себе являлись произведениями искусства: одни покрыты мозаикой, блистающей золотом, другие отделаны розовыми или ярко-синими изразцами и камнями. Как и многие другие здания, увиденные Аланой в городе, дворец был странным сочетанием западного и восточного стилей.

Осмотревшись в комнате, она расстроилась, увидев, что приема у короля дожидаются человек двадцать! Она устала ждать. Ей надоело скрывать свое происхождение. Она хотела поскорее избавиться от волнения, измучившего ее.

Нервной походкой она прошлась по комнате. Это оказалось ошибкой. Алана слишком близко подошла к человеку, рассказывавшему компании огромных грубых мужчин непристойную историю, над которой все дружно смеялись. Поспешно отпрянув, она едва не наткнулась на козопаса, сидевшего со скрещенными ногами на полу и обгладывавшего какую-то кость, которую держал обеими руками. И с ним была коза! Возможно, подарок для короля, но разве козам место во дворце?!

Когда Алана прошла вглубь комнаты, высматривая безопасное место, где можно было спокойно стоять и ждать, она заметила среди собравшихся других женщин. Большинство почтительно поглядывали на мужчин, которых сопровождали, и все они были одеты совершенно иначе, чем Алана. Она была наряжена по последней английской моде в длинную элегантную накидку и зимнюю меховую шапку. Представляя собой полный контраст, одна лубинийка была закутана во что-то вроде тоги, а другая надела длинную косматую безрукавку, сшитую из толстой не выдубленной шкуры. Какая-то пожилая женщина была одета в европейском стиле, но так кричаще, с наполовину обнаженной грудью, что, по-видимому, не отличалась высокой моралью и бесстыдно демонстрировала это мужчинам. Помимо этого Алана отметила, что не все здешние мужчины такие гиганты, как показалось, когда ее, Паппи и Генри остановили в горах те громадные наглые вояки, не сразу пропустившие их в страну.

Разглядывая ярко окрашенные стены, она едва не пропустила небольшой портрет человека в короне. Она застыла перед ним. Может ли быть такое? Поколебавшись, она попросила подтвердить свою догадку у стоявшего рядом человека, и тот с гордостью ответил:

– Конечно, это наш Фредерик!

О господи, ее отец! Неужели он действительно настолько красив, или художник польстил ему, чтобы заслужить королевскую милость? Завороженная, она не сводила глаз с портрета. Слезы так и просились на глаза. Ее отец… который до сих пор не знает, что его дочь жива. С сожалением девушка отметила: у них не было ни малейшего фамильного сходства. Он был светловолосым и голубоглазым, тогда как ее волосы были черными, как деготь, а глаза были серые. Не осложнит ли это ее задачу?

Время от времени человек важного вида открывал двойные двери в дальнем конце комнаты, ведущей, как предполагала Алана, прямиком в приемную короля, и впускал туда просителя или группу просителей. Но новые люди все продолжали прибывать, отчего помещение оставалось заполненным.

Все сильнее сгорая от нетерпения поскорее увидеть отца, Алана приблизилась к одному из двух стражников, стоявших возле вожделенных дверей, ведущих во внутренние покои, и спросила: