Морье Дафна дю - Королевский генерал

– Держать оборону по линии от Бристольского залива до Теймара, – ответил он, – и сохранить Корнуолл для принца. Это можно сделать. Другого ответа у меня нет.

– А его величество?

Ричард ответил не сразу. Я хорошо помню, как он стоял, повернувшись спиной к пылавшему в камине огню и заложив руки за спину. За последние несколько месяцев он осунулся, на лице у него прорезались морщины – все это явилось результатом бесконечных тревог, не отпускавших его, – а выделявшаяся у него надо лбом серебряная прядь в рыжеватых волосах сделалась еще шире. Из-за сырой ноябрьской погоды его раненая нога ныла, и я по своему опыту догадывалась, что́ ему приходится терпеть.

– Положение его величества безнадежно, – медленно проговорил он, – разве что он сумеет договориться с шотландцами и наберет из них армию. Если же нет, то он обречен.

1643, 1644, 1645-й и надвигавшийся на нас 1646-й – три с лишним года люди страдали, сражались и умирали за этого спесивого, чопорного человека и его строгие принципы, и мне вспомнился портрет, что висел в столовой в Менебилли, – потом он был сорван и растоптан мятежниками. Ждет ли его самого столь же бесславный конец, как тот, что выпал на долю его портрета? Внезапно все представилось мне в неопределенных, мрачных, безнадежных тонах.

– Ричард, – сказала я, и он, уловив изменения в моем голосе, подошел ко мне. – Ты тоже хочешь покинуть тонущий корабль?

– Нет, если есть хоть малейший шанс сохранить Корнуолл для принца.

– А если принц отплывет во Францию, – упорствовала я, – и весь Корнуолл будет захвачен – что тогда?

– Я последую за принцем, – ответил он, – и, набрав французскую армию в пятьдесят тысяч человек, снова высажусь в Корнуолле.

Он подошел ко мне и опустился на колени, а я сжала в ладонях его лицо.

– Мы с тобой были по-своему счастливы, – произнесла я.

– Моя кочевница, верная спутница барабана, – проговорил он.

– Ты ведь знаешь, моя репутация загублена в глазах всех порядочных людей. Моя семья прогнала меня, и никто из родных не хочет со мной разговаривать. Даже мой милый Робин стыдится своей сестры. Сегодня утром я получила от него письмо. Он служит под началом сэра Джона Дигби, под Плимутом. Так вот, он умоляет, чтобы я оставила тебя и вернулась к Рашли, в Менебилли.

– Ты хочешь уехать?

– Нет, если я еще нужна тебе.

– Ты всегда будешь мне нужна. Я никогда больше с тобой не расстанусь. Но если сюда придет Фэрфакс, то в Менебилли ты будешь в большей безопасности, чем в Лонстоне.

– Те же слова я слышала от тебя и в прошлый раз, и ты знаешь, что из этого вышло.

– Да, тебе пришлось помучиться четыре недели, и эти испытания сделали из тебя женщину.

Он взглянул на меня со своей обычной жестокой усмешкой, и мне вспомнилось, что он еще так и не поблагодарил меня за то, что я спасла его сына.

– В следующий раз это может растянуться на четыре года, – заметила я, – и мне думается, я поседею.

– Если я проиграю сражение, то заберу тебя с собой, – пообещал он. – Когда наступит критический момент и Фэрфакс переправится через Теймар, я отправлю тебя с Мэтти в Менебилли. Если потерпим поражение – а я знаю, что наше дело проиграно, – тогда я приеду за тобой к твоим Рашли, мы сядем на какое-нибудь рыбацкое судно в Полкеррисе и переправимся через Ла-Манш в Сен-Мало, а там найдем Дика.

– Ты обещаешь?

– Да, милая. Обещаю.

И когда он так успокоил меня и прижал к себе, я немного воспрянула духом, хотя в голове у меня по-прежнему вертелась все та же мысль: я ведь не просто женщина, я калека и буду тяжкой обузой для беглеца. На следующий день его вызвал в Труро Совет принца, и там в присутствии всех спросили, какие рекомендации он мог бы дать им по организации защиты Корнуолла от неприятеля и как наилучшим образом обеспечить безопасность принца Уэльского.

