Люша купила все, что надо. Вышла на улицу: тучи сгустились еще сильнее. Она понадежнее обмоталась шарфом. Ничего, успеет. Только продуктовый – и все. Там до дому две минутки. Все остальное – потом. Когда за детьми придет время идти.
Она шла быстро, не глядя по сторонам. Не очень-то приятно ловить на себе вопросительные взгляды прохожих. Надо же! Все с ходу замечали ее обувь! Казалось бы – кому какое дело? Нет, смотрят, удивляются. Вот бомжам у ларька не удивляются. Надписи краской на асфальте: «Продам соли» с номером телефона – не удивляются. А на туфли косятся. Люша стала про себя перечислять, чему еще надо бы удивляться вместо того, чтобы на ноги ее в разной обувке глазеть. Вон ребенок чумазый в майке, драных шортах и, похоже, босой – не удивляются! И собака брошенная, хоть и породистая, дрожит вон от холода – всем без разницы!
Она проскочила в магазин мимо ребенка и собаки. На автомате проскочила, миновав их, как наглядное пособие по неприглядным сторонам жизни родного города. Ребенок, кстати, маленький, лет пяти, не больше. Кто его послал милостыню просить? Он ведь что-то бормотал, наверняка просил подаяние. Кто-то ведь научил! Сволочи! И никому не интересно, что стоит тут несчастный полуголый младенец, неизвестно за какие грехи посланный в этот мир для продолжения мук.
Ей все еще никакого дела не было до этого чумазого маленького страдальца (мало ли их толчется на улицах). Просто сознание между делом фиксировало основные приметы окружающей среды. Она привычно и быстро положила в корзину все, что требовалось. Потом вспомнила, что завтра суббота, значит, никуда торопиться не надо, можно утром поспать или хотя бы подремать. А чада проснутся раньше, само собой. Значит, надо купить им их любимых плюшек с корицей. Тогда они прекрасно позавтракают сами. Молоко с плюшками. Или сок с плюшками. Продержаться смогут, пока она не прочухается.
Только что вынесенные на подносе плюшки пахли сногсшибательно. Тем более она еще не позавтракала, а есть уже ужасно хотелось. Но – увы. Себе она ни пирожки, ни пирожные, ни плюшки давно уже не позволяла. С этим – стоп. Иначе бегать будет тяжело по утрам, никуда не успеешь. Она попросила у продавщицы четыре плюшки: по две на каждое дорогое детское рыльце. А потом, вспомнив что-то, сказала:
– Нет, дайте шесть.
Потом метнулась в мясной отдел, указала на антрекот:
– Один кусок мне взвесьте, пожалуйста.
У кассы она опять порадовалась, что по утрам нигде нет очередей. Полдевятого всего. А она уже все дела переделала!
Ребенок и собака все еще маячили у магазина. Мальчик смотрел в одну точку и что-то говорил. Слов слышно не было, но синими губами он шевелил, значит, говорил. Смотреть прямо на мальчика Люше было очень страшно, невыносимо. Посмотреть пристально на человека в беде – это впустить беду в свой мир. И тут уж что-то придется делать. Как-то бороться, вместе выживать. А Люша считала, что еле-еле выживает и так. Денег на еду, квартплату, одежду и скромные лекарства при нестрашных болезнях хватало. Но только на это. И еле-еле. За детей все время было страшно, за маму тоже. Несладкая жизнь на серой полосе, если быть перед собой честной. Поэтому – да, она старалась не впускать в себя чужие беды. Пустая жалость только делает тебя еще слабее. А как-то изменить чужую судьбу к лучшему она и пытаться не могла себе позволить.
Но тот маленький человек, которого она видела сейчас, был за гранью. В такую погоду, когда взрослому человеку, справно одетому, становилось зябко, кто-то выпустил мальчика просить милостыню в одной майке – шутка сказать. Как он живет? Кто его мать? Он грязный до невозможности. Волосы острижены какими-то клочками. На голове раны. То ли расчесы, то ли ударялся все время обо что-то острое. И, похоже, вши у него есть, если только это не Люшино богатое воображение. Но ей показалось, что по голове ребенка, там, где волосы, что-то ползает.
Люша подошла совсем близко, вынимая на ходу купленные для мальчика две коричные теплые плюшки. Да-да, это о нем мелькнула у нее мысль, когда она вместо четырех булочек для Алеши и Зайки попросила шесть. Мальчик смотрел в одну точку, не поворачивая головы к приближающемуся взрослому, он продолжал с усилием, но еле слышно говорить. Теперь Люша услышала.
– Помоги мне, домик! Помоги мне, дерево! Помоги мне, травка! Помоги мне, собачка!
