Виктория Балашова - Конец эпохи Тюдоров

Однажды, прямо перед отъездом отца в Ирландию, я проходила мимо маминой спальни. Мне захотелось зайти и поделиться с мамой своими переживаниями: тогда я готова была делиться ими со всеми, но у меня не так широк был выбор. Я остановилась и неожиданно услышала голоса. Мама разговаривала с графом. Мне стало любопытно. Тихонько я подошла к двери и прислушалась. О чем они там говорят?

– Летиция, я так ждал, когда мы останемся вдвоем, не опасаясь неожиданного возвращения твоего мужа! Всякий раз, когда Уолтер уезжает из дома, я стремлюсь к своей возлюбленной. Но мне не всегда удается осуществить желаемое…

За дверью слышался непонятный шорох, иногда казалось, будто двигают мебель.

– Иногда я с ужасом думаю: «Если королева узнает о моей связи с Робертом Дадли, мне несдобровать», – это уже голос матери. – Дело ведь не во мне, Роберт. – Она явно пыталась сопротивляться нахлынувшим чувствам. – Ты – возлюбленный королевы. Мой муж здесь не играет никакой роли.

– Нас с Елизаветой связывают годы дружбы. Мы знаем друг друга слишком долго, – зазвучал чуть громче голос графа. – Но мы оба понимаем, что наши чувства давно не имеют ничего общего с любовью и страстью, – его голос становился все серьезнее. – Пойми, мне хочется иметь нормальную семью, растить детей. Когда моя жена умерла, многие думали, я женюсь на королеве, и даже обвиняли меня в убийстве жены. Я не женился на Елизавете…

– Почему?

– Потому что этого не хотела Бэт. Извини, Елизавета. Этого не хотела именно она. И теперь я прекрасно понимаю, какую роль мне уготовано играть. Я согласен. Я слишком привязан к ней. Я не могу ее предать и буду верен моей королеве до конца своих дней. Но я люблю тебя. Я влюбился, Летиция, в тот день, когда увидел тебя в своем замке год назад. И если бы не твой муж, я готов был бы на тебе жениться.

– Тебе этого королева никогда не простит, – мамин голос задрожал. И трудно было сказать, что оказалось тому виной: страх перед королевой или те пылкие чувства, которые она испытывала к мужчине, находившемуся сейчас рядом с ней в спальне.

– Я был уже женат. Мою первую жену Елизавета не приняла, и она не имела права появляться при дворе. Ты должна понимать, что и тебя тоже никогда не примут в окружении Елизаветы. А меня простят.

– Это не имеет значения. Меня и так не зовут ко двору. – Я услышала, как мама вздохнула.

О чем они ведут речь? Мама замужем. И будь она хоть сто раз готова навлечь на себя гнев королевы, ее положение никогда не позволит им с Робертом стать кем-то другим, кроме любовников… Чем это могло закончиться?

Всего-навсего новым назначением отца и его отъездом в Ирландию.

Он не успел даже сесть на корабль, а граф уже приехал к нам в дом и открыто делил с матерью ее супружескую постель. Дадли нам с Дороти не нравился. Своим детским умом мы не могли понять слишком многого, но мы любили отца, преданно и верно, как любят дети лишь тех, кого им даровал Господь в качестве родителей. Роберт в графе души не чаял. Он ходил за ним по пятам, засыпал его вопросами и вслушивался в каждое слово. Осуждали ли мы брата? Нет. Он был младше нас, и мы считали, что он просто ничего не понимает. Так я к нему всегда и относилась, как к младшему несмышленышу. Наверное, зря… Хотя сегодня я считаю, все предопределено в жизни нашей. Ничто не спасло бы Робина. Но тем не менее немножко, а чувствую себя виноватой. И Дороти думает так же…

Известие пришло через три недели после прибытия отца в Дублин.

«Ваш муж скончался от дизентерии», – строчки письма расплывались из-за нахлынувших слез.

Мать прикрыла глаза и начала молиться. Она понимала, грех ее несмываем ничем, но продолжала шептать слова, обращенные к Богу, не испытывая ни стыда, ни угрызений совести. Где-то в глубине души она продолжала бояться. Главный враг еще не имеет представления о тех последствиях, которые будет иметь эта смерть. Королева лишь знает о смерти одного из ее подданных. Уолтер Деврё, граф Эссекс – только один из тех, кого она выделяла. Роберт Дадли, граф Лейстер – единственный из тех, кого она действительно любила.

