«…дорогая Клод, умоляю тебя содействовать отъезду герцога де Гиза от королевского двора… а еще его женитьбе… Ради его спасения я готова пожертвовать собой. Если бы я могла обменять свою жизнь на его, с легкостью сделала бы это, но думаю, даже это будет бесполезно. Найди среди своих фрейлин достойную супругу Генриху, с которой он не был бы несчастен»…

Сестра Маргариты Клод Лотарингская правильно поняла принцессу, со слезами на глазах она читала письмо с просьбой разрушить счастье ради жизни любимого. Но принцессы не простолюдинки, хотя и им не всегда удается выйти замуж за возлюбленных. Клод понимала, что Маргарите никогда не позволят стать женой кого‑то из Гизов, дай бог, чтобы ее муж не был слишком стар или противен…

Сама Клод была выдана замуж в одиннадцать лет за юного Карла Лотарингского, но брак оказался весьма удачным. Клод любили все, несмотря на ее горб и хромоту, сама Екатерина Медичи относилась к ней лучше, чем к остальным дочерям. У супругов, как только они действительно стали таковыми, каждый год рождалось по ребенку, Клод вынашивала детей спокойно, никто не слышал от нее ни слова жалобы на свою женскую долю. Но она действительно была счастлива.

Кроткая, тихая Клод представить себе не могла, как ее сестрица рискует заводить что ни год нового любовника. А то и нескольких сразу. Но Маргариту не перевоспитать, нужно хотя бы помочь не свернуть шею. Клод согласилась посодействовать.

Немного погодя герцог де Гиз и впрямь объявил о своей предстоящей женитьбе на Екатерине Клевской, немолодой, довольно упитанной даме из свиты Клод Лотарингской. Толстушка Екатерина не была умна или изящна, зато по примеру своей королевы исправно рожала Генриху де Гизу детей и не слишком стесняла красавца в его действиях.

Дядя Генриха кардинал Лотарингский тоже получил почетную отставку и был попросту отправлен в Рим. Королева‑мать развязала себе руки, во всяком случае, ей так казалось.

Маргарита, сама же устроившая брак возлюбленного, рыдала несколько дней. Как он мог, как мог?! Даже Генрих ее предал!

Принцесса очень просила подобрать де Гизу такую супругу, чтобы у нее самой не вызывала ревности. Клод нашла, однако представлять себе Генриха в объятиях и особенно в постели с толстухой Клевской оказалось не менее больно, чем в объятиях красотки. Они принесли себя в жертву семейным амбициям, вернее, пока принес герцог, очередь Маргариты еще не подошла.

Нельзя сказать, чтобы Екатерина Медичи вот так безоговорочно поверила в послушание дочери, слишком строптивый нрав у Маргариты. Она вызвала дочь к себе.

Принцесса при известии, что ее требует к себе королева‑мать, почувствовала, как свело желудок. Так бывало всегда, когда Екатерина желала поговорить с дочерью. Властная, ставшая со временем просто жестокой, Екатерина Медичи даже собственных детей готова принести в жертву власти. Ее единственное желание — сохранить Францию единой несмотря ни на что! Было и второе, в котором она признавалась только сама себе: сделать королем этой единой Франции своего любимого сына — Генриха, герцога Анжу.

Мадам де Кюртон спешно поправляла на своей подопечной складки платья, перед Екатериной Медичи даже дочери нельзя предстать как попало. Перед входом в кабинет королевы‑матери Маргарита перекрестилась и, глубоко вздохнув, шагнула через порог.

Екатерина долго смотрела на дочь своими выпуклыми, словно навечно застывшими глазами. Она прекрасно знала силу этого взгляда, знала, как боится его Маргарита. Но на сей раз дочь глаз не опустила, в ней появилось что‑то, заставившее насторожиться королеву, у принцессы внутри словно появился несгибаемый стержень.

— Присядьте, дочь моя, нам нужно поговорить.

Снова повисло молчание, которого раньше так боялась дочь, однако теперь она не боялась уже ничего. Ее избили брат и мать, ей пришлось отказаться от любимого человека, чем можно еще испугать Маргариту де Валуа? Отправить в крепость? Чепуха, принцесса прекрасно знала, что слишком важна для матери и брата в их политических играх. Вернее, важна не она сама, а возможность выдать замуж по расчету.

