Я улыбнулась и провела рукой по его темным локонам.
– Ты будешь навещать меня в Радфорде, – сказала я, – и рассказывать о своих уроках: как ты фехтуешь, как танцуешь, как продвигается твой французский.
– Вот если бы я жил с тобой в одном доме! А так это будет совсем не то. Можно мне кое в чем признаться? Из тех, кого я знаю, я больше всего люблю тебя – сразу же после моей матери.
Что ж, это было достижением – вновь оказаться второй после Мэри Говард. На следующий день он отправился в путь со своим учителем. В парке он обернулся и помахал мне рукой, а когда скрылся из глаз, я расплакалась бесполезными и сентиментальными слезами.
«Что могло бы быть», «что было бы». Это самые грустные фразы в нашем языке. И снова ко мне возвращались, переплетаясь между собой, фантазии: малыш, который так никогда у меня и не родился, муж, которого у меня никогда не было. Болезненные видения старой девы, как сказала бы Гартред.
Да, мне было тридцать четыре года, и я была старой девой и калекой, но шестнадцать лет назад были у меня мгновения, которые по-прежнему со мной – живые и нескончаемые, и, клянусь Богом, я была куда счастливее со своим единственным возлюбленным, чем Гартред со своими двадцатью.
Так что я снова пустилась в дорогу, Менебилли остался позади; у меня и в мыслях не было, что финальная драма этого дома еще впереди и что ей суждено разыграться в крови и слезах; при прощании я по очереди поцеловала всех моих дорогих Рашли и пообещала, что вернусь к ним, как только они будут в состоянии принять меня.
Джонатан проводил меня до самого Солташа, куда за мной прибыл Робин. Я испытала сильное потрясение, но не из-за тяжести этого дня, а из-за картин, которые наблюдала на дороге. Последствия войны – зрелище не из приятных.
Край был опустошен, и в этом был повинен враг. Загубленный урожай, разоренные фруктовые сады, дымящиеся развалины домов. Вернувшись, корнуолльцы отыгрались на взятых в плен мятежниках. Многие из них еще валялись во рвах, запыленные и облепленные мухами. У одних не было рук и ног, другие висели на деревьях. Это были отставшие солдаты, которые нашли свою смерть на дороге во время недавнего отступления; они были слишком слабы, чтобы пешком выбраться из Корнуолла, – на них нападали, стаскивали с них одежду и оставляли на съедение голодным псам.
Выглядывая из-за занавесок своего паланкина и видя все это, я тогда поняла, что война может превратить в зверя любого из нас и что мужчины и женщины одной со мной крови могут поступать в военную годину даже хуже, чем мужчины и женщины из восточных графств. Из-за этой гражданской войны мы – каждый из нас – оказались отброшенными на два столетия назад и уподобились тем полудикарям из пятнадцатого века, которые во время войны Роз без сожаления перерезали друг другу глотки.
В Солташе на рыночной площади стояли виселицы, тела повешенных мятежников еще не успели остыть, и когда, содрогнувшись от отвращения, я отвела от них глаза, то услышала, как Джонатан справляется у проходящего мимо солдата, какие прегрешения те совершили.
Статный, высокий парень, на нашивках которого красовался герб Гренвила, усмехнулся.
– Никаких, – сказал он, – за исключением того, что они мятежники, а значит должны быть повешены как собаки, каковыми они и являются.
– Кто же отдал такой приказ?
– Наш генерал, конечно же, сэр Ричард Гренвил.
Джонатан промолчал, но я заметила, каким серьезным было его лицо, и откинулась на подушки, чувствуя, что коль скоро это было дело рук Ричарда, а я его любила, то тут есть и моя вина и я несу ответственность за все это. Мы заночевали в Солташе, а утром прибыл с эскортом Робин, чтобы проводить меня через Теймар, а затем, по позициям роялистов, с внешней стороны плимутских укреплений, в Радфорд.