Следующее письмо пришло именно от него:

«Любовь моя, нам следует немного подождать со свадьбой. О нашей связи узнали некоторые лица, испытывающие ко мне неприязнь и готовые на все, чтобы очернить мое имя. Они пытаются доказать мою причастность к смерти твоего мужа. Его тело привезут скоро из Ирландии, и начнется расследование».

Мама тут же вспомнила о слухах, которые бродили после смерти первой жены графа. Тогда его тоже обвиняли в организации ее убийства. Даже если он опять не виновен, не становится ли это плохой приметой – влюбляться в первого фаворита Ее Величества? Мама с трудом переводила дыхание. Она понимала, отречься от Дадли она не сможет, даже если ей будет грозить эшафот…

Мы плакали. Я же сказала вначале, тот печальный, грустный, безвозвратный поворот наша жизнь приняла именно после смерти папы. Он ушел в мир иной, и тут же начала рушиться наша судьба. Потихоньку. По капле. Она не обрушилась мгновенно. Но оттого не легче вспоминать мне сейчас о тех горьких днях, когда мы узнали о смерти отца.

И оттого не легче мне сейчас понять маму, любившую графа, который до конца хранил верность своей королеве. Ведь его последнее письмо было адресовано вовсе не Летиции Нолис, а Елизавете Тюдор. Оттого не легче, потому что любовь мамина разрушила любовь мою. Я не осуждаю. Я просто пытаюсь объяснить, отчего и по сей день у меня на глаза наворачиваются слезы при воспоминаниях о тех далеких страшных днях, когда мы получили известие о смерти Уолтера Деврё, первого графа Эссекса…

Мама съездила на похороны отца, чьи бренные останки привезли его друзья из Ирландии. При расследовании, проведенном лордом Берли, не обнаружилось следов яда. Однако смерть Уолтера Деврё по-прежнему являлась предметом слухов и сплетен, но ждать влюбленные больше не могли. Они поженились в том самом замке, где встретились три года назад. От королевы граф связь с мамой скрывал и даже настаивал на том, чтобы не говорить никому о свадьбе. Мама не сомневалась: если бы не ее беременность, Дадли бы на ней не женился. А коль пришлось, то дорога ко двору королевы для нее закрыта, причем даже больше, чем раньше. Боялась она и за судьбу графа. А я нет.

– Дадли вымолит прощение у королевы. Вот увидишь, – сказала я Дороти.

– Но зачем он вообще женится на маме? – Дороти, как и я, сильной приязни к графу Лейстеру не испытывала.

Тут я ничего не могла ответить сестре. Я уже знала, есть дети, рожденные в браке, а есть незаконнорожденные. Положение в обществе последних незавидно, но и не так уж ужасно. Мама даже как-то проговорилась: у графа есть незаконнорожденный сын. На его матери в свое время он жениться не стал.

– Наверное, Дадли все же любит маму, – единственное объяснение, которое я смогла найти для Дороти.

Мои собственные чувства были растоптаны. Перед венчанием мама и граф сообщили мне, что из-за их свадьбы наша помолвка с Филиппом считается расторгнутой. Как я плакала, не передать! Ведь, умирая, папа написал письмо отцу Филиппа, давая в нем официальное согласие на наш брак. Генри Сидни не возражал. Он дружил с папой и понимал его как никто другой: ведь он тоже проводил много времени в Ирландии, устанавливая там власть королевы Елизаветы.

Больше года я летала как на крыльях! Мы с Филиппом будем вместе… И вот все рухнуло. Объяснения, которые мне дали в связи с этим, были путаны и лишь внесли сумятицу в мою голову.

– Видишь ли, дорогая, – виноватым голосом бормотала мама, – у Роберта нет законнорожденных детей, кроме того, которого я сейчас ношу под сердцем. Его единственным наследником является племянник. Ты – моя наследница, не единственная, но ты – старшая дочь. Если Филипп на тебе женится, то у него будет двойная возможность лишить наследства нашего пока неродившегося ребенка.

Я плакала, умоляла лишить нас наследства, пустить по миру, только не разбивать нам сердце. Граф колебался недолго. Его младшая сестра, Катерина, графиня Хангтингтон, обещала представить меня ко двору и найти подходящую партию. Мама видела, как я страдаю, как ненавижу графа Лейстера и как скучаю по отцу. Но пошла на поводу у Дадли и его сестры.

Несмотря на то, что Генри Сидни выступал целиком и полностью за наш брак, он быстро подчинился воле графа. Точнее, воле своей жены – Мэри, старшей сестры Дадли. Сестры Дадли встали на сторону брата и всячески препятствовали моему браку с Филиппом Сидни.