— Вам плохо?
Анна бессильно прислонилась плечом к фонарному столбу, с трудом сфокусировала взгляд на какой‑то пожилой женщине. Кажется, именно она вывела ее из ступора. Анна расстегнула верхнюю пуговицу пальто — ей казалось, что воротник душит ее, — и попыталась улыбнуться. Ну‑ка, как она это делала? Вроде бы еще совсем недавно говорила: «С вами была Анна Черкасова, ТВР, Москва» — и улыбалась вот так, да, так. Анна не знала, что со стороны ее улыбка, жалкая, кривая, выглядит как застывшая маска отчаяния.
— Может быть, вам помочь? — спросила женщина.
— Нет… не надо, — с трудом проговорила она. — Все не так уж и плохо, как может показаться.
— А то, может, «скорую» вызвать? Что‑то вы бледная очень, даже зеленая совсем, — участливо предложил кто‑то.
Вокруг Анны уже успела сбиться небольшая кучка народу. Все негромко переговаривались, переспрашивали, подталкивали друг друга локтями, кивали в ее сторону. Их шепот доносился до нее то тихим‑тихим шелестом, то резким омерзительным шипением. Сердце замерло где‑то в горле, и Анна никак не могла сглотнуть, чтобы оно вернулось на место, а она смогла бы нормально вдохнуть.
— Кто‑нибудь, воды дайте!
— Возьмите у меня…
— Смочите платок, платок смочите!
— Подведите ее к скамейке. Не видите, что ли? Ей же присесть надо!
Через несколько минут Анна окончательно пришла в себя, обнаружив с удивлением, что сидит на скамейке, а на лбу у нее влажный платок. Первая осознанная, полностью продуманная мысль была о том, что нашлись люди, которые не бросили ее, совсем для них незнакомую, одну, помогли, привели в чувство. Она обвела благодарным взглядом всех этих людей, которые больше не сливались для нее в серую безликую массу, увидела их лица, сочувствующие, слегка испуганные. «Здорово же я, наверное, выгляжу, раз они так на меня смотрят», — подумала Анна.
— Спасибо, мне уже намного лучше, — внятно проговорила она.
Та самая пожилая женщина склонилась над ней. «У нее доброе лицо, — отметила Анна. — И глаза добрые, улыбаются».
— Что‑то можно для вас сделать? — поинтересовалась женщина.
— Нет… то есть да, — слабо выговорила Анна, почувствовав усталость и тупую ноющую боль в ногах. Кажется, она очень долго шла. — Если можно, вызовите, пожалуйста, такси, я поеду домой.
— А какой адрес назвать? — спросил мужчина, кинувшийся было к автостраде, но остановившийся на полпути.
Анна назвала свой адрес.
— Я сейчас прямо с работы, и мне нужно домой, — пояснила она. — Знаете ТВР? Я работаю там.
Мужчина посмотрел на нее как‑то странно. Лишь впоследствии, кое‑что припомнив и сопоставив, Анна поняла, что прошла пешком не меньше десяти километров, сделав большой крюк. Обычно путь от работы до дома занимал у нее не более получаса, если она не ленилась пройтись пешком.
Чуть покачиваясь на мягком сиденье в такт движению такси, Анна подумала: «Когда‑нибудь сделаю сюжет о людях. Просто о людях, самых обычных, тех, кто способен помочь первому встречному… А ведь никто из них меня не узнал». Это было немудрено: вряд ли было что‑то общее между блестящей красивой тележурналисткой и этой постаревшей, сгорбившейся, растрепанной женщиной с мертвыми глазами.
Дома она почувствовала себя лучше. Родные стены помогают. Анна, наверное, раз сто слышала эту поговорку, но только сегодня поняла ее смысл. Она прошла в гостиную, села на диван, мельком подумала, что с этого самого дивана и началась та история, которая сегодня закончилась полнейшим крахом. Как раз тогда, в тот день, когда они с Алексеем пошли в ресторан и когда ей позвонил шеф, она вот так же села на диван, только еще телевизор включила. Ирония судьбы: все началось с физиономии Воронцова и ею же закончилось.
Рыжий Котька, чуя неладное, прыгнул на колени своей хозяйки и устроил целый концерт: он громко мурлыкал, выгибал спину и даже лизнул Анне руку, на которую скатилась слезинка: показывал, что он‑то здесь, он не предаст. Анна грустно улыбнулась, почесала ему между ушами. Да, Котька ее понимает, знает, что у нее на душе творится.