Маргарита не ошиблась, королева‑мать действительно решила поговорить о предстоящем браке. Шли переговоры о браке Маргариты с королем Португалии. А еще с королевой Наварры Жанной д’Альбре о браке ее сына Генриха Наваррского.

Португалия сильна, но уезжать в совершенно чужую страну с чужими языком и обычаями Маргарите казалось ужасным. Однако и второй вариант был не лучше. Сын королевы Наварры Жанны д’Альбре не был красавцем вовсе, к тому же груб, неотесан и вовсе не стремился стать более изящным. Для утонченной умницы и красавицы это была очень плохая партия.

Вообще‑то договор о женитьбе Генриха де Бурбона на Маргарите де Валуа был составлен еще при жизни Антуана де Бурбона, тому очень нравилась идея в будущем женить своего крепыша Анри на красотке Маргарите. Какое‑то время Генрих жил с отцом в Париже, и дети росли вместе. Но Маргарите вовсе не нравился мужиковатый и вовсе не изящный Анри, а тому изнеженная, живая, как ртуть, девчонка. Но в том возрасте сами они о возможной свадьбе и не помышляли. После смерти Антуана вопрос просто забылся, Маргариту несколько раз сватали, но всякий раз политические соображения перевешивали и замужество откладывалось. Девушка отнюдь не переживала, она была юна, хороша собой и вовсе не стремилась покидать блестящий французский двор, чтобы отправиться куда‑нибудь в суровую Испанию, далекую, малопонятную ей Венгрию или того хуже — крошечную Наварру.

И вот время пришло, и дело не только в ее романе с Генрихом де Гизом, матери и брату нужно выбирать, с кем выгодней иметь союз, а сама Маргарита просто игрушка в сложной политической игре. Но такова участь всех принцесс, мало кто выходит замуж на родине и по любви. Обычно принцессу отправляют далеко, и она всю жизнь тоскует по дому среди чужих людей. Такие случаи, как у ее сестер — Елизаветы, вышедшей замуж за Филиппа Испанского и ставшей настоящей испанской королевой, и Клод, обожавшей мужа и обожаемой им герцогиней Лотарингской, — редки. Маргарита понимала, что скоро придет и ее пора, и на счастливый брак не надеялась, хотелось только брака равного, а брачный союз с Наваррой — откровенный мезальянс.

Но она решилась:

— Я подчинюсь вашей воле и выйду замуж за того, кого вы назовете. Но при одном условии.

Карл только открыл рот, чтобы крикнуть, что никаких условий не потерпит, но королева‑мать положила пальцы на его запястье, останавливая зарождающийся приступ гнева. Тогда она еще это могла, позже король во гневе станет совсем неуправляемым и даже его мать будет держаться во время королевской истерики подальше.

— Каком?

— Вы ничего не сделаете против Генриха де Гиза.

— Но никто против твоего Генриха ничего и не делает, — голос королевы вкрадчив. Маргарита слишком хорошо знала, что означает такая вкрадчивость, — ее пытаются обмануть.

— Охотно верю и хочу, чтобы так было и впредь.

— Тогда к чему ставить такие условия?

— Вы поклянетесь, что ничего не предпримите против Генриха де Гиза, все трое поклянетесь. И если хоть кто‑то клятву нарушит, я тоже буду считать себя свободной от обещания.

Карл даже зубами заскрипел, но мать опередила сына:

— Если ты до такой степени не уважаешь свою семью, то мы готовы поклясться. Но этим ты лишаешь себя нашей поддержки и любви.

Теперь фыркнул Генрих, Маргарита понимала, что о любви с его стороны после заступничества за Гиза речи идти уже не может.

И все же мать и братья были вынуждены поклясться на Священном Писании, что оставят герцога де Гиза в покое, а сама Маргарита тоже принесла клятву, что выйдет замуж за любого, кого назовут родные. Конечно, королева‑мать назвала Генриха Наваррского. Откровенная пощечина, но Маргарита была к ней готова.

Она вышла из кабинета словно деревянная кукла, только слезы ручьем катились из глаз. Фрейлины, не слышавшие из‑за двери крика или чего‑то подобного, удивленно смотрели на принцессу:

— Мадам, что с вами?

Маргарита, не замечая никого, молча проследовала в свои покои и только там рухнула на постель и разрыдалась в голос. Она плакала так горько, что мадам де Крютон даже перепугалась:

— Да что же случилось?!

— Я купила жизнь любимого ценой собственного счастья. А еще превратила своих родных во врагов.

— О господи! Что вы такого наговорили?