Робин выглядел здоровым и загоревшим, и я снова не без доли цинизма подумала о том, что мужчины, несмотря на их миротворческие заверения, рождены для войны и чувствуют себя на ней прекрасно. Робин служил не под командой Ричарда, а был пехотным полковником у сэра Джона Беркли в армии принца Мориса, он рассказал нам, что король решил не предпринимать решающего штурма Плимута, а предоставил Гренвилу взять город измором, в то время как он с принцем Морисом двинется на восток прочь из Девона в направлении Сомерсета и Уилтимера, чтобы там объединиться с армией принца Руперта и вступить в бой с еще не сдавшимися войсками парламента. Я мысленно сказала себе, что Ричард счел бы такую стратегию неудачной, поскольку Плимут был не какой-нибудь захолустный маленький городишко, а лучший, после Портсмута, порт во всей Англии, и для его величества было весьма важно захватить эту крепость и установить таким образом контроль над морем. Их не удалось взять измором прежде, отчего же это получится сейчас? Что нужно было Ричарду для штурма, так это оружие и люди. Но я была женщиной, и мне не полагалось разбираться в таких вопросах. Наблюдая со стороны за разговаривавшими Джонатаном и Робином, я уловила слово «Гренвил», а Робин сказал что-то о «жестоком обращении с пленными» и «ирландских методах, не подходящих для девонских жителей», и я догадалась, что Ричард уже восстановил против себя графство. Несомненно, в Радфорде я узнаю об этом больше.
Никому жестокость не претила так сильно, как мне, никто не скорбел об этой черте характера Ричарда с большей болью в сердце, но, когда мы пробирались к Радфорду, делая вынужденный круг по фортам вокруг Плимута, я с тайной гордостью отметила, что единственные, кто вел себя как подобает военным, были те, у кого на нашивках красовался герб Гренвила. Часть конницы Горинга была расквартирована в Сент-Бьюдо, и кавалеристы бездельничали в деревне, выпивая вместе с местными жителями, а часовой развалился па табурете: его большой рот разрывала зевота, у ног лежал мушкет. Из соседнего постоялого двора вышла группка смеющихся, раскрасневшихся офицеров, но часовой при виде их даже и не подумал вскочить на ноги. Робин подошел к ним, чтобы обменяться приветствиями, а когда мы миновали деревню, он поведал мне, что самый раскрасневшийся в этой группе был не кто иной, как лорд Горинг собственной персоной – очень хороший человек и великолепный знаток лошадей.
– И это делает его хорошим командиром? – поинтересовалась я.
– Он полон отваги, – пояснил Робин, – и ринется очертя голову куда угодно. А только это и имеет значение.
И тут он принялся рассказывать мне о скачках, состоявшихся днем раньше буквально под носом у мятежников, и о том, что гнедой лорда Горинга обошел чалого лорда Вентворта на полголовы.
– Это так-то сражается армия принца Мориса? – спросила я.
Робин рассмеялся – он тоже считал все это прекрасным спортом.
Но на следующем посту, к которому мы подъехали, стояли уже люди Гренвила. Здесь дорогу преграждал барьер, возле которого дежурили вооруженные часовые, и, чтобы пройти через этот пост, Робину пришлось показать бумагу, подписанную сэром Джоном Беркли. Офицер гаркнул своим людям приказ, и те отвели барьер. Еще, быть может, человек двадцать их стояло возле потерны[14], занимаясь чисткой снаряжения; они выглядели подтянутыми и крепкими, и было в них что-то трудно поддающееся определению, что отличало людей Гренвила. Я бы мгновенно узнала их, даже если бы не видела пунцового с необычным грифоном вымпела у входа в потерну.
В конце концов мы добрались через Плимсток до Радфорда и оказались в доме моего брата, и, когда мне показывали отведенные для меня покои, выходившие окнами на север, на реку в сторону Каттуотера и Плимута, я вспомнила о моем далеком дне рождения, когда мне исполнилось восемнадцать лет и когда Ричард приплыл в Зунд вместе с герцогом Бекингемом. Казалось, с тех пор прошла целая вечность, и сейчас я уже стала другой женщиной. Мой брат был теперь вдовцом, поскольку Элизабет Чампернаун умерла при родах почти перед самой войной, и мой самый младший брат Перси со своей женой Филиппой приехали, чтобы жить вместе с Джоном и приглядывать за его семилетним сынишкой Джо, коль скоро они были бездетными. Я никогда, даже в юности, не питала большой любви к Радфорду, и сейчас, оказавшись заключенной в это строгое казарменное строение, я испытывала тоску не столько по Ланресту и по тем дням, что я провела в нем, сколько по нескольким последним месяцам, проведенным в Менебилли; опасность, которую мне довелось там познать, и напряжение, которое пришлось испытать, сделали это место удивительно дорогим мне. Комнаты над воротами между двумя дворами, длинная галерея, дорога на насыпи, с которой виден Гриббен и море, казались мне теперь родными, и даже Темперанс Сол с ее молитвами и Уилл Спарк с его высоким голосом были людьми, к которым я чувствовала привязанность из-за испытаний, выпавших на долю каждого из нас. Боевые действия, несмотря на всю близость Радфорда к Плимуту, не коснулись здешних обитателей, и разговор шел о неудобствах, которые им пришлось терпеть из-за того, что они живут под властью военных.