Симона Вилар - Коронатор

– Нет. Вы, милорд, сильнее всех. И это вы Делатель Королей!

Уорвик печально усмехнулся:

– Не притворяйся глупее, чем ты есть, Энни. С тобой я откровеннее, чем с кем-либо. Я устал, я измотан, болен и…

– И ты тем не менее пьешь!..

Анна так стукнула кубком по столу, что расплескала водку.

– Клянусь святым Давидом, отец, что завтра я напишу Эду. Но при одном условии: обещай мне, что несколько дней, хотя бы неделю, ты не будешь пить. И не говори мне ничего. Молись, уповай на Бога, уйди в дела, спи, принимай послов, скачи в дальние гарнизоны, но не пей.

Уорвик поднял бровь.

– Что это, юная леди? Вы ставите условия?

– Да. Ты мой отец, и у меня нет выбора.

Уорвик усмехнулся.

– Это шантаж, дитя.

Анна негодующе взмахнула рукой.

– Ах, отец, не стоит касаться моральных устоев, которые ты сам давно расшатал. Всем известно, что Уорвик никогда ничего не делает просто так.

– Это политика, дитя.

– Надеюсь, мне как будущей королеве полагается это знать.

И она, почти в точности как Уорвик, подняла бровь. Граф засмеялся:

– Что ж, твоя взяла. Как политик я нахожу твое предложение выгодным и соглашаюсь на него.

В тот же миг Анна швырнула бутыль с асквибо в огонь камина. Уорвик проследил за ее полетом.

– Ргосul ех осulеs, ргосul ех mеnte![29] – смеясь, воскликнула Анна.

Уорвик хмыкнул.

– Ты что же, думаешь, у меня нет другой?

– Да хоть дюжина. Это неважно. Главное – у меня есть твое слово.

Какое-то время они с улыбкой глядели друг на друга.

– Уже поздно, Анна. Ступай к себе.

Анна приблизилась к отцу и подставила лоб для поцелуя.

– Храни тебя Господь, дитя мое!

– Да пребудет Он и с тобой, отец!

Подхватив шлейф, она быстро пошла к двери. Высокая, стремительная, легкая. Уорвик с печальной нежностью глядел ей вслед.

Ни отец, ни дочь не знали, что это была их последняя встреча.

Огромная спальня в семь квадратных туазов была полна бликов солнечного света, пробивавшегося сквозь цветные стекла витражей. Но даже эта пестрота не могла скрыть строгой холодности опочивальни принцессы Уэльской.

Резная мебель красного дерева отражалась в блестящих черно-белых плитах пола. В простенках между ларями и буфетами возвышались тяжелые кованые канделябры. Стены были украшены потемневшими от времени фресками с изображениями сцен из Ветхого Завета. Посреди опочивальни стояла кровать – огромное, вознесенное на подиум, подобное мавзолею, сооружение. Бордовые узорчатые складки полога увенчивало декоративное навершие в виде короны, внизу они были схвачены шелковыми шнурами, крепившимися к головам золоченых грифонов с рубиновыми глазами и когтями. В недрах этого необъятного ложа под затканным золотом и жемчугом, как церковная риза, одеялом спала Анна Невиль.

В первые дни она старалась не оставаться в одиночестве в этом огромном, сверх меры пышном помещении и держала при себе одну из фрейлин. Но после того как ее сестра Изабелла заметила, что подобной робостью она умаляет свое величие, Анне пришлось отказаться от этого. Зато никто не мог возразить против того, чтобы она оставляла на ночь в опочивальне собак отца. Рядом с этими преданными друзьями ей было не так страшно находиться среди изображенных на фресках картин: на них грешники погружались в воды потопа, Исаак заносил над сыном кинжал, Самсон и филистимляне гибли под руинами храма – их фигуры казались призрачными в мигающем свете ночника. Завывание ветра в каминной трубе, странные звуки в темных углах за пологом и гулкое эхо ее собственного голоса под высоким затемненным сводом только добавляли страха. Собаки же вносили жизнь в могильный сумрак, их движения, вздохи и посапывание успокаивали Анну.

Вот и сейчас три огромных мастифа, пятнистый немецкий дог, две овчарки и несколько поджарых борзых устроились на покрывающем ступени подиума ковре, но лишь маленькому шпицу с забавной острой мордочкой и длинной белоснежной шерстью было разрешено взобраться на ложе и свернуться клубком в ногах принцессы.

Шпиц повернул голову и навострил уши. Анна пошевелилась. Ее длинные темно-каштановые волосы разметались на подушках. Наконец она открыла глаза и улыбнулась.

