— Но использовать ее специальные знания, как в данном случае…
— Ну что ж, давайте рассмотрим этот случай, — сказал Бернар, пресекая возражения, но отмечая влияние Альеноры: прежде Людовик редко с ним спорил. — Она сказала, кто из претендующих должен владеть Меридоном?
— Да… однако только когда я прямо спросил ее. В этом, думается мне, нет ничего предосудительного.
Бернар смог воочию убедиться, что королева заметно преуспела: король уже заступался за королеву.
— И каков был ее ответ?
Луи передал Священнику мнение Альеноры и ее аргументы.
— Именно это я имел в виду, когда предупреждал вас, — заметил Бернар и начал обстоятельно объяснять — спокойно, но твердо, — почему нужно удовлетворить претензию Уильяма Молота.
Поспешив распорядиться относительно лошадей и провизии, а также пригласить на прогулку Амарию, Сибиллу и еще двух молодых кавалеров, Альенора испытала большой душевный подъем. Она непременно постарается лучше узнать Луи, несмотря на барьеры, которые возвели между ними существующие обычаи, придворный этикет и мрачные люди, окружавшие короля. Они научатся вместе трудиться и вместе развлекаться.
Альенора была убеждена, что в состоянии помочь Луи. Ее всегда интересовали государственные дела, и под руководством отца она научилась разбираться не только в политике, но и в людях. Она хорошо помнила, как однажды во время судебного процесса, где двое мужчин — оба вполне добропорядочные граждане — давали противоречивые показания, он наклонился к ней и спросил:
— Как, по-твоему, милая моя, кто из них лжет?
Когда она ответила, что не может определить с уверенностью, он пояснил:
— А я могу. Смотри, как вон тот с черной бородой сжимает в кулаках свои большие пальцы. Он ощущает потребность за что-то держаться. Запоминай подобные вещи. Человека часто выдают с головой поступки, которые он совершает неосознанно.
После переезда в Париж она один или два раза попыталась поговорить с Луи о государственных делах, но он всегда находил различные отговорки вроде: «Это слишком долго объяснять», «Это чисто французская проблема», «Не забивай свою прелестную головку такими скучными вопросами». Будто в мире есть что-то еще более скучное, чем бесконечное вышивание! Однако сегодняшнее утро явилось уже определенной вехой: она говорила со знанием дела, и Луи с интересом ее слушал.
Кони под нарядными попонами уже стояли во дворе под присмотром конюхов. Сокольничьи со своими птицами, головы которых были укрыты колпаками, прислонились к нагретой солнцем стене. Альенора и ее небольшая свита ждали… Прошел целый час, когда, наконец, к ним выбежал маленький паж, следивший за камином в кабинете короля, и передал Альеноре записку.
«Моя дорогая, — говорилось в ней, — к моему великому сожалению, я не могу сегодня участвовать в прогулке. Аббат пришел с делом, которое задержит меня до ужина. Солнце, видимо, уже достигло парка, попробуй отдохнуть здесь».
«Итак, учитель не позволил маленькому ученику прогулять хотя бы один день», — подумала Альенора с презрением и жалостью.
— Его светлость не сможет поехать сегодня, — объявила она, — но прогулка тем не менее состоится. Пьер, я вижу, что вы захватили с собой лютню. Когда мы поупражняемся с соколами и поедим, мы ляжем под деревьями, и я научу вас некоторым песням Аквитании. Они более веселые, чем ваши.
За ужином Луи поинтересовался, как она провела день.
— Очень хорошо, — ответила она, а затем, заметив его бледность и устало опущенные плечи, добавила: — Аббат принуждает вас слишком много работать, забывая, что вы еще очень молоды. Мы собирались поговорить во время верховой езды, и я кое-что вспомнила, что вам следовало бы знать…
— Все уже улажено, — перебил он торопливо, в глазах вновь мелькнула настороженность.
— Ах, вот как. И что же вы решили?
— Дорогая, я говорил о подобных вещах весь день. Пощадите меня хотя бы за ужином.
На следующий День она случайно услышала, что поместье Меридон было отдано Уильяму Молоту. Альенора ничего не сказала королю, но когда несколько дней спустя аббат ужинал во дворце и весь королевский двор собрался в ожидании начала выступления детского хора собора Парижской Богоматери, она отозвала Бернара в сторону и спросила:
— Господин аббат, не по вашему ли совету удовлетворена претензия Уильяма Молота на Меридон?
— Совет, ваша светлость, не потребовался, — ответил он дружелюбно. — Его право было очевидным.
— Позвольте, сударь, с вами не согласиться! Аргументы обеих сторон я слышала еще при дворе моего отца. И притязания — одинаково не безупречные — были равны. В этом заключалась вся трудность. Но передать поместье старому человеку, не имеющему наследников, было ошибкой.
— Мы коснулись здесь совета, — заметил аббат по-прежнему приветливо. — Могу ли я посоветовать кое-что и вам. Вы поступите разумнее, если не станете соваться куда не следует.
Горячая кровь негодования, унаследованная от предков, известных своими вспышками ярости, прилила к ее лицу.
