Розамунда Пилчер - Конец лета

– Но не от тебя, – возразил Синклер. – От тебя я не отмахнусь. Давай пойдем по жизни вместе!

– О нет, не выйдет. – Я с трудом стянула кольцо, ободрав кожу на пальце, и, поборов искушение швырнуть драгоценность в лицо Синклеру, схватила красивый футляр, положила сверкнувший крошечный обруч на бархат, закрыла крышку и бросила на приборную доску. – Ты был прав, когда сказал, что мы любили друг друга. Что было, то было, и я всегда считала тебя самым замечательным человеком на свете. Теперь ты заслуживаешь даже не презрения, а жалости. Ты, должно быть, свихнулся, если решил, что я соглашусь жить с тобой, будто ничего не произошло. Ты и меня принимаешь за круглую дуру?!

К своему ужасу, я почувствовала, что не могу унять дрожь в голосе. Я отпрянула от Синклера, желая только одного – выскочить из машины и оказаться в месте, где можно в истерике орать и швырять вещи, давая выход эмоциям. Но бежать было некуда. Я съежилась, зажатая в крохотном пространстве машины Синклера. Атмосфера так наэлектризовалась, словно воздух уже не выдерживал накала страстей.

Какое-то время Синклер молчал, потом с вздохом подвел итог:

– Кто бы мог подумать, что из Америки ты привезешь такие высокие принципы.

– К Америке они не имеют никакого отношения. Просто я всегда была такой – такой и останусь. – У меня задрожали губы и слезы навернулись на глаза. – А теперь отвези меня домой.

И тут я не выдержала. Как я ни старалась, слезы хлынули соленым потоком. Я принялась искать салфетку и, конечно, не могла найти ее, так что пришлось взять платок, который молча протянул мне Синклер.

Я вытерла глаза и нос, и это странным образом разрядило обстановку. Синклер вытащил из кармана две сигареты, раскурил их и протянул мне одну. Жизнь продолжалась. Только сейчас я заметила, что, пока мы ссорились, совсем стемнело. На востоке уже блестел тонкий полумесяц, повисший над дымкой, которая надвигалась на нас с гор.

Осушив последние слезы, я тревожно осведомилась:

– Что ты будешь делать?

– Понятия не имею.

– Может быть, поговорим с Дэвидом Стюартом...

– Нет.

– Или с моим отцом. Человек он непрактичный, но очень умный. Можно позвонить ему...

– Нет.

– Но, Синклер...

– Ты права. Пора возвращаться домой, – отрезал он, включая зажигание. Взревел двигатель, своим шумом перекрывший все остальные звуки. – Давай остановимся по дороге в Кепл-Бридж и что-нибудь выпьем. Я думаю, нам обоим это не помешает. Мне-то уж точно, да и тебе перед встречей с бабушкой надо привести лицо в порядок.

– Что с ним?

– Опухло от слез. Оно было точно таким, когда ты болела корью. Ты снова превратилась в маленькую девочку.

В Шотландии такое серьезное дело, как выпивка, является чисто мужской прерогативой, наряду с похоронами. Появление женщин любого ранга в общественных местах не приветствуется, и, если мужчина, забывшись, приглашал жену или подругу в паб, дамам полагалось тихонько сидеть в самом темном углу питейного заведения, желательно подальше от отводящих душу друзей спутника.

Бар «Кримонд армс» в Кепл-Бридж не являлся исключением. В тот вечер официант провел нас в холодный малопривлекательный зал с оранжевыми обоями и плетеной мебелью. Стойку украшала нарисованная стая уток да одинокая ваза с пыльными искусственными цветами. Интерьер дополняли потухшая газовая печь, огромные пепельницы и пианино, закрытое, как я убедилась, на замок. В общем, развлекай себя сам.

Удрученная и окоченевшая, терзаемая смутными опасениями за Синклера, я сидела в полном одиночестве и ждала кузена. Наконец он появился с двумя бокалами в руках. Мне он взял немного светлого хереса, а себе большую порцию виски.

– Почему ты не зажжешь печь? – удивился Синклер.

Глядя на запертую крышку пианино и прекрасно понимая, что мы здесь лишние, я ответила:

– Я решила, что нельзя.

– Это смешно, – возразил Синклер и, наклонившись, чиркнул спичкой. Раздался хлопок, и в воздухе сильно запахло газом. Наконец вспыхнули языки пламени, и тепло разлилось вокруг моих ног. – Теперь лучше?