Ни одной просьбы к человеку! Сердце у Люши заныло. Надежды у страдальца на людей не было. Собачку просил он помочь. Ее ведь тоже люди бросили, она поймет.
– Возьми, покушай! – со слезами в голосе протянула Люша свои плюшки ребенку.
Он словно одеревенел. Так и не поднял на нее глаза. И ручку не протянул за едой. «А Дарья стояла и стыла в своем зачарованном сне», – вспомнила Люша слова, всегда заставлявшие ее плакать. Ребенок погибает. По-настоящему. Это она поняла. А дальше все пошло уже не по ее планам, не по ее воле. Но по ее совести. И, может быть, по судьбе.
Она думала очень-очень быстро. Конечно, его надо сейчас завернуть во что-то теплое, согреть, забрать домой, вымыть, обработать от вшей голову, раны смазать зеленкой, уложить спать. И вызвать врача. Вот. Видимо, надо снять с себя куртку, завернуть его, взять на руки и идти. Он наверняка легкий. Кожа да кости. А если вшей домой занесу? Дети завшивеют. Господи, помоги мне! Помоги мне снять с себя куртку, завернуть в нее ребенка и – ничего не бояться!
– Помоги мне, собачка! – продолжал звать мальчик.
Да! Собачка, да! Люша вспомнила о мясе для собачки. Она очень быстро, трясущимися пальцами развернула антрекот и протянула его дрожащему псу. Тот недоверчиво, осторожно взял мясо с ее руки и принялся заглатывать его.
– Что тут у вас происходит? Это ваш ребенок? – услышала Люша рядом с собой уверенный мужской голос. Голос барина-начальника, сытого и глухого к чужим страданиям.
– И мой, и ваш, и ничей, – злобно сказала она, не поворачиваясь в сторону голоса. – Слушайте, что он говорит.
Спрашивающий начальник замолк, вслушиваясь. А потом свалил. Люша не видела его, не хотелось смотреть на раскормленную рожу хозяина жизни, она просто почувствовала, что рядом никого нет. И начала медленно снимать с себя куртку.
– Хорош раздеваться, – услышала она вновь голос любопытного к чужому горю индивидуума.
– У вас есть лучший вариант? Пиджаком своим поделитесь? Или депутатским значком? – вспылила она, повернувшись, чтобы посмотреть в бесстыжие глаза мордоворота, не нюхавшего беды.
Мордоворот (ну, почти мордоворот, – крупный качок, но с человеческим лицом) серьезно смотрел на нее. В руках его было развернутое уже одеяло, готовое принять в свое лоно гибнущего ребенка. Люша сделала полшажка в сторону, и мальчик в долю секунды оказался завернутым в одеяло и – на руках у мужчины.
– Он весь горит, у него температура под сорок, – сообщил владелец одеяла. – Вы что собирались делать, когда куртку снимали?
– Думала, домой отнесу, вымою, зеленкой промажу раны. Потом от вшей средством… Потом к врачу, – залепетала Люша.
– Одинокая? Пьющая? – спросил мужчина. Он нес куль с ребенком куда-то. Люша еле за ним поспевала.
Очень хотелось ответить саркастично, что, мол, одинокая, пьющая, нюхающая и так далее. Ему-то какое дело? Она ж не спрашивает его ни о чем.
– Двое детей. Не пьющая. Но обязательно запью, как только дети вырастут. Довольны? А сам как? Одинокий? Пьющий?
– Одинокий, – ответил благополучный мужик. – По случаю и пьющий. Не алкоголик.
– Ага, – подтвердила Люша, – все алкоголики говорят, что они не алкоголики.
– Тоже верно. Но я пока нет. Точно – не алкоголик.
Люше в ногу что-то уткнулось. Собачий нос! Как же она забыла! Собачка, к которой обращался из последних сил ребенок, неотступно шла за ними.
Они подошли к большой машине. В марках Люша не разбиралась принципиально. Дорогущий внедорожник. Дело не в этом. Что это он затеял? Куда собрался везти ребенка?
Между тем мужик открыл заднюю дверь машины и уложил на сиденье мальчика. Потом поднял дверь багажника и показал собаке рукой, запрыгивай, мол. Та немедленно повиновалась. И после этого благородный спаситель обратился к Люше:
– Что делать будем?
– Я же сказала. Отвезите нас ко мне домой. Только в аптеку заедем. Там у меня школьная подруга директор. Она проконсультирует, что ему дать от температуры.
– Нет, – покачал головой мужик. – В больницу его надо. Полный осмотр, диагностика, комплексное лечение. И как можно быстрее. Я его в больницу отвезу. Там и в органы соответствующие отзвонят: ребенок-то при смерти у нас. Неизвестный, брошенный кем-то ребенок. Найдут тех, кто его в такое состояние привел. Ну, и так далее.