Донна Валентино - Королева его сердца

– Вы рискуете порвать в клочья ваш любимый костюм, если будете дергаться, стараясь освободиться. К тому же у меня остался один нож, так что, пожалуйста, без глупостей.

Глориана направила было острие последнего клинка в сердце незваного гостя, но потом поняла, что эта металлическая штука надежно оберегает его грудь. Она изменила угол наклона ножа и теперь нацелила его на гениталии Данте. По тому, как он выдвинул вперед челюсть и прищурил глаза, она понимала, что Данте в достаточной мере оценил ее искусство, чтобы беспокоиться за судьбу ее новой мишени, и видел, как предательски дрожала ее рука. Она стала пятиться в заднюю часть вагона. Дойти до конца стоило ей добрых трех минут. Она открыла дверь, выходившую на маленькую площадку, прошла по узкому мостику над буферами и изо всех сил постучала в дверь следующего вагона, где находились лошади. Ответа она ждать не стала, так как знала, что Мод услышит стук и прыгнет через сцепной мостик, как обычно прыгала по натянутому канату, на котором балансируют акробаты. Она попросила Мод поторопиться, чтобы они могли вместе поскорее отделаться от странно одетого незнакомца, оказавшегося в ее личном вагоне.

Она вернулась к своему пленнику, отметив угрюмую настороженность, с которой он следил за ее приближением.

– Я вижу, несколько минут пребывания в положении распятого Иисуса не слишком-то улучшили ваше настроение, – усмехнулась она.

– Подвешенное состояние может улучшить настроение только что подстреленной дичи, но не человека, – хмуро отвечал Данте.

Он держался прямо и выглядел как пугало, хотя Глори никогда не приходилось видеть, чтобы какое-нибудь набитое соломой чучело висело с достоинством. Похожий на жилет металлический нагрудник прилегал слишком плотно к его телу, чтобы она могла направить кинжал в область талии, но она приколола пышно окружавшие его ляжки штаны, ругая про себя покрой их верхней части, туго обхватывавшей его плоский живот и бедра, так что были хорошо видны контуры запретных частей мужского тела. А его ноги! Для женщины, выросшей в цирке, мужчины в обтягивающей одежде не в диковинку, но никогда раньше ей не приходилось видеть таких мускулистых мужских ног.

Все в нем – крупное, богатырски сложенное тело, лицо, пылающее гневом, – могло до смерти испугать кого угодно, если бы не это глупое перо, которое он воткнул в свою металлическую шляпу. Оно размеренно покачивалось в ритме движения поезда.

– Вы намерены меня убить?

Хотя слова его ломаного языка звучали для нее странно, она уловила едва знакомый акцент в богатом низком тембре его голоса.

– Я пытаюсь понять, откуда у вас этот акцент. Уж не родственник ли вы Летучих Замбеллисов? Звук вашего голоса похож на их голоса, правда, не совсем.

Губы Данте тронула едва заметная улыбка:

– Сначала Вилли Снелл, а теперь Летучие Замбел-лисы… Как я вижу, все, связанное со мной, напоминает вам кого-то другого.

Ну все. Глори вдруг почувствовала, как ей в лицо ударил жар от тревожного сознания того, что она теряет голову в его присутствии.

– Это так естественно – пытаться найти что-то знакомое при первой встрече с человеком.

Ироническая нота в голосе Данте исчезла:

– Вы не помните о нашей давней встрече?

– Я… я не думаю.

Возможно… Однако она не могла начисто это отрицать. За многие годы Глори выступала перед тысячами людей. И частью ее работы были флирт, лесть, отвлечение внимания зрителей, когда она демонстрировала свои нехитрые фокусы. И каждый раз какой-нибудь мужчина задерживался после окончания представления, уверенный в том, что ее игра таила в себе невысказанное приглашение. Она неизменно отсылала их, убеждая их словами о том, что даже не замечала их лиц в толпе зрителей.

Глори внимательно изучала лицо своего пленника – худое и строгое, с медной искоркой в темных, глубоко посаженных глазах. Глаза не давали ей покоя. Она не могла избавиться от ощущения, что уже где-то видела незваного гостя. Гордые губы, волевой подбородок – все гармонично сочеталось, создавая необычайно привлекательный облик. Она почти не видела его волос, скрытых под каской, но догадывалась, что они должны быть каштановыми, с бронзовым отливом, как полосы у тигра, и очень хорошо сочетаться с бровями и усами. На щеках его темнела едва заметная щетина.

Она поймала себя на том, что благодарила своего ангела-хранителя за то, что Данте отказался поступить к ней на службу. Всю жизнь она работала рядом с мужчинами и знала, как они используют любой момент, пытаясь, каждый по-своему, добиться расположения женщины. Вдруг представила себе, как этот парень невинно попросил бы ее помочь ему снять этот металлический жилет, а потом – она хорошо знала, каким будет следующий шаг, – попытался бы урвать мимолетный поцелуй. Она внезапно вообразила склонившееся над ней лицо незнакомца, притягивающую глубину его грустных темных глаз … и вот уже его губы косаются ее губ, а усы и небритая щека щекочут ее щеку.

Целоваться с собственным конюхом? Боже правый, и откуда только берутся такие дурацкие мысли?

– Нет, раньше я с вами никогда не встречалась, – прошептала она. – Я бы запомнила.

– Значит, вы не Елизавета?

Он произнес эти слова в столь глубоком отчаянии, что Глориане на мгновение стало грустно: никто никогда не нуждался в ней так.

– Нет.

Ответ не оставлял никакой надежды.

В выражении его лица она уловила легкое замешательство, которое он тут же спрятал от ее глаз. На минуту он напомнил ей полуприрученного тигра, выпрыгивающего из своей клетки на арену цирка под улюлюканье зрителей, жаждущих его смерти.

– Вы не похожи на овцевода, – задумчиво произнесла Глориана.

Он кивнул, соглашаясь с нею, но не стал вдаваться в подробности. Глори догадывалась, что если бы она оказалась пришпиленной к стене и кто-нибудь стоял бы перед нею с кинжалом, направленным на ее интимные места, она тоже не была бы расположена к непринужденной беседе. Она убрала руку с клинком за спину, все еще не доверяя ему настолько, чтобы отбросить свое оружие. Она не боялась его, но все ее тело трепетало от сознания того, что в нем было нечто смущающее ее покой, а что именно, она не могла понять.

– Меня зовут Глориана. Глориана Карлайл. Обычно все называют меня для краткости просто Глори.

– Глориана.

Он оставил без внимания уменьшительное и словно перекатывал ее имя на языке. Она задрожала от того, как оно прозвучало в его устах, никто еще так особенно не произносил это слово. Глори чувствовала, как его взгляд словно плясал вокруг нее, выхватывая из общей картины то ее распущенные волосы, то обнажившую плечо накидку, то голые ноги. Обычно она находила какой-нибудь предлог, чтобы отвернуться, потому что терпеть не могла, когда ее разглядывали, если это бывало не на работе.

– Глориана, – снова повторил он, и она поняла, что его внимание не докучало ей по той причине, что он смотрел на нее как на женщину, а не как на фокусницу из цирка. – Вам идет это имя.

– Оно из поэмы об одной английской королеве, – порывисто проговорила Глориана. – Всем женщинам своей семьи Карлайлы давали имена королев.

Ее мать взяла ее имя из поэмы о давно умершей королеве, потому что оно означало блеск, великолепие. Никто другой раньше не обращал внимания на ее имя и тем более не задумывался над тем, шло оно ей или нет. Может быть, именно поэтому Глориана почувствовала где-то глубоко внутри своего существа непривычное ощущение приятного трепета. Вежливость требовала, чтобы она, в свою очередь, поинтересовалась его именем. Но вместо этого она спросила:

– Кто такая Елизавета? Он застыл в неподвижности:

– Сейчас это не имеет значения. Меня занимает тот негодяй, которому принадлежало вот это магическое зеркало. – Он кивнул головой в сторону ее туалетного столика.

– Это мое зеркало.

– Нет, оно принадлежало доктору Джону Ди, проклятому колдуну.

– Черта с два! – Ее голос дрожал скорее от разочарования, нежели от гнева. Неожиданно для себя она почувствовала укол ревности и глухое раздражение оттого, что ее зеркало вызывало у него больший интерес, чем сама Глориана.

Следовало бы просто приказать кондуктору вышвырнуть незваного гостя из поезда. Но любопытство одержало верх. Ей не терпелось узнать, почему зеркало принадлежало какому-то колдуну.

Она всегда испытывала неприязнь к зеркалу. Может показаться странным, но ей было не по себе рядом с этой стекляшкой. Глориане приходилось порой находить вблизи него совершенно незнакомые предметы, и, наоборот, некоторые вещи, оставленные, как она отлично помнила, рядом с зеркалом, непостижимым образом исчезали. Разумеется, зеркала лишены чувств, но иногда казалось, что этот проклятый кусок стекла буквально излучал разочарование, что им не пользовались для занятий подлинной магией вместо простых фокусов. Немудреному ремеслу Глориана научилась от матери. Она пыталась заменить зеркало другим, но не могла найти ничего подходящего для главного фокуса – отражения солнечного света для поджигания разных предметов.