Прошел не час и не два, прежде чем Анна окончательно пришла в себя. Наверное, она и в самом деле железная женщина, подумалось ей, раз может после гибели своей любви жить, думать и даже что‑то чувствовать. Бережно сняв котенка с колен, Анна прошла на кухню, сварила кофе. Кажется, никогда еще она не делала это так медленно и тщательно. Загадала: если сможет проделать все без единой ошибки, а затем, глотнув немного кофе, ощутить его вкус, значит, жизнь продолжается.
Жизнь продолжалась. Анна пила обжигающий кофе медленными глотками и отстраненно думала о том, что ей снова придется привыкать к одинокой жизни. Вообще‑то Анне всегда нравилась такая жизнь. У нее были мужчины, и, порывая с ними, она, помнится, часто испытывала даже смутное чувство облегчения: можно было вернуться к привычному укладу, быть самой себе хозяйкой. Только однажды она вот так же долго не могла прийти в себя — когда погиб Олег. Но то был просто несчастный случай, а тут все гораздо сложнее: любимый человек, оказавшийся подлецом, темная и непонятная история, связанная с его именем. Ложь, любовь, скрытность, беззащитность — да все, что угодно, черт возьми! — смешались во что‑то невообразимое, непонятное, густо‑черное, клейкое, противное, пристающее к рукам, к душе, к мыслям.
Все кончено.
Нет, не все. Дэн прислал ей тот букет, Дэн просил прощения и только он, виноватый в том, что случилось, не знает, что Анне уже все известно.
Она закурила. Помнится, Дэн говорил, что она, Анна, носит защитную броню. Сейчас, через считанные минуты, он поймет, какая она прочная. Мысленно приказав себе сосредоточиться и досчитав для верности до двадцати, Анна сняла трубку и набрала знакомый номер. Ее сердце уже было не сердцем, а камнем, взгляд — два острых клинка, тело заковано в блестящие, отливающие серебром латы. «Мифрильная броня». И почему ни к селу, ни к городу в такую минуту вспомнился Толкиен? На гнома она никак не тянет, да и на хоббита вроде не похожа.
В трубке раздались длинные гудки, потом послышался щелчок.
— Дэн, — хотела спросить, но не спросила, а просто сказала Анна.
— Анна! — радостно отозвался он, и она почувствовала от этого острую боль. — Я так переживал! Ты уже получила мой букет? Так я прощен?
— Дэн, — произнесла она безо всякого выражения. — Все кончено.
В трубке воцарилось молчание. Потом Дэн заговорил:
— Неужели ты способна быть такой жестокой из‑за недоразумения? Я был уверен, что ты гораздо великодушнее. Тем более, я же признал, что виноват. Твои друзья — это твои друзья, я больше не стану судить их и навязывать тебе свое мнение.
— Дэн, — стиснув зубы, чтобы не закричать, медленно проговорила Анна, — дело не в друзьях.
— Не в них? А в чем же тогда? — оторопел он.
— Пусть тебе ответит твоя совесть, — глухим голосом сказала она.
— О чем ты? Я не понимаю! — заволновался он.
— Тем хуже для тебя, — ответила Анна и положила трубку.
Через минуту раздался телефонный звонок, а потом еще один, и еще, и еще. Анна насчитала их двадцать четыре, а затем просто сняла трубку и положила ее рядом с телефоном, еще немного подумала и вообще отключила телефон. Теперь, в полной тишине можно подумать о том, что делать дальше. А что‑то делать нужно. Нет, даже не делать — решительно действовать.
Через час Анна — видимо, приняв какое‑то решение, — рылась в старых записных книжках. Еще через двадцать минут, отчаявшись обнаружить то, что искала, она набрала номер Валета, случайно оказавшийся записанным на полях какой‑то тетрадки: когда‑то Валет пытался приударить за ней, но безуспешно.
— Алло, Жора, — спокойно произнесла в трубку. — У меня к тебе один вопрос. Ты, случайно, не знаешь телефона Воронцова?
— А, королева! — произнес с ехидцей Валет, наверное, до сих пор не мог простить ей того, что в свое время получил отставку. — Наше вам с кисточкой! А через почему такое вам понадобился господин Воронцов? Вам уже надоел ваш ку‑тю‑рье? — со смаком выговорил он. — Но зачем же вам тогда непременно Воронцов? Может, лучше приду я, а?
Я умею обращаться с женщинами и совершенно не отразим!
— Жора, — все так же спокойно сказала Анна, — засунься… — и неожиданно для самой себя прибавила длинное непечатное ругательство. — Ну, и чего ты ждешь? Телефон! Живо!