— Вы посоветовали не соваться куда не следует, сударь! Так говорят обычно непослушным детям, которые лезут туда, куда им не положено. Но разве я не могу вмешиваться, когда дело касается моих собственных владений, о сути которого я информирована лучше, чем кто-либо во Франции?
— Возможно, мое выражение выбрано не совсем удачно. Я, сударыня, не придворный и не поэт. — Губы у него улыбались, но глаза оставались холодными. — Мне следовало сказать, что вы поступите разумно, если не будете беспокоиться о подобных вещах.
— Но как они могут меня не беспокоить! На моих глазах богатое поместье отдают старику, у которого нет сыновей, способных служить в войсках короля и наследовать его титул. Когда старик умрет, дележ придется начинать сызнова. Вы, конечно, одобряете принятое решение — мне понятно, но это не государственный подход. Знаю, семья Жервеза не пользуется расположением церкви: в их жилах течет кровь неверных. Тем не менее Господь был милостив к ним, наградив четырьмя здоровыми и сильными сыновьями.
Аббат глубоко и шумно вздохнул.
— До сих пор я не знал, ваша светлость, — сказал он вкрадчиво, — как затронуть один важный вопрос, но вы сами указали мне правильный путь. Раз вы считаете крепких, здоровых сыновей проявлением милости Божией, то почему бы вам не сосредоточить усилия в данном направлении. Родив наследника, вы бы внесли самый ценный вклад в процветание этой страны.
Удар пришелся точно в цель. Альенора побледнела, но сумела овладеть собой и, рассмеявшись, сказала:
— Вам, сударь, следовало сделаться не священнослужителем, а воином. Вы отлично видите слабые места вашего противника. Постараюсь позаботиться о наследнике.
Все еще улыбаясь, но продолжая смотреть так же холодно, Бернар ответил:
— Теперь мой черед упрекнуть вас в неправильном выборе выражений. Я вовсе не ваш противник и буду молиться, чтобы ваше желание исполнилось.
Маскируя свой триумф показной кротостью, он удалился.
Но ребенок, которого страстно желали и о ниспослании которого горячо молилась и она, и Луи, и, можно сказать, вся Франция, появился на свет только в 1145 году. Однако, ко всеобщему разочарованию, это была девочка. Первой оправилась от огорчения мужественная и сильная духом Альенора. Утешая Людовика, который все недоумевал, чем он прогневил Небеса, отказавшие ему в наследнике, она заявила:
— У нас крепкий, здоровый младенец и к тому же красивый, как и положено девочке. Будут и еще дети, и непременно сыновья. Однажды, очень давно, в замок моего отца пришел вещун, предсказавший всем нам наши судьбы. По его словам, мне суждено быть матерью сыновей, из которых один станет королем, причем таким знаменитым, что его имя сохранится в веках…
На это Людовик VII с кислым видом ответил:
— Возможно, Небеса ниспослали нам дочь, чтобы продемонстрировать свое пренебрежение к разного рода предсказателям!
В этой короткой фразе проявилось настроение, в котором в последнее время все чаще пребывал он. Его приводило в замешательство и раздражало не только отсутствие наследника, но и то, как вообще шли дела. Он старался изо всех сил, послушно следовал советам аббата Бернара, но неудачи подстерегали его на каждом шагу. За восемь лет своего правления ему не удалось добиться прочного мира, лишь немногие из местных войн оказались в какой-то мере успешными. Два наиболее могущественных аристократа — граф Джеффри Анжуйский и его сын Генри, герцог Нормандский — постоянно угрожали выступить против власти короля. И это обстоятельство было тем неприятнее, поскольку Генри предстояло в один прекрасный день сделаться королем Англии и графом Анжуйским. На востоке германский император Конрад Коэнштауфен вел себя еще более угрожающе и, казалось, испытывал особую ненависть к аббату Бернару. А теперь еще и первый ребенок — девочка. Вероятно, он в чем-то грешен, думал подавленно Людовик VII, и стал еще усерднее молиться и посещать церковь, сделался еще сдержаннее в еде, скромнее в одежде. Отказываясь от мирских удовольствий, он все больше отдалялся от жены, которая не могла разделить его чрезмерных религиозных чувств. Альенору по-прежнему переполняла жизненная энергия. За восемь скучных лет в Париже, когда — не без участия аббата — перед ней закрывали одну за другой возможные отдушины, она не утратила интереса к людям, делам, вкусной еде, красивым нарядам и маленьким увеселениям, какие были ей все еще доступны. Сфера политики была закрыта — ей не следовало соваться. Развлечения, которые она планировала, отменялись — дескать, подобные мирские забавы подавали дурной пример. Стрельба из лука, фехтование, верховая езда — то есть все то, чему ее научил покойный Ришар де Во, — были якобы вредны женщинам, рассчитывающим родить здоровых детей. Критиковались даже книги, которые она читала, и ее вышивание. «Разве сцены из истории языческой Европы, — говорили ей, — достойны воспроизведения на полотне? Разве жития святых не дают нам более тонкие и достойные сюжеты для королевской иголки?»