Виктория Балашова - Конец эпохи Тюдоров

Однако не все с нетерпением ждали смерти Ее Величества. Некоторые искренне любили королеву, негодуя на ее врагов. Однажды мы встретились с сэром Джоном Харрингтоном, заехавшим к маме поздравить с Рождеством.

– О, если бы вы знали, с каким сожалением смотрю я на свою крестную! Королева столько сделала для нашей семьи: для мамы, служившей ей фрейлиной, для отца, чье состояние увеличилось благодаря Ее Величеству. И для меня, ее крестного сына! Она следила за моим образованием, любила слушать мои стихи, которые я слагал во многом благодаря ее постоянной поддержке и похвальбе. Я не так часто теперь вижу королеву. Но при каждой встрече я вижу ее глаза, наполненные слезами.

– Она вспоминает Робина? – не удержалась от вопроса мама.

– Да, постоянно. Королева спросила меня при последней встрече, видел ли я лично графа Тирона. Я ответил, видел. И тут Ее Величество вспомнила, с кем я находился тогда в Ирландии. «О, ты ведь был один из них!» Она взяла свою позолоченную чашу, которую в последнее время постоянно подносит к губам, напиться. Но душу и сердце не наполнишь. Они опустели, и им нужно нечто большее, чем золотая чаша. Вечером того же дня королева снова приняла меня. Я старался развеселить ее. И я доволен, что мое чувство юмора позволило ей отвлечься от печальных мыслей и от дел, которые ее тревожили. Она спросила моего совета по поводу происходившего в Ирландии, и я с готовностью ответил ей. В конце я прочел королеве несколько новых стихотворений, которые написал в ее честь. И она сказала, что счастлива, ведь я не растерял своего таланта…

Сэр Джон уехал, еще раз посетовав напоследок о несправедливой судьбе Роберта. Он советовал мне писать королеве. Но я боялась следовать этому совету. Навредить Чарльзу, напомнив о себе, было слишком просто. Просить развод я не осмеливалась. А Рич словно бы забыл обо мне и детях. Он не навещал нас, стараясь полностью отгородиться от нашей семьи, запятнавшей себя изменой Роберта.

– Вот уж кто вызывает у меня презрение! – негодовала я. – Рич! Когда Роберт был фаворитом королевы, он делал вид, что не замечает моей связи с Чарльзом, и всячески поддерживал Роберта. Сейчас все переменилось. Даже наши дети отвергнуты им.

– Так не будет продолжаться бесконечно, – ответила мама. – Он в итоге сам даст тебе развод. Надо лишь дождаться Чарльза. Тут все и сдвинется с места. Рич не станет терпеть вашего открытого проживания в качестве мужа и жены. Поверь, он даст развод сам…

– Развод дает королева, мама, а не Рич! – напомнила я. – А к ней лучше сейчас не обращаться…

К весне нового года наконец-то пришло письмо от Чарльза. Он занимался все тем же: старался вынудить графа Тирона окончательно сдаться, строил форты, которые превращал в укрепленные гарнизоны, и таким образом пытался защитить берега от повторной высадки испанцев. По всей стране Чарльз ограничивал власть Тирона, отрезая его от возможности получения продовольствия и оружия. В конце зимы Чарльз, собрав все силы, отважился атаковать графа в крепости, в которую смог его загнать…

– Представь, мама, каково там приходится Чарльзу! – мне трудно было вообразить сложности, встречавшиеся на его пути в страшной и странной Ирландии. – Крепость Тирона взять не удалось. Чарльз жалуется на ужасные дороги, практически непроходимые! Всюду – шпионы, рыскающие по стране и докладывающие Тирону о каждом шаге, каждом передвижении англичан. Климат зимой суровый. Солдаты болеют, а продвижению снег, дождь и ветер не способствуют. В общем, не удалось Чарльзу захватить крепость.

– Ирландия всегда мне не нравилась, – проворчала мама. – Твой отец туда ездил, надеясь подчинить Англии север. Не вышло. Пока всех ирландцев не убьют, мира там не будет.

Впрочем, предпринимать новой атаки не пришлось. Граф Тирон очутился в ситуации, из которой не было выхода. Его люди умирали от голода либо покидали крепость. Граф вновь согласился сдаться, высказав те же условия, что и раньше. Сесил умолял королеву подписать с графом договор о перемирии, приняв его условия: траты на войну в Ирландии становились невыносимыми для казны. Расходы на содержание солдат увеличивались, а не уменьшались с годами, несмотря на успехи последних месяцев. Однако королева немедленно ответила отказом. Все, чего удалось от нее добиться, это обещания сохранить жизнь Тирону и простить его, если Чарльзу не удастся захватить графа до наступления Рождества.

