Мэй Макголдрик - Кольцо с изумрудом

Элизабет отвела глаза. В самом деле, сестра права. Глупо отрицать то, что с ней происходило. Разве она могла остановить биение сердца, которое колотилось как бешеное каждый раз, когда он смотрел на нее? Или заставить себя не краснеть? И тем более она не могла сдерживать те непонятные чувства, которые сжимали ей горло, когда она видела, как он трогательно выслушивает Джеми, объясняющую ему подробно, для чего у котенка когти. И она не могла бы объяснить и себе самой, почему слезы подступили к глазам, когда Эмрис в ответ на это отстегнул драгоценную брошь с плаща и показал Джеми свой фамильный герб – кота со вздыбленной шерстью и выпущенными когтями, сидящего на раскрашенном щите.

Элизабет испытывала внутреннюю борьбу. Хотя сердце ее затрепетало от одной мысли о том, что у нее будет возможность остаться наедине с Эмрисом Макферсоном, но чувство долга не позволяло оставить надолго больную сестру.

– Все это глупости! – передернула плечами Элизабет. Однако даже ей самой показалось, что ее протест прозвучал не слишком убедительно.

Скрипнула дверь, и сестры повернулись посмотреть, кто пожаловал к ним в каюту. Вначале появилась рыжая мордочка котенка, потом вслед за своим подопечным показалась и сама Джеми.

– Мы пришли к вам в гости, – важно сообщила девочка.

Мэри раскрыла объятия, и Джеми радостно бросилась к матери. Элизабет прослезилась. Как она их любит! Их обеих. Сколько лет она молилась о том, чтобы это произошло. И вот наконец Пресвятая Богородица услышала ее молитвы. Наконец! Теперь в их семье и мир, и любовь.

Элизабет поднялась с постели и направилась к двери. Мэри с Джеми надо дать побыть вдвоем, хотя им все равно не наверстать упущенные годы.

– Элизабет!

Она обернулась в дверях.

– Возьми с собой мой саквояж!

– Зачем?

– Там кое-что для тебя, – тихо сказала Мэри. – Кое-что для поездки! И, Элизабет! – Мэри дождалась, когда Элизабет посмотрит ей в глаза. – Элизабет, обещай, что ты поедешь!

– Мне не хочется оставлять тебя…

Мэри зарылась лицом в пушистые волосики дочурки.

– Веришь или нет, но мы вполне можем обойтись без тебя каких-то там два денька. – Она мягко улыбнулась, и Элизабет подумала, что давно не видела Мэри такой счастливой. – Кроме того, Гэвин сказал мне, что он не будет сопровождать вас, а останется с нами. Так что тебе не о чем беспокоиться. Мы встретимся с вами в Труа. Гэвин обещал, что мы остановимся там в порту и будем гулять по знаменитой ярмарке, пока вы к нам не присоединитесь. Я всегда мечтала попасть на ярмарку в Труа.

Элизабет нерешительно молчала, но Мэри была непреклонна.

– Мне нужно это, дорогая, – сказала она спокойно. – Нам обеим нужно, чтобы эти последние дни мы прожили полной жизнью. Позволь же и себе, и мне радостно провести оставшееся время.

«Французы такие же слепцы, как и флорентийцы, – решил Эмрис, скача верхом по дороге вместе с Элизабет. – Интересно, если их армии встретятся на поле боя, смогут ли они разглядеть друг друга или проскочат мимо? Забавно».

Их пребывание у Франциска пошло с самого начала не по намеченному плану. Не успели они сойти на берег, как прискакал посланец от короля и сообщил, что Франциск I расположился не в охотничьем домике на востоке от Труа, а в павильоне еще дальше на восток в сторону Марны. Оттуда путь шел на юг по направлению к Женеве и дальше в Италию. По хорошо укатанной дороге посланец проводил их до королевского лагеря.

Павильон, украшенный золотой парчой, сверкал на ярком утреннем солнце, двадцать тысяч вооруженных солдат в походном снаряжении ждали приказа о выступлении, а король тем временем придирчиво выбирал шляпу среди представленных ему на обозрение изделий ремесленных цехов города Труа.

И что самое удивительное – по мнению Эмриса, – что никто ни сном ни духом ничего не заподозрил относительно Элизабет.

