Донна Валентино - Королева его сердца

Он задышал глубже, не обращая внимания на то, что забивает себе легкие копотью. В воздухе стоял удушливый запах серы. По всей вероятности, ему придется смириться с Божьим промыслом, потому что для незначительного человека сама преисподняя не была бы хуже.

Но это было еще не самое худшее.

Смех, заклокотавший в его горле, не имел ничего общего с весельем, так же как его воины не имели ничего общего со смирением. Они бы нисколько не удивились, если бы услышали, что в эту самую минуту их отважный капитан Данте Тревани был готов поддаться отчаянию. Они попытались бы найти выход, не переставая верить в то, что тщательное, несуетливое, хладнокровное взвешивание всех возможных обстоятельств в конце концов позволит ему выпутаться из сложного переплета.

Попытка войти в обычную колею вернула ему некоторую надежду и ослабила отчаяние. Покорное принятие того, что произошло, означало верность надменного пророчества доктора Ди. Борьба же с этим могла либо обречь его на полную безвестность, либо… принести ему даже больше того, о чем он когда-либо осмеливался мечтать.

Все, что от него требовалось, – взломать дверь Глорианы, вырвать силой из ее цепких рук зеркало, направить его на солнце и молиться о том, чтобы это безумное колдовство мгновенно вернуло его больше чем на триста лет назад. Взламывание двери и захват зеркала были достаточно простым делом. Что в ту минуту представлялось ему выше его сил, так это молитва. Действительно, солнце уже зашло за горизонт, не оставив ни одного луча, способного перенести человека через века.

Скоро должно было наступить утро, несущее новое, яркое солнце. Ди предупреждал, что в прошлом время может проходить быстрее, чем в будущем, и Данте в этом убеждался. Но разумеется, одна ночь не будет иметь значения. Он надеялся, что такая короткая задержка не помешает его спасению.

Кроме того, ночью он мог бы подумать о том, как уговорить Глориану отдать ему зеркало без борьбы, не вызывая ненависти к себе. Он так нуждался в ее волшебной улыбке, согревающей его исстрадавшуюся душу. И тогда ему было бы легче молиться.

Впервые в жизни она провела бессонную ночь. Так и не сомкнув глаз, Глориана отбросила одеяло и села на кровати в ожидании восхода солнца. Цирковая жизнь вообще устраивала любителей подольше поспать по утрам, но Глори к ним не относилась. Ей просто нужно было отдохнуть после вечернего представления накануне. Да и какой смысл подниматься рано, если все время женщины занимали только заботы о своем гардеробе да тренировки перед выступлениями.

Но в тот день все было по-другому. В тот день она… Она поморгала, дивясь тому, что побудило ее встать с кровати так стремительно, словно в то рождественское утро, когда ей было всего шесть лет от роду. Глори не могла понять, каким образом у нее возникло знакомое с детства чувство предвкушения удовольствия от чего-то нового и удивительного, как будто в чулке для нее припрятан новогодний подарок.

Что-то новое и удивительное… В ее воображении возник образ Данте Тревани. Опять этот тип! Она выпроводила его. Что и говорить, он довольно смазлив, но это еще не значит, что он будет занимать ее мысли на утренней заре. Она встала рано, чтобы полюбоваться восходом солнца в Аризоне, и не собиралась глазеть на человека, отказавшегося у нее работать.

Глориана не отрывала глаз от окна, ожидая восхода солнца.

Наступление рассвета сопровождалось не яркой вспышкой солнечных лучей, а лишь едва заметным переходом от чернильной темноты к утренним сумеркам. Ее бы не огорчила и облачная погода, если бы это принесло хоть какое-то облегчение от страшной жары. Неожиданно для самой себя она снова вернулась к мысли о Данте Тревани. Глори не могла себе объяснить, почему он почти не выходит у нее из головы. Она готова была поклясться, что ее больше занимала забота, как уберечь свое зеркало, нежели сам незваный гость. И все же собранность и си \а, которыми дышал каждый дюйм его худого, длинного, мускулистого тела, не давали ей покоя. Невольно ей вспомнилось, как солнечный свет зажигал бронзовые блики в его волосах и глазах, как он тщетно старался скрыть от нее смущение, доверчивость, панический страх, решимость. Данте являл собою странное сочетание уязвимости и силы одновременно. Глори предположила, что Данте одурманил ее так же, как умопомрачительные опыты, которые она видела в начале года в гостях у мистера Томаса Эдисона. Она испытала такой благоговейный страх перед чудесами, граничащими с колдовством, что несколько дней кряду была не в состоянии ни думать, ни говорить о чем-либо другом. Но понемногу чудесные образы потускнели и удивление отступило, а теперь даже самые решительные усилия вспомнить то, что она видела в лаборатории в Менло-Парке, вызывали в ее памяти лишь расплывчатые серые пятна, мелькавшие в темноте.

