Галина Чередий - Кошка Зимы

– Я думала… мне казалось, ты другой! На занятиях вежливый, а сейчас…

На занятиях? То есть она из группы Крапивы? Вот это лажа, мужик. Даже крохи нездорового возбуждения пропали.

– А сейчас я какой?

– Грубый! Я думала, у нас что-то сложится, что мы встречаться станем серьезно…

– И поэтому согласилась пойти бухать прямиком на хату к мужику на ночь глядя? – фыркнул я и устало потер глаза. – Слушай, давай без вот этой вот херни, а? Трахаться хочешь – раздевайся. Нет – пошли дальше зенки заливать, и мозг никто никому не засирает.

– Это… так нельзя! – топнула девушка ногой. – Это отвратительно! Я тебе не какая-то…

– Кончай. Я тебя не оскорбить пытаюсь. Просто достало все. Честно все хочу. Ты мне не интересна. Я даже имени твоего не запомнил. И по-другому не будет. Ну не будет, и все. Не потому что не уважаю конкретно тебя. Все так, как есть.

– Я домой хочу, – девушка всхлипнула и обхватила себя за плечи, будто мерзла.

– Собирайся. Провожу.

– Все, Крапива, хорош, – сказал наутро другу, что выполз на кухню, почесывая голое пузо. – Не надо больше никого. Достало. Сбухаюсь так, а надо впахивать.

Да и не работает ни хера. Я никогда башку в жопу от проблем не совал, и сейчас надо во всем себе честно признаваться. Другими бабами и бухлом овечка адова из башки не выводится. И принимать меня она однозначно ни под каким соусом не собирается. Оно же видно. Мало того, что только вижу ее, так становлюсь одним сплошным косяком безмозглым со стояком наперевес, так еще и она, похоже, твердо себе в головешку кучерявую вколотила – «не то». И все на этом. И тягачом не сдвинуть. Но если ты не сдох, то должен же как-то начать выздоравливать. Если ты руку сломал, ты же не ломаешь вторую, чтобы перестать думать о первой. Типа того. Просто ждешь, когда срастется. Буду ждать. Что не умерло, то заживет. Криво-косо, со шрамами, но заживет.

Дверной звонок зачирикал какой-то бесконечной трелью, и Крапива озадаченно посмотрел на меня, кривясь от въедливого писка. Я пожал плечами, с утра пораньше гостей не жду, у родителей свои ключи. Неужто наконец по мою душу за косяки с овечкой и ее умордованным недохахалем пришли?

Но нет, оказывается, пришла сама овечка. Да как пришла!

Едва я открыл дверь, она ввалилась, целясь мне прямо в лицо здоровенным кухонным ножом с истошным «своло-о-о-о-очь!» Я легко увернулся, успевая притормозить и ее, но дурища умудрилась-таки наткнуться острием на стену. Естественно, нож не удержала, скрежетнув о гладкую поверхность, тот проскользнул в ее наверняка потной руке. Тонкие пальцы оказались на лезвии, хлынула кровища. У меня аж в брюхе потянуло, и я схватил ее за запястье, сжимая сильно. Потянул в сторону кухни, собираясь помощь оказать, но эта психичка принялась упираться, колошматила здоровой рукой, пнула меня по голени, орала что-то безумное. Потеряла равновесие, завалилась на меня и тут же укусила за бицепс. До крови, чуть шмат мяса не вырвала.

– Да что за на хер?! – зарычал я, ухватив ее за ворот платья и тряхнув. – Ты совсем *бнулась?

– Тварь-урод-палач! Ты его уби-и-и-ил! – заверещала она, и у вывалившегося в коридор Крапивы чуть глаза от удивления не выскочили.

– Кого, чокнутая?

Друг сориентировался мгновенно.

– Тащи сюда! – велел мне и помчался вперед нас на кухню. – Лед нужен, кровотечение остановить, пока скорая приедет.

– За что-о-о? – продолжая дергаться, вопила Варька, заливаясь слезами. – За что ты его? Мстишь?

– Да кого, бля?

– Кира-а-а-а!

Несмотря на брыкания, я дотащил ее до раковины, и Крапива крутанул кран. Варька завизжала и обвисла, теряя силы.

Ничего не помню. Ни как нож хватала. Ни как через двор бежала. Помню только, что внутри все просто полыхало от ослепительной ярости и отчаянного страха за брата. И только сейчас, когда проклятый гопник держал мою кровоточащую руку под струей ледяной воды, меня осенило. Какого черта я побежала сюда? Не к ближайшему рабочему телефону-автомату, а к нему? Что я за сестра, если гнев перекрыл во мне заботу о здоровье родного человека?

– Отпусти! – рванулась я от Зимы, но он только сильнее стиснул мое запястье, обхватывая и вокруг талии.

