Галина Лифшиц - Колодезь с черной водой

Что тут было ответить самой себе? Конечно, не останешься. Никак. Но и дополнительную грязь добавлять своими руками в этот нечистый мир очень не хотелось.

Она подумала-подумала – и постаралась забыть. Про все, что связано с Кириллом. В том числе и про ребенка, шедшего к Иену, который его любил.

Через какое-то время та майская ночь стала казаться ей сном. А сны – они забываются, даже самые страшные.

Потом, примерно через год, она узнала, что Кирилл женился на Алене, девчонке из параллельной группы. Алена, породистая красавица, статная, добродушная и знающая себе цену, была к тому же дочерью какого-то известного генерала. Люша с жалостью думала о ней, хотя – какое ее дело? Разберутся без ее сочувствия. К моменту получения диплома у Алены и Кирилла уже был сын.

Прошло еще несколько лет, и на встрече с однокурсниками выяснилось, что «самая красивая пара факультета» – Алена и Кирилл – разошлись. Люше казалось, что она знает причину. Спустя еще год ее позвали на похороны: Кирилл утонул в каком-то подмосковном озере при непонятных обстоятельствах. Пловцом он был хорошим, в воду заходил совершенно трезвым… На похороны она не поехала.

Вот и все. Она тогда именно так себе и сказала: «Вот и все!» И думать больше не о чем.

И о ребенке по имени Кира она не вспоминала тоже. Практически совсем. Но сейчас, сидя в своем массажном кресле, она вдруг догадалась, что именно заставило ее тогда, в тот ветреный холодный день, сначала пройти мимо ребенка, взывавшего о помощи к собачке, а потом, преодолев что-то в себе, вернуться к нему.

Сейчас она понимала, что за ней оставался старый должок и пришла пора этот должок вернуть. Иначе совесть покоя не даст. Не помогла тогда ребенку? Пошла себе мимо? И считала, что так и надо? Хорошо. Может быть, тогда ты была молода и мало что понимала. Вот тебе второй шанс. Давай доказывай, что ты человек. Это трудно. И порой очень нежелательно. Желательно – сидеть тихо среди своих, закрывшись от остального мира, и думать только о хорошем. Остальное – трудно. И грозит бедой. Это ясно, как дважды два.

И все равно – на этот раз отступиться она не имела права. Хотя уважительных причин для отступления назвала бы с ходу не меньше десятка. Но – себя-то не обманешь. И Того, Кто все видит, – тоже.

Еще несколько соображений обозначились очень ясно, пока Люша сидела в своем массажном кресле. Самое главное: ни о каком отчиме для ее детей не могло идти и речи. Кирилл вспомнился ей сегодня не зря. Да, тогда восемнадцатилетняя первокурсница выводов делать не умела. Ее просто тошнило от ужаса, и это все. Но память, похоронившая, казалось бы, даже тень воспоминания о той прогулке, услужливо вытолкнула на поверхность сознания взрослого человека самую суть: она не впустит в свой мир чужого взрослого, даже если очень вдруг кого-то полюбит. Маловероятно, но – вдруг. Даже если. Не имеет на это права. Чужой взрослый – это возможность беды. Это потенциальная опасность. Глазам своим верить нельзя. И ушам. И ощущениям. Что у человека внутри? Не делай выводы, пока по-настоящему его не узнаешь. А иногда узнаешь такое, что будет поздно!

– Нет, нет, – сказала себе Люша, – одна так одна. Выращу их, а там посмотрим.

И еще – ей очень страшно стало за дочку. Зайка слишком добрая и простодушная. Люшу просто передернуло при воспоминании о том ужасе, который она пережила тогда с Кириллом.

– Только не это! Но как защитить? Как предупредить? Как спасти?

Обычные страхи обычной матери.

Обычные вопросы, на которые нет ответов.

Легко решить: возьму-ка я бедного-несчастного ребенка и осчастливлю его. Оказалось, препон на пути у детского благодетеля встает столько, что и порывы погаснут, и силы иссякнут, и желание пропадет.

В случае с их найденышем все складывалось непросто.

Да, его состояние медленно улучшалось. Тяжко и, казалось, неохотно выбирался из забытья. А выбравшись, стал удивлять.Тот день, когда лечащий мальчика врач объявил Ивану, что пациент стабильно пошел на поправку, забыть невозможно. Обрадованный Иван вошел в палату, увидел серьезные глаза мальчика, растерялся, испугавшись возможных вопросов. А ребенок произнес:

– Здравствуйте. Я вас узнал.