Данте Тревани. Громадное серое пятно. В один прекрасный день она точно так же не сможет вспомнить его лицо, и при этой мысли она внезапно почувствовала, к своему удивлению, легкую досаду.

Молодой человек не захотел поступить к ней на работу, и Глори прогнала его, поэтому с наступлением рассвета ей предстояло позаботиться о своих подопечных, пока они не стали ржать, задирая вверх свои породистые головы, и сотрясать ударами копыт стенки своих стойл, требуя корма. Что ж, Данте от работы отказался, и ей придется заняться этим самой.

Скрипучий храп Мод – она называла его «ритмичным дыханием» и считала, что со стороны Глори несправедливо называть его храпом, – говорил о том, что ее приятельница все еще спит в своей уютной маленькой постели в другом конце вагона. Она мгновенно проснулась бы, коснись Глори ее плеча, и они вместе могли бы проделать эту нехитрую работу – задать лошадям корм и выгрести из стойл навоз. Но тогда Мод сразу бы заметила темные круги под глазами Глори и догадалась о ее хандре. Уж лучше позаботиться о лошадях ей одной.

Глори выглянула наружу. Небо было так обложено тучами, что ей не пришлось беспокоиться о том, как бы яркий свет не разбудил Мод. Она проскользнула в дверь и тихо закрыла ее за собой. А потом кто-то спрыгнул на площадку с крыши вагона, едва не заставив ее снова скрыться за дверью.

– Дан… Данте? – с дрожью в голосе выдавила Глори. Она прижала руку к груди. Сердце ее забилось быстрее, но скорее от внезапного прилива восторга, нежели от страха.

Ее губы тронула слабая улыбка, и ей стало неловко за свой порыв.

– Глориана, – отозвался он, – доброе утро.

– Взгляните, как затянуло небо. Могу поспорить, что будет дождь. И вправду доброе утро.

– Если честно, я предпочел бы солнце. Она с сомнением фыркнула:

– А я, откровенно говоря, нет! И надеюсь, что дождевая туча пройдет прямо через Холбрук. В погожие дни железнодорожные вагоны раскаляются, как консервные банки с бобами на походном костре.

Данте нагнулся вперед, не выпуская из рук края вагонной крыши, и рукава камзола обтянули мускулы его рук, оказавшиеся намного мощнее и круглее, чем Глори рисовала их в своем воображении минувшей ночью. Она проглотила комок во внезапно пересохшем горле, заметив, что на нем не было металлического жилета. Под рубашкой, расстегнутой почти до самого пояса, виднелись мелкие завитки медно-коричневых волос, покрывавших богатырскую грудь. Весь его облик дышал непринужденной грацией тигра, скрывавшей за легкостью и вкрадчивостью огромную силу, не только телесную, но и духовную. Даже цирковой силач Бенни Нейдер не мог бы похвастаться такой мужественной красотой, какой обладал Данте.

Для конюха он был слишком благороден.

– Что вы здесь делаете? – спросила Глори, когда вновь обрела голос.

– Вы знаете, чего я хочу.

Прозвучавшее в грубоватом голосе страстное желание задело ответную струну где-то в самых потаенных глубинах ее души. У Глори вдруг подкосились ноги, и вовсе не от качки вагона… Внезапно она поняла, что его слова не имели ничего общего с попыткой ее соблазнить.

Данте по-прежнему думал только о зеркале. О, дикарь!

– Не вздумайте пытаться выкрасть у меня зеркало, – холодно сказала Глори.

Он выпустил из рук закраину крыши и с оскорбленным видом выпрямился, метнув на нее красноречивый взгляд.

– Предупреждаю вас, Мод охраняет зеркало и она… У нее револьвер. – Ее холодность таяла с каждой секундой.

Эта угроза явно развеселила Данте:

– Не бойтесь, Глориана. Я не собираюсь силой отнимать у вас зеркало.