Донна Валентино - Королева его сердца

– Данте, – прошептала она с таким бьющимся сердцем, что была не в силах двинуться с места. Она уперлась дрожащими руками в землю, полная решимости подняться, чтобы остановить Данте. Он не должен был разрушить зеркало даже теперь, когда доказал свою любовь и не задумываясь пойдет на все ради нее. Глори стремительно поднялась во весь рост и крепко обняла шею лошади, преисполненная благодарности храброму, благородному животному за свое восхождение на гору, чтобы воочию убедиться, как сбываются все ее мечты.

И тогда так медленно, что ей пришлось закрыть глаза, потому что они отказывались это видеть, Данте стал опускать зеркало.

Его плечи сотрясались – холодные неприступные горы оставались неподвижными. Должно быть, это от ветра раздувалась его рубаха, и казалось, что Данте дрожал и словно оседал, прижимая зеркало к груди, чтобы защитить его поверхность от солнца.

Он принял решение. Зеркало уцелело, а значит, сохранились и его мечты. Все ее надежды рухнули.

Данте услышал тихое, сдавленное рыдание и понял, что то был не вой ветра в ущелье.

Этот звук был похож на то, что творилось сейчас в его груди.

Он прижимал зеркало к груди в полном изнеможении от того, что чуть не случилось, и испугался, как бы не уронить древнее зеркало и случайно не навлечь беду, которую хотел отвести. Он снова услышал рыдание, на этот раз за своей спиной, и перевел ничего не выражающий взгляд в том направлении.

Глориана, охватившая руками шею усталой лошади Питера Хенли, так же невыразительно смотрела на него.

Данте совершенно не слышал, как она появилась, настолько был погружен в завывания ветра, в собственное гулкое сердцебиение и в эхо, которым они отдавались в его мозгу, взвешивавшем возможные результаты необратимых действий и обстоятельств, в которые он оказался вовлечен. Выражение лица Глори изменилось, и оно превратилось в непроницаемую маску актрисы, но она совершенно не пыталась скрыть ни дрожи, ни переполнявшей ее яоости. Слава Богу, мелькнуло у него в голове, что здесь нет ни револьвера, ни кинжалов, иначе не быть бы ему живым.

– Принеси его сюда, – проговорила Глори, движением подбородка указав на зеркало. – Я возьму его и закончу то, что ты, безусловно, был намерен сделать сам.

Он молча вручил ей зеркало. Его пронзило ощущение неизбежности. Все было так, как и должно быть. В двух шагах от него покоился валун. Он подошел к нему и прислонился к его гладкой стене.

– Ты слишком беспокоен, – заметила она.

– Беспокоен, Глориана?

– Ну да. Мечешься как большая кошка. Как я понимаю, ты так озабочен возвращением к Елизавете, что не можешь стоять спокойно.

– О, Елизавета. – Он отвернулся от Глорианы и обхватил руками валун. Из этого положения ему превосходно была видна натянутая веревка и отлично заложенный динамит. Напрасный труд. – Придется разработать новый план. Его шею стало покалывать и припекать – было так горячо, как будто все лучи солнца были направлены именно в эту одну точку.

Он прикрыл шею ладонью, но легче от этого ему не стало. Казалось, тепло вонзалось в него прямо через ладонь. Он развернулся и увидел стоявшую рядом Глориа-ну, направлявшую зеркало прямо на его сердце.

– Ты так решила? – выдохнул он.

– Нет. – Голос ее слегка дрожал, а в глазах стояли слезы. – Это ты так решил. Я видела тебя, Данте. Видела, как ты спрятал зеркало от солнца, чтобы оно не разрушилось. Это и есть твой выбор.

– Нет, Глориана. Я отвел зеркало от солнца, чтобы ты сама могла решить свою судьбу.

Руки Глорианы, удерживавшие зеркало, дрогнули, но неумолимый луч остался на месте. В нос Данте ударил запах горелой ткани, и одновременно по коже прошла боль от ожога. Он опустился на землю, а валун, на который он только что опирался, с резким шипением… просто исчез.

Она подошла к Данте, держа перед собой зеркало, как вооруженный рыцарь держит щит, устремляясь на врага.

– Что ты имеешь в виду, говоря о моей судьбе? Данте почувствовал, как по животу забегали тонкие струйки тепла.

– Зеркало, Глориана. Опусти его вниз.

– Я не могу! Я люблю тебя!

– Ты… ты любишь меня?