К концу года Тирону удавалось по-прежнему оставаться на свободе. Тайный Совет настаивал на выполнении королевой своего обещания. Она отвечала, как обычно, тепло и вежливо, что не торгуется с подданными. Даже болезнь не способна толкнуть ее на такой шаг. Но граф Тирон, говорят, умудрился подружиться со многими министрами королевы. Им удалось сломить упорство Ее Величества: королева отдала приказ Чарльзу обещать мятежнику свободу и пошла на кое-какие из условий, которые ставил Тирон.

Королева посчитала такое примирение унижением для себя и впала в еще большую меланхолию. Именно подавленное состояние духа, которое Елизавета испытывала после смерти Роберта и после смиренного согласия с условиями Тирона, считали главной причиной ее смерти…

Тем не менее Совет считал условия тяжелыми и неприемлемыми для графа. Но его положение, оказывается, стало совершенно невыносимым. Пока новости шли в Ирландию, граф сдался на милость Чарльза, надеясь на снисхождение королевы. Случилось это в следующем году, через четыре дня после смерти Ее Величества. Она так и не узнала, что унижение, которое испытала, не стало достоянием гласности: граф сдался, так о нем и не услышав…

В январе Ее Величество, несмотря на не прекращавшуюся печаль и меланхолию, выезжала на конные прогулки и даже на охоту. Погода стояла отвратительная, но это не останавливало королеву. Она успела нанести два визита своим подданным, что являлось для нее давно заведенной привычкой.

К марту состояние здоровья королевы вдруг резко ухудшилось. Сэр Джон, ее крестник, старался навещать Елизавету почаще. Он нам и рассказывал новости:

– Прибыв ко двору, я застал Ее Величество в состоянии куда худшем, чем прежде. Она не выходила из своих покоев. Узнав о моем прибытии, королева велела позвать меня в спальню. Она сидела, облокотившись на подушки. Я поцеловал ей руку и сказал, что моя самая великая радость – видеть ее здоровой, и мое единственное желание, чтобы так продолжалось как можно дольше. А она взяла меня за руку, сжав ее крепко, и ответила: «Нет, Джонни, я не здорова». Затем, королева поделилась со мной подробностями своего плохого самочувствия: на сердце у нее было скорбно и тяжело последние десять дней. Пока она говорила, вздыхала раз сорок-пятьдесят точно! Горестно мне было видеть Ее Величество в подобном тяжелом положении. Два раза всего наблюдал я в ней похожее настроение: когда казнили королеву Шотландии Марию и когда казнили Роберта.

На этих словах вздохнули и мы с мамой. Слезы снова навернулись на глаза. Сэр Джон извинился, но мы лишь махнули платками в его сторону, не в силах вымолвить ни слова.

– Я вспомнил все слова, которые могли бы развеселить королеву и вылечить от овладевшей ею меланхолии. Но она поселилась в сердце слишком глубоко, и невозможно было так просто от нее излечить. Затем неожиданно королева приказала подготовить для нее в церкви личную комнату, где она обычно наблюдала за службой. На следующий день все подготовили к ее приходу. Но к одиннадцати часам королева так и не появилась. Один из слуг передал просьбу подготовить часовню, примыкавшую к спальне Ее Величества. В конце концов она так и не встала с постели, прослушав службу через открытую дверь.

День ото дня королеве становилось хуже и хуже. Сэр Джон вернулся ко двору в надежде уговорить крестную поесть: Ее Величество отказывалась принимать пищу. Она не спала ни ночью, ни днем, сидя в одной и той же позе в кровати, опираясь на подушки. Надежды на выздоровление уже не оставалось: кроме всего прочего, королева отказывалась следовать советам докторов и не пила лекарства, которые те прописывали.

А двадцать третьего марта королева перестала говорить. Жестами она созвала членов своего Совета. Они попросили показать, согласна ли королева видеть на троне после себя Якова, короля Шотландии. Она коснулась рукой головы, и все поняли это как знак согласия. В шесть вечера знаками королева позвала к себе своих священников и архиепископа. Несколько самых близких королеве людей стояли возле ее постели на коленях и искренне плакали. Архиепископ тоже опустился на колени. Он начал задавать ей необходимые вопросы, а королева отвечала, опуская веки или поднимая правую руку, которая еще двигалась. Архиепископ прочитал долгую молитву, а когда его ноги устали, он хотел встать и покинуть королеву. Но она сделала жест рукой, который, как понимали фрейлины, означал повеление продолжить чтение молитвы. Так он простоял возле Ее Величества еще два часа.