Окружавшие короля живописцы, сопровождавшие монарха, чтобы запечатлеть его триумф над извечным врагом, императором Карлом, без восторга, но и без ропота уступили Элизабет право писать королевский портрет в полном боевом облачении. Франциск I сидел над разложенными картами, обсуждая с Эмрисом свои планы. Умение работать быстро, приобретенное Элизабет, когда она расписывала фрески, оказалось здесь очень кстати, и в считанные часы она нарисовала портрет, заслуживший одобрение даже самых строгих критиков.

По мнению Эмриса, визит прошел блестяще. Было только одно обстоятельство, что равным образом смущало и его, и Элизабет – необходимость остаться с королем на ужин. Еще днем в разговорах с Франциском были затронуты сложные хитросплетения европейской политики, и Эмрис понимал, что за ужином ему придется отвечать более подробно на вопросы о его посещении Италии, переговорах с папой римским и беседах с Джованни Медичи. Поэтому он вздохнул с облегчением, когда Элизабет, сославшись на внезапное недомогание, попросила короля простить ее за то, что она не сможет воспользоваться его любезным приглашением на ужин.

Получив кошелек золотых за «его непревзойденное мастерство, прославившее Францию», Филипп из Анжу откланялся и поспешил удалиться из королевского павильона.

Шотландец последовал за ней и, уверив всех, что они не нуждаются в проводнике для обратной дороги, присоединился к Элизабет. Они поскакали верхом через большой лес к востоку от Труа. Неяркое послеполуденное солнце освещало их путь.

Элизабет сняла с головы шляпу и тряхнула головой, подставляя лицо свежему летнему ветерку. Ее лошадка легко трусила вслед молчаливому всаднику, скачущему впереди.

Перед отъездом шотландец опять переоделся в национальный костюм, который так нравился Элизабет. Широкий меч висел у него на боку, солнечные лучи скользили по разноцветным клеткам короткого шотландского пледа.

Элизабет отвела взгляд от могучей спины Макферсона и принялась осматривать окрестности. Какая красота! Мягкая тишина прохладного летнего вечера, стелющиеся по обе стороны дороги и убегающие вдаль поля и холмы – мирная и благодатная картина. За все время, что она прожила во Франции, ей ни разу не доводилось побывать на этой стороне Сены.

– Ты, наверное, отлично знаешь эти места, – крикнула она в спину своему спутнику. – Хорошо, что мы возвращаемся другой дорогой. Здесь так красиво! Даже не знаю, удастся ли мне еще когда-либо побывать в этих краях.

Элизабет ожидала, что он отзовется на ее слова, придержит коня, чтобы сказать что-то в ответ. Но ничего подобного.

Она пришпорила лошадь и нагнала его. Поравнявшись с бароном, она увидела угрюмое выражение его лица и осторожно спросила:

– Ну и что я сделала не так на этот раз?

Эмрис помедлил, потом проронил:

– Нечистая совесть мучит?

– Нет, – резко сказала она в ответ. – Это просто первый разведывательный бросок перед тем, как перейти в атаку на твое очередное чудачество.

Эмрис уже в который раз заметил про себя, что характер Элизабет сродни мужскому не только потому, что она носит мужской наряд.

– Я не отношусь к чудакам.

– Нет, конечно! Ты просто в дурном настроении, раздражен и молчалив. Разве это не чудно?

– Думаю, я разберусь с этим сам.

Он вновь впал в угрюмое молчание. Элизабет в недоумении следовала за ним. У нее не было никакого разумного предположения о том, чем объясняется его внезапная мрачность. Визит к королю прошел сверх всех ее ожиданий просто замечательно. Да, они пробыли там недолго, и она не могла припомнить ничего, ни слова, ни намека, которые могли бы огорчить барона и объяснить внезапную перемену в его настроении.

Элизабет поскакала вперед, на сей раз обогнав всадника и поставив свою лошадку поперек дороги.

– Что ты делаешь? Хочешь сломать себе шею? – проворчал Эмрис, вынужденный резко натянуть поводья и остановить коня.

– Нет, не хочу, – ответила она, подъезжая к нему и ухватившись за его поводья. – Я пытаюсь поговорить с тобой.

– Мне нечего сказать.

– Не смеши меня! Что за чушь! Маг и волшебник слова, искусный дипломат вдруг лишился дара речи.

Эмрис свирепо взглянул на нее.

– Если бы ты была мужчиной, тебе это так бы не сошло.

– Ну, слава богу, я не мужчина! Так что придется тебе это пережить.

– Если бы я знал, во что ты меня втянешь, я бы вообще держался от тебя подальше с самого начала.

– Ну хорошо, но этого не произошло, спасибо святой заступнице. Так что теперь ты проклят, а я могу говорить, что мне вздумается.