Лучше не стало, так как холод таился где-то внутри меня и никакое тепло мне бы не помогло, но я молча кивнула. Довольный, Синклер сел на плетеный стул, стоявший у коврика перед камином, закурил и, подняв бокал с виски, торжественно произнес:

– Я так жду тебя!

Это была наша старая шутка, означавшая перемирие. Мне полагалось тоже поднять бокал и ответить: «Я тоже жду тебя». Но я не стала этого делать, так как не была уверена, останемся ли мы друзьями после всего случившегося.

Разговор не клеился. Я допила свой херес, поставила бокал на стол и, видя, что бокал Синклера почти полон, сказала, что пойду приведу себя в порядок. Мне не хотелось предстать перед бабушкой заплаканной растрепой. Синклер обещал меня подождать, и я, спотыкаясь, поднялась по лестнице, отыскивая дамскую комнату, которая оказалась на редкость отвратительной. Я взглянула в зеркало и увидела ужасающую физиономию. Тогда я торопливо вымыла лицо и руки холодной водой, извлекла из кармана щетку для волос и причесалась. Все это время меня не покидало чувство, будто я смотрю какой-то американский фильм ужасов, где владелец похоронного бюро приводит в порядок мертвое тело.

Наведя марафет, я спустилась и обнаружила, что в нашем унылом зале пусто, зато за дверью, ведущей в бар, слышался голос Синклера, разговаривающего с барменом. Я поняла, что он решил воспользовался моментом и пропустить еще один бокал в более приятном обществе.

Не зная, чем заняться, я решила вернуться к машине и подождать Синклера там. Накрапывал мелкий дождик, и вскоре рыночная площадь превратилась в черное болото, где тут и там мерцали желтые уличные фонари. Я сжалась, обхватила плечи руками и вскоре настолько продрогла, что не могла даже достать сигарету. Но вот дверь «Кримонд армс» отворилась, на пороге возник силуэт Синклера, и кузен, шлепая прямо по лужам, направился ко мне.

В его руке я заметила газету.

Синклер влез в машину, хлопнул дверцу и оцепенел, ничего не говоря. От него разило виски. Сколько же он пропустил бокалов, пока я приводила себя в порядок? Поняв, что он не собирается заводить «лотус», я не выдержала:

– Что-то случилось?

Синклер продолжал молчать, опустив голову, и только тут я заметила, как сильно он побледнел.

Охваченная ужасом, я пролепетала:

– Синклер?

Он протянул мне газету. Это был местный вечерний выпуск, наверное прихваченный им в баре. Я пробежала взглядом заголовки, узнав о дорожных происшествиях. На следующей полосе красовалась фотография нового члена городского муниципалитета, потом на глаза попалась колонка, посвященная какой-то девушке из Трумбо, преуспевшей в Новой Зеландии. И тут на последней странице, в нижнем правом углу, я прочла...

«СМЕРТЬ ИЗВЕСТНОЙ ГОРНОЛЫЖНИЦЫ

Вчера, рано утром, в частном лондонском доме на Кроули-Корт было обнаружено тело мисс Тессы Фарадей. Мисс Фарадей, которой недавно исполнилось двадцать два года, в прошлом году выиграла женский чемпионат по скоростному спуску...»

Буквы запрыгали и куда-то пропали. Я закрыла глаза, пытаясь опровергнуть ужасное известие, но в наступившей темноте мне стало еще хуже. Я поняла, что от себя не убежишь. «Она сказала, что примет меры, – всплыли в памяти слова Синклера. – У нее довольно богатый сексуальный опыт. Она разумная девушка».

– Но она убила себя, – тупо пробормотала я.

Когда я открыла глаза, Синклер сидел в той же позе.

– Ты догадывался, – услышала я свой глухой голос, – о каких мерах она говорила?

– Я решил, будто она собирается избавиться от него, – тупо ответил он.

Внезапно мне все стало ясно.

– Она не боялась завести ребенка. Эта девушка не из таких. Она свела счеты с жизнью, так как поняла, что ты ее больше не любишь и собираешься жениться на другой.

Синклер резко повернулся ко мне и в ярости крикнул:

– Замолчи и ничего не говори о ней! Слышишь? Не смей ничего говорить. Ни одного слова. Ты ничего не знаешь, и не тебе судить. Ты не понимаешь, тебе не дано этого понять.

Накричавшись, он включил зажигание, снял машину с тормоза и с визгом развернул «лотус» на площади. Автомобиль пронесся по городской улице и выехал на дорогу, ведущую в «Элви».