– О, я только что закрыла окно от солнца, оно нагревает как раз эту сторону. Не открывайте его! Я понимаю, здесь душновато, но не хочу, чтобы сюда летела сажа и врывался горячий воздух.
Он видел, что ему через окно не пролезть.
– Где здесь дверь? – крикнул Данте.
– Там же, где и была, когда вы сюда вошли. – Она указала подбородком на противоположную часть комнаты, где он только что лежал, приходя в сознание.
Данте бросил туда беглый взгляд, но не заметил обшитой досками двери, сливавшейся с панелью стены. Он высунул голову в окно, и у него перехватило дыхание. Перед его глазами цепочкой неслось не меньше дюжины таких же экипажей, как этот, но ни одной лошади не было видно. Еще одна дюжина неслась в обратном направлении, и между ними оставалось такое узкое пространство, что стоявший там человек мог бы коснуться тех и других странных коробок раскинутыми руками.
Над всем этим кошмаром облаком висел едкий дым. Такой дым мог выходить только из чрева преисподней. Но как лошади могли тянуть всю эту вереницу экипажей, да еще с немыслимой скоростью, по почти голой земле, плоской, как поверхность моря? Подобной дьявольской силы нет ни у одного земного создания.
В сознании Данте снова возник непрошеный образ доктора Ди. Ди унизил его, знаменитого фехтовальщика Данте Тревани, при помощи простой уловки с отражением солнечных лучей. Возможно, в каждом экипаже сей длинной вереницы сидит один из тайных поклонников Елизаветы, и доктор Ди, одержимый идеей видеть Елизавету королевой-девственницей, использует свое колдовство, чтобы поскорее доставить их туда, где всех их ожидает смерть.
– Знаете, мистер, вы ведете себя так, словно никогда раньше не ездили в поезде. – Елизавета не скрывала все возраставшего удивления.
Он не обратил внимания на милую болтовню, так как продолжал лихорадочно взвешивать действия астролога Ди, пытаясь найти слабые места в его дьявольском плане. Елизавета тоже ехала в адском экипаже, и, значит, Ди не сможет лишить Данте жизни, не убивая вместе с ним и ее. Мысли итальянца неслись с такой же скоростью, как все повозки, вместе взятые. Она, должно быть, в сговоре с Ди – полностью доверяет астрологу и совсем не боится умереть под загадочный перестук.
Скорее всего все эти страсти служили испытанием храбрости для тех, кто претендовал на руку Елизаветы. В конце концов его, Данте, предупреждали о труднейшем испытании.
Сердце молодого честолюбца бешено забилось. Может быть, есть какое-то зерно истины в умопомрачительном утверждении Ди о том, что Елизавета будет править как королева и что только человек большой доблести может рассчитывать на то, чтобы править вместе с нею? Супруг правящей королевы! Он представлял себе порожденных им сыновей, правящих Англией, наделенных теми же правами и живущих в славе и почете, как и законные отпрыски его отца.
– Я не дам вам умереть, миледи, даже если мне придется поплатиться собственной жизнью, – поклялся он, желая убедить Елизавету в своей преданности и храбрости.
– Что ж, такое рвение говорит в вашу пользу. – Она окинула его не по-девичьи холодным, оценивающим взглядом. – Вы достаточно крупны, но, на мой взгляд, слишком неуравновешенны для работы конюхом. И может быть, несколько слишком… утонченны. – Очаровательная легкая краска залила ее щеки, и она отвела взгляд как бы невзначай.
– Конюхом! – Данте был настолько потрясен возмутительностью подобного замечания, что не смог вымолвить ни слова. Тут ему пришел в голову еще один английский обычай, усвоенный им во время занятий. Британская королевская власть широко использовала почетные посты и звания для возведения в дворянское достоинство своих фаворитов. – Вы, наверное, имеете в виду должность королевского шталмейстера, Елизавета? Она пожала изящными плечиками:
– Меня зовут не Елизавета.
Кем она могла быть еще, как не Елизаветой? Наверное, все это – и оскорбительное сравнение, и эта ложь – тоже входит в его испытание.
– Несомненно, вам не повредило бы называть себя шталмейстером, выгребая грязь из стойла. Мне безразлично, какой титул вы себе при этом присвоите, но ужасно бесцеремонно с вашей стороны называть меня не мисс Карлайл, особенно если учесть, что мы встретились впервые и что вы вполне могли бы стать моим служащим.