В который раз он пожалел, что не умеет красиво говорить, но ничего не мог с собой поделать. Даже сейчас, когда ему было ясно, насколько важны слова, он хотел лишь одного – сжать ее в своих объятиях и не выпускать никогда.

– Да, я люблю тебя! И поэтому стой спокойно, пока я не заставлю тебя исчезнуть.

Бог мой, ни один арбалетчик не владеет более смертоносным оружием, чем Глориана со своим зеркалом. Данте барахтался со всем отчаянием выброшенного на берег угря, и все же ему не удавалось увертываться от посылаемых ею вспышек света. Он почувствовал запах горелых волос. А потом завыл, когда луч опалил ему ногу.

– Глориана, ради, Бога, прекрати! Я тоже люблю тебя!

– Ты… ты любишь меня? – Да!

Он сел на корточки. Глориана пошевелилась, и луч запрыгал, не принося вреда. Переваливаясь с боку на бок, как утка, он подошел к ней чуть ближе. А потом решил пресечь этот аттракцион.

– Если я отправлю тебя отсюда, это будет доказательством того, как сильно я тебя люблю.

– А если я последую за тобой в цирк, это будет доказательством того, как люблю тебя я.

– Хорошо, я не хочу отсылать тебя обратно в твое время! – Эхо разнесло далеко по округе ее чистый, звонкий голос.

– А я не хочу следовать за тобой! – пророкотал он в ответ.

– Что, если… что, если мы просто останемся здесь вместе?

Он снова проглотил комок, застрявший в горле.

– Это самое лучшее, что мы можем сделать, любимая.

Он подошел к ней, и она вложила свою руку в его ладонь. Нежно обняв Глориану, он опустил ее на землю рядом с собой. Зеркало они положили тут же.

– Я собирался взорвать эту гору, Глориана.

– Я знаю. Мод мне сказала.

– Я хотел сделать это ранчо безопасным для тебя.

Но прежде чем запал должен был задымить, я понял, что не имею права этого делать.

Глориана смотрела на него, ничего не понимая.

Никогда еще ему не было так трудно говорить.

– Я хотел разбить это зеркало, Глориана. Я хотел сделать твое возвращение в цирк невозможным.

– Но почему?

– По тысяче причин. Потому что свет твоих глаз меркнет, когда ты думаешь о своем ремесле. Потому что мне невыносимо видеть деланную улыбку для сотен зрителей и неискренность в глазах, как будто это не ты, Глориана. Потому что я не задумываясь задушил бы любого мужчину, осмеливающегося смотреть, как ты демонстрируешь на арене цирка свою грудь.

– Демонстрировать свою грудь! Но я никогда… Кто сказал тебе такое?

– Это мне объяснил Питер. Он знает все о цирках и мечтает жениться на звезде цирка.

– А ты не находишь это столь прекрасным, Данте?

– Я презирал бы себя, последовав за тобой в цирк. – Она прерывисто вздохнула, и сердце его сжалось. – Ах, Глориана, как всегда, когда я говорю о важных вещах, мне попадаются не те слова. Я презирал бы себя, женившись на мадам Боадечии. Я хочу быть женатым на Глориане Тревани – это единственное, что мне нужно.

Она словно заворожила его своим пристальным взглядом. Сердце Данте бешено колотилось при мысли о том, как решится его участь.

– Звезды сияют для каждого, кому не лень поднять голову, чтобы посмотреть на них, Глориана. Я же хочу, чтобы моя жена сияла только для меня. Для меня!

Глориана ничего не ответила. Она дотронулась пальцем до уголка своего глаза и смахнула крохотную слезинку, сверкавшую там настоящим бриллиантом. А потом опрокинула Данте с такой силой, что он упал навзничь, а она лежала на нем, осыпая легкими как перышко поцелуями его лицо, шею и грудь через отверстие, которое сама прожгла в его рубахе.

И потом затихла.

– А как же с женитьбой на королеве Англии и с положением супруга правящей королевы? Ты можешь без сожаления отказаться от всего этого, Данте?

– Единственное, о чем я жалею, что мы должны потратить время на взрыв этой горы, когда я с гораздо большим удовольствием устроил бы землетрясение, чтобы освободить это место от врагов.

Он поймал своими губами губы Глорианы и упивался влагой ее рта, наслаждался прикосновениями к ее телу, пока сердца их не забились так громко, что могли бы заглушить самый сильный взрыв.

Они сделали это вместе. Стоя бок о бок, они направили солнечный луч на находившийся довольно далеко от них запал. Казалось, что этому не будет ни конца ни края.