– Кончай дергаться и нормально все объясняй давай! – приказал он.

– Да отвали ты! – Я буквально задыхалась от злости и стыда. Всегда так, стоит ему оказаться рядом. – У меня там Кир один! Будто ты и так не знаешь, что сотворил с ним.

Дружок Зимы уставился на него.

– Не-не, – мотнул гад головой над моей макушкой. – Я его и пальцем не трогал. Да вообще никого! Нах?

– Ты врешь! Ты его избил так жутко, потому что мстишь мне! За то, что отказала. Ненавижу тебя!

– Да примолкни ты хоть на секунду, – тряхнул меня слегка мерзавец снова. – Я говорю, не трогал я твоего братца-опарыша! Еще я бабам не мстил. Ты за кого меня принимаешь?

– За мерзавца, что преследовал меня и изнасиловал.

– Кхм… – кашлянул, подавившись воздухом, гопник номер два. Такой же голый по пояс, как и сволочь Зима. И это, то есть то, что он прижимается ко мне обнаженным торсом, я осознала только что, и мгновенно бросило в жар, отчего я опять задергалась.

– Крапива, свали, – буркнул мой мучитель и вытащил руку из-под струи, где она уже почти онемела. – Стой, бля, спокойно. Гляну, что там у тебя.

– Не надо мне! Мне к брату нужно. Он, может… ему плохо совсем, может.

– Так это он тебе сказал, что я его бил? – не обращая внимания на мое сопротивление, на которое, впрочем, у меня и сил почти не осталось, Зима потащил меня куда-то, прихватив из шкафчика аптечку.

Мы очутились в его спальне, похоже, и он подтолкнул меня к кровати. Это сюда он ту девицу заволок, лицо которой только что не сожрал на кухне? Меня всю ночь на работе от этой гадкой картинки передергивало. И в груди жгло. Ненавижу.

– Сядь, хоть замотаю. Не глубоко хоть, слава яйцам.

– Да не трожь ты меня! И не буду я сидеть там, где ты девок своих валяешь!

Я попыталась его обойти, но он схватил меня за локоть и усадил насильно. Сам опустился на корточки.

– Тебе-то какое дело, где и кого я валяю? – пробурчал кобелина приставучий и плеснул перекисью мне на пальцы.

Я зашипела, и снова полились слезы. А он наклонился и стал дуть.

– Изверг! – Я в сердцах пихнула его здоровой рукой в лоб. – И плевала я на твоих баб. Хоть утаскайся весь. Лишь бы ко мне и брату не лез.

– А я к твоему дрыщу белобрысому и не лез никогда. Я бы его и в первый раз не тронул. Сам кинулся, а я тогда соображал хреново. А все потому, что кое-кто – хреново динамо.

– Динамо – это когда обещают что-то, а я тебе с первого дня…

– Ага, помню. Что с первого. Так тебе брат сказал, что я его отметелил? – Он оторвал зубами край бинта и завязал, и я тут же сдвинулась по кровати вбок и вскочила, начав обходить его.

– Ничего Кир не сказал. Он без сознания. Но у нас нет врагов. Кроме тебя.

– Вот с хера ли я тебе враг? – Зима снова вцепился в мой локоть. – Пошли разбираться с твоим братцем.

– Не над…

– Надо, бля! – рявкнул так, что я сжалась. – Я поклепов галимых терпеть не собираюсь.

– Да отпусти! Отпусти!

– Прекрати дергаться! – велел гопник и подхватил меня, упирающуюся, на руки. – Кровь опять пойдет.

– Это все ты виноват!

Мне так хотелось ему врезать. Но бить здоровой рукой, что была у его голой груди, неудобно, а больной – глупо. Я уже не настолько психую, чтобы продолжать себя калечить.

– Естественно! – фыркнул он, легко сбегая вниз по лестнице. – Надо было рожей нож словить? Ты б меня одноглазого хотела?

– Я… – наткнулась взглядом на кровоточащий след собственного укуса. Господи, Варька, ты как животное! А еще его обзывала. Но не извиняться же. Не буду!

– Так, что тут у нас? – спросил Зима, вваливаясь в квартиру через брошенную мной открытой дверь. – О, надо же, а трупешник-то ходит!

– Кир! – Я вывернулась, соскальзывая на пол, и ринулась к стоящему, держась за стену, брату. Он успел умыться и теперь выглядел не так ужасно. Нос распух, под глазами наливались синяки, губы расквашены, и какая-то странная рана, похожая на причудливое клеймо на скуле. Но не то кровавое, почти неживое месиво, каким мне показался в первый момент. И смотрел вполне осмысленно и со злостью.

– Этот какого тут делает? – рыкнул Кир на меня, и я сразу поняла, что он нетрезв.