– Слу…жа…щим, – по слогам повторил Данте словно прилежный ученик.
– Человеком, работающим на меня, – помогла ему она. – Поезд не всегда идет по Долине радости, и пользоваться и лошадьми, и паровозом – неплохая мысль. Но ни Мод, ни мне никогда раньше не приходилось ездить отдельно от цирка, и мы понимаем, как трудно ухаживать за двумя лошадьми. Вот почему я собираюсь нанять конюха. Всего на неделю или на две, пока не решу, как поступить с землей, переданной мне отцом.
По комнате разнесся металлический скрежет, в два раза сильнее того, что Данте недавно принял за лязг захлопнувшейся тюремной двери, как бы подтверждая всю жестокость полных безнадежности для него слов. Не думает ли она, что его имя, его верность, его честь можно нанять на пару недель? Если ей кажется, что он был бы счастлив стать жалким прихлебателем королевы такого рода, наемным приживальщиком, лишенным истинной власти и влияния, без надежды на то, что произведет на свет будущих правителей Англии, и даже без права называть собственную жену ее настоящим именем, то она глубоко ошибается.
Соглашение с Ди, должно быть, так извратило ее сердце, что она забыла решительно все, связанное со своей давней помолвкой, и даже тот проблеск нежности, когда они оба почувствовали свое предназначение для благородного дела. Ди, этот самозваный маг, наверное, околдовал ее, чтобы она забыла Данте. Так оно и было! Ничем иным нельзя было объяснить ее превращение из невинного ребенка в злобную ведьму. Ничем иным нельзя было объяснить ее неестественную зрелость, отказ от своего имени, изменение цвета ее глаз.
– Я никогда не соглашусь на эту работу, и в особенности ради вашего удовольствия. – Подавляемая ярость против Ди, укравшего ее невинность, превратила слова Данте в глухое рычание.
Она перешла в наступление. Ее изящные черты стали жесткими, она гневно вздернула подбородок. Глаза сузились, выражая подозрительность:
– Вы никогда не устраивались на работу через Мод, не так ли? Моим конюхом вы стать не хотите. Так в чем же дело? Объясните!
– Даже и не подумаю. – И после томительной паузы короткое слово, брошенное им, прозвучало особенно оскорбительно: – Ведьма!
Она задохнулась от ярости, и кровь отлила от ее лица.
– Вы… вы один из них, не так ли? Один из тех проклятых Богом овцеводов, которые хотят завладеть землей моего отца!
Данте задумался над этим вопросом.
– Ты хочешь сказать, что пастухи вынашивают планы вырвать английскую корону у Генриха VIII и править Англией?
– Что?..
Возможно, пораженный своим открытием, он сказал что-то неправильно. И решил пояснить:
– Ты не можешь верить, что я заодно с заблудшими душами, стремящимися отнять у тебя то, что принадлежит тебе по праву.
– Докажите, что вы не с ними, – поддразнила она. – Скажите мне, какого дьявола вы делаете в моем личном вагоне?
Данте изо всех сил старался дать объяснение своему присутствию, которое не заклеймило бы его печатью лунатика. Под ее проницательным взглядом это было еще труднее сделать. Глаза ее сузились, словно она отсчитывала про себя каждую секунду, пока наконец не повернулась на своем табурете к нему спиной с легким возгласом разочарования. А когда развернулась обратно, глаза ее были полны слез и страшной решимости, а кулак ощетинился целым набором кинжалов. Он попятился назад, развел руки, прижав их к стене, с его плеч упал плащ, и она не могла не видеть, что он стоял безоружный, но хорошо защищенный стальным нагрудником. Любой разумный человек должен был бы признать бесполезность тонких ножей против такой брони и предвидеть, что, скользнув по ней, кинжал может отскочить и пустить кровь самому нападающему.
Но только не она.
Мгновенно со смертельной точностью она стала метать кинжалы прямо в него, и притом с такой скоростью, что, казалось, едва один вылетал из ее пальцев, как другой тут же занимал его место. Ее мастерство настолько ошеломило Данте, что он, остолбенев, был не в силах шевельнуться, и, возможно, именно это спасло ему жизнь.
Один за другим кинжалы пронзали модные складки его изящной, но со следами долгой дороги одежды, пригвождая ее к стене и лишая Данте Тревани возможности пошевелиться.