Он не дал им немедленного ответа, а написал на следующий день у себя на квартире письмо военному советнику, в котором изложил во всех деталях план, до сих пор поверявшийся мне шепотом, и перечислил то, что, по его мнению, должно быть сделано в обязательном порядке. По возвращении он показал мне черновик, и многое из того, что он предлагал, вызвало у меня опасения, – не потому, что это было неосуществимо, а потому, что сама суть его предложений, по-видимому, могла быть неверно истолкована. Если говорить вкратце, он предлагал заключить договор с парламентом, по которому Корнуолл отделялся бы от остальной части страны и стал бы управляться принцем Уэльским как герцогство герцогом. Герцогство содержало бы собственную армию, фортификации и имело бы свой флот. В свою очередь, Корнуолл дал бы гарантию, что не будет нападать на войска парламента. Корнуолльцы, и в особенности западная армия, получили бы таким образом передышку и по прошествии года с небольшим достаточно бы окрепли, чтобы снова оказать действенную помощь его величеству. (Последнее, как можно догадаться, не должно было быть отражено в статьях договора.) В случае если парламент не согласится, Ричард советовал удерживать рубеж от Барнстапла до Ла-Манша по прорытым от северного побережья до Теймара каналам, фактически превратив Корнуолл в остров. Первая линия укреплений будет проходить по реке, и все мосты должны быть разрушены. Этот рубеж, по его утверждению, можно было бы удерживать бесконечно долго, и любая попытка вторжения была бы немедленно отражена. Дописав свой доклад и отослав его в Совет, он вернулся ко мне в Веррингтон и стал ждать ответа. Пять дней, неделя, а ответа нет. И потом наконец холодное послание от канцлера и военного советника, в котором сообщалось, что план рассмотрен, но не получил одобрения, а посему Совет принца предпримет другие меры и известит сэра Ричарда Гренвила, если потребуются его услуги.

– Так что Гренвилу дали пощечину, – сказал Ричард, бросая письмо мне на колени, – и предупредили, чтобы не высовывался. Пусть поступают, как им заблагорассудится. Время поджимает, и если я не заблуждаюсь в отношении Фэрфакса, то ни снег, ни град, ни мороз не удержат его в Девоне. Тебе, Онор, было бы разумнее послать письмо Мэри Рашли и предупредить ее, что Рождество ты проведешь с ней.

Близится развязка – я прочла это по его непринужденным манерам, по тому, как он пожимает плечами.

– А ты? – спросила я, и у меня знакомо защемило в груди от дурных предчувствий.

– Я приеду позднее, – ответил он, – и мы вместе встретим Новый год в той самой комнате над воротами.

Итак, в третье по счету декабрьское утро я – после восемнадцати месяцев отсутствия – вновь отправилась в имение своего зятя в Менебилли.

Мой второй приезд весьма отличался от первого. Тогда была весна, цвел золотистый утесник, и молодой Джон Рашли вышел меня встречать на дорогу у входа в парк. Война еще не коснулась этих мест, и на выгоне паслись коровы и отары овец с ягнятами, а во фруктовых садах с деревьев сыпались последние цветы. Теперь же стоял декабрь, пронизывающий ветер гулял по долинам и холмам, и никакой смеющийся молодой кавалер не вышел, чтобы приветствовать меня. Когда мы свернули в парковые ворота, мне сразу же бросилось в глаза, что дом по-прежнему в руинах, стены после разрушений, нанесенных мятежниками, не починены. Там, где земли поместья спускались к морю возле Полкерриса, пахарь с парой волов прокладывал борозду, но к востоку и к западу земля оставалась невозделанной. То, что должно было быть богатой бурой пашней, заросло чертополохом. Тощие малочисленные коровы паслись на выгоне, и даже сейчас – по прошествии года и даже больше, – я разглядела большие пятна голой земли на местах, где стояли прежде палатки мятежников, и почерневшие корни срубленных ими на дрова деревьев. Когда мы взбирались по склону холма к дому, я увидела, как из труб тянется успокаивающий дымок, услышала лай дворовых собак и с некоторым чувством печали и сожаления спросила себя, обрадуются ли мне сейчас так же, как обрадовались восемнадцать месяцев назад. Мой паланкин занесли в наружный двор, и я, бросив взгляд на свою бывшую комнату над воротами, увидела, что ставни в ней забиты, как и в соседней с ней комнате, да и все восточное крыло дома имело такой же заброшенный вид. Мэри предупреждала меня в своем письме, что пока удалось привести в порядок лишь небольшую западную часть дома и что они живут в шести комнатах, для которых сумели отыскать занавески и самую необходимую мебель. И вот я вновь оказалась во внутреннем дворе и увидела башню и высокий флюгер, и тут – как напоминание о моем прошлом посещении – на ступенях дома появилась моя сестра Мэри; потрясенная, я обнаружила, что волосы у нее сделались седыми. Мэри встретила меня все с той же своей серьезной улыбкой и нежно поцеловала. Меня тотчас препроводили в галерею, где я нашла мою дорогую Элис, как всегда окруженную своей детворой; самый юный из отпрысков, которому только что исполнился год, цеплялся за ее колени, делая первые шаги. Теперь это было все наше общество. Солы вернулись в Пенрайс, а Спарки в Девон. Что до моей крестницы Джоан, то она с Джоном и детьми жила в городском доме Рашли в Фое. Мой зять, по-видимому, был где-то на другом конце поместья, и, как только я подкрепилась, мне сразу же пришлось выслушать все новости прошедшего года, – я узнала и о том, что Джонатан до сих пор не получил еще ни одного пенни от Короны на восстановление своего поместья и все, что было сделано, сделал он сам при помощи своих слуг и арендаторов.