Он очень красиво и чисто говорил. Есть такие интонации, по которым всегда определишь, что ребенок воспитывается в культурной среде. Что-то весьма уловимое, позволяющее впоследствии называть выходца из такой среды вшивым интеллигентом. Ну да. Ребенка растила бабушка, учила, надеялась. Мысль эту лучше было не продолжать… Хотя (тут Иван чуть усмехнулся) данный конкретный юный интеллигент уже успел побывать вшивым. Да и кого минует чаша сия в детстве?

– Здравствуй! Узнал? И отлично. Значит, ты что-то запомнил? Как я тебя в одеяло завернул, в больницу повез? – Ивану очень о многом хотелось рассказать Алеше, он только боялся огорчить его лишним вопросом.

– Одеяло я помню. Но то, что это были вы, нет, – ребенок слегка замялся, словно подыскивая объяснение своему тогдашнему состоянию. – Я плохо видел тогда, наверное.

– Тогда что же ты помнишь? Как я приходил к тебе сюда?

– Это само собой, – кивнул мальчик. – Но я помню, что вы в моем дворе живете и у вас красивая большая машина.

– Вот это да! Ну, у тебя и память, брат! Как же ты запомнил?

– Я перед болезнью часто во дворе гулял. Один. Вот и смотрел, как вы утром уезжаете, а вечером приезжаете. Мечтал покататься на машине.

– А я тебя не видел. Ни разу, – сокрушенно признался Иван.

– Ну да, – подтвердил мальчик. – Не видели. Я же маленький. А вы высокий. Трудно увидеть.

– Но теперь… Знаешь, теперь ты сможешь на моей машине хоть каждый день кататься, – радостно сообщил взрослый ребенку.

Тот помолчал, словно собираясь с духом.

– Меня в детский дом теперь отдадут. Мама умерла, – наконец сказал он.

Иван ужаснулся, насколько обыденно это прозвучало. Малыш все знал и смирился с судьбой.

– Кто тебе сказал? – только и смог спросить он.

– Про маму? – спокойно уточнил Алеша.

Иван кивнул.

– Кто мне сказал? Никто не сказал. Только я сам видел. Это же понятно. Бабушка умерла. Тоже так лежала. Потом мама так лежала. Вот и все.

– Ты… Ты что? Сразу понял? – совершенно потерянно проговорил взрослый.

– Лег спать, живая была. Проснулся, вижу, спит еще. Ну, я ей не хотел мешать. Ждал. Есть хотелось.

– Долго ждал?

– Долго. До вечера.

– Она так долго спала всегда?

– Ну да. Она говорила, что она сова. А совы живут ночью, а днем спят. Я привык. Не мешал.

– Как же ты до вечера ждал? В холодильнике взял что-то поесть?

Иван спросил и тут же подумал про себя: «Идиот! В т о м холодильнике едой давным-давно не пахло, сам же видел!»

– Я воду пил. Из-под крана. Так и знал, что заболею. Бабушка не разрешала из-под крана пить, говорила, что надо кипятить. Но я не умею пока. А есть хотелось… Вот видите, заболел из-за этого.

Он совершенно по-стариковски вздохнул.

– Вижу, что заболел. Да еще как заболел! Дело, конечно, не только в некипяченой воде, учти. Но в целом бабушка, конечно, была права. Значит, ты есть хотел и воду пил.

– Ну да, – подтвердил мальчик.

Иван подумал, что, если бы увидел эту мамашу живой, надавал бы ей так, что мало бы не показалось. А потом устыдился. «Если бы увидел!» Так он же ее наверняка и видел! Так, вскользь. Вот Алешка его самого видел, а он? Он – «если бы увидел». Параллельные миры не соприкасаются. Вернее, до поры до времени не соприкасаются. А потом происходит процесс случайного проникновения. Так, наверное, можно назвать их встречу с Алешей и их участие в его судьбе.

Детский голос прервал затянувшуюся паузу:

– А вечером я стал ее будить. А она никак не просыпалась. Обычно она говорила: «Оставь, я спать хочу». А тут не говорила ничего. Вообще ничего. Ну, я потрогал ее. И понял, что она мертвая. Не знал, что делать, понимаете?

– Сколько же ты там был один?

– Я точно не знаю. Долго. Еще ночь, день. Я все ждал, вдруг кто-то придет. А никто не шел. И тогда я подумал позвать на помощь. Дверь открыл и вышел.

«Ужас», – подумал Иван. Он, видевший как раз то, как этот ребенок звал на помощь, до сих пор ужасался и приходил в бессильную ярость.

– Собачку помнишь? – спросил он вдруг.

– Нет, – чуть качнул головой мальчик.

– Ты стоял у магазина рядом с собачкой и просил ее помочь.