Как бы ни шли дела, но просыпалась Анна Невиль неизменно счастливой. Восхищение каждым новым днем переполняло ее. Мысли путались со сна, и она была словно младенец – беззаботный, невинный и чистый. Все это исчезнет через минуту, когда мучительная реальность повседневной жизни обступит ее и она вновь почувствует одиночество, на которое обречена высокородная принцесса Уэльская, будущая королева Англии.

Белый шпиц, дождавшись пробуждения хозяйки, принялся с лаем прыгать по огромной кровати. Бубенчики на его ошейнике заливисто звенели. Залаяли, вскакивая, и другие псы. Немецкий дог уперся передними лапами в край постели и, высунув язык, задышал едва ли не в лицо Анне. Один глаз у него был аспидно-черный, другой серый.

– Фу, Соломон! – проворчала Анна, перекатившись на другой бок. – Изыди, вместилище скверны!

Соломон радостно завилял хвостом и не двинулся с места.

Обычно именно лай собак возвещал свите, что принцесса пробудилась. Приоткрывалась дверь, и на пороге появлялась тучная фигура ее первой статс-дамы леди Грейс Блаун.

– Ваше высочество изволит вставать?

– Я позову вас попозже. А пока выпустите собак.

Это повторялось изо дня в день. Анна упрямо боролась с принятым при дворе распорядком и позволяла себе с утра немного понежиться в постели. Леди Блаун всякий раз, когда ей вменялось в обязанность выпускать из опочивальни собак принцессы, сердито сопела. Девушку это забавляло, хотя, с другой стороны, она немного побаивалась родовитой дамы. Ее дед был казнен после так называемого «рождественского заговора» против Генриха IV, первого короля из династии Ланкастеров, а его внучка всю жизнь служила Ланкастерам. Что ж, при дворе правят свои законы, друзья и враги идут на компромиссы, уступают друг другу, забывают о принципах и неотомщенных тенях предков.

Следом в опочивальню явился истопник, молодой разбитной парень, но хромой и ссутулившийся. Его звали Дик, и Анна в шутку прозвала его Глостером. Ему это понравилось, и он часто запросто болтал с принцессой. Пока Анну не окружили придворные дамы, не затянули в атлас и парчу, она оставалась просто веселой девушкой и любила пошутить с истопником, пока он чистил камин и раздувал тлеющие под пеплом угли.

– Что нового в Лондоне, Глостер?

– Левого ангела в боковом приделе собора Святого Павла будут менять.

– С чего бы это? Его же только на прошлой неделе установили.

– Башмак ему жмет.

– Что?

– Башмак жмет.

Анна захохотала.

– Ты богохульствуешь, плут!

– Говорят, Папы в Риме еще не то вытворяют.

– Твой исповедник опять читал тебе «Декамерон»?

– Да, а я угощал его мартовским элем в таверне возле круглой церкви Темпла.

Они перебрасывались шутками и смеялись. Потом он развел огонь в камине и с поклоном удалился. Когда истопник вышел, в дверь белым клубком влетел ее шпиц и с разбегу кинулся к Анне.

– Ах, Вайки! Что ты делаешь? Тебе хотя бы вытерли лапы?

Песик смотрел на нее веселыми смородинками глаз. Язык его свисал набок, так что казалось, будто он улыбается хозяйке. Анна погладила шпица, и тот лизнул ей руку. Но лицо девушки внезапно омрачилось. Вайки был подарен ей Эдуардом Уэльским перед самой свадьбой, и сейчас, играя с ним, Анна вспомнила мужа и свое вчерашнее обещание отцу написать Эдуарду.

Эдуард… Анна прикрыла глаза. Как она сможет писать ему, после того что он окончательно погубил все, что было между ними? А ведь она так надеялась, что полюбит его, привыкнет к нему и станет ему доброй и верной супругой. Она ничего не говорила отцу, граф и сам все понимал, хотя и не мог знать, через какие унижения и обиды ей пришлось пройти там, во Франции… Видит Бог, она долго, слишком долго терпела, считая, что во всем виновата лишь она сама. Но после того что случилось в Амбуазском замке…

Анна помнила разочарование, какое постигло Эдуарда в их первую брачную ночь. Он откинулся на подушки и долго не сводил взгляда с ночника под пологом. Потом вдруг проговорил с необычайной для этого легкомысленного юноши суровостью:

– Никогда не думал, что мне придется взять в жены шлюху!

Анна заплакала. Эдуард не глядел на нее, затем встал и, вынув из ножен маленький кинжал, сделал надрез на предплечье. На простыне появились пятна крови, и он, по-прежнему не глядя на новобрачную, сказал: