Галина Чередий - Кошка Зимы

– Защита… есть у тебя? – так же хрипло, как у меня.

Да, да, бл*дь, да! И раньше, чем ответил, уже вперед, в нее. Сука-а-а-а-а-а! Хорошо-то как!

– Я вытащу… клянусь… – И под ее «а-а-ах!» без остановки по самый корень. Так, чтобы уже глубже и не залезть. Так, что в прогибе аж мышцы поясницы и задницы свело. Так, чтобы у Варьки и колени от кровати оторвались.

– Тише, зверюга бешеная! – А саму прогнуло навстречу, и сразу в стон протяжный, что мне по-живому, по всем нервам разом, как и ее жаром, теснотой. Жмет внутри, что в кулаке, да только сроду свой кулак тебе такого кайфа не даст. – Тише! Сама хочу!

«Сама! Хочу!» И все. Сдох я. Был, да весь вышел. Вытянулся солдатиком под ней, в кулаки простынь загреб, зубы стиснул. Давай, Варька, жги живьем. Она в лицо мне смотрит взглядом одурманенным, а я дышать не могу. Она вверх по мне, а сердце мое за ней, ребра ломает, каждую мышцу дергает-скручивает схватить, насадить назад. Рывком, чтобы шлепнуло, пошло чавкнуло. Она вниз, издевательски медленно, словно еще ищет, прислушивается к себе, а меня колбасит. Права, зверюга я какая-то. Ломает всего, трясет, все мало-мало, слабо мне. Но стоит Варьке еле слышно охнуть, ловя, видно, то самое – и все мои мало-больше-глубже как смело. По ней дрожь и снаружи, и внутри, а следом и по мне. Бля-я-я-я, да! Вот так! Вот оно! Тихие стоны, рваное скольжение, мягкие звуки, будто влажные поцелуи вместо шлепков, ее удовольствие. А меня под ней мотает, сжигает хуже, чем если бы долбил сам, как ошалевший. Смотрю-смотрю, как двигается, как голову запрокидывает, губы кусая, как сиськи ее с торчащими сосками качаются, как член мой, мокрый, блестящий, входит в нее по самое основание и появляется обратно еще влажнее, и дурею, дурею безвозвратно.

Яйца уже в камни сжались, мозги спалило, ни рук, ни ног, ни хрена не чувствую, только ее, Варьку, смертушку мою жгучую, тугую, душу вынимающую по капле, по члену туда-сюда скользящую.

А она и сама уже как в горячке. Грудь мне царапает, всхлипывает, жмурится, как от боли. Потная, раскрасневшаяся, насаживается уже чаще, резче, жмет внутри туже, последние крохи моей выдержки ест поедом. А я отдаю. Все бери. Все тебе, кошка моя бешеная, сладкая.

– Арте-е-ем… Артем же… – завсхлипывала Варька, словно сдаваясь. – Пожалуйста-а-а-а!

А меня просить два раза не надо. Не хватает тебе все же зверюги, да? А я и ее дам. Все ведь тебе теперь.

Опрокинул Варьку на спину, не выходя, подхватил под колени, закидывая пятки себе на плечи, и замолотил, выбивая уже хриплые крики, а не стоны. Ее прогнуло, затрясло мелко-мелко и снаружи, и внутри. И понесло меня тут же – ну не было больше сил держаться. Дергало всего, мотыляло, как херачил кто ногами, да прямо в башку. Повалился на Варьку, вгоняя себя в последних ударах до предела. Сроду не кончал так. Не кончал. Не кончал! В нее!

– Бля-я-я-я. Мне п*здец.

А ведь чуял же, что к тому и идет. Как ни поверни, а все он.

Сжался, готовясь, как в драке, к неизбежному удару гнева Варьки. Под который подставлюсь весь. Никакой защиты и оправданий. Стопудовый мой косяк со всех сторон.

Но она молчала. Сопела равномерно, хоть еще подрагивала, и внутри меня мягко тянуще сжимало-оглаживало. Вскинул тупую башку и уставился ей в лицо. Да ее отключило! Вот это я… ну молодец, наверное. Да только это никак не отменяет того, что наступит расправа неминуемая, как только моя бешеная кошка опамятуется. И будет она лютой. Но пока она не наступила, я тихонько сместился и вытянулся рядом с ней, укрывая нас и скалясь в темноту как дебил. Ну дебил и есть, чё уж.

В мой сон вторгся какой-то противный звук, но все равно просыпаться не хотелось. Было так хорошо. Снилось ни за что не вспомню что, но на душе было от этого так сладко-сладко, что выныривать в реальность не тянуло категорически. Но тут вся постель колыхнулась, кто-то хрипло выругался, и послышались шаги, похоже, босых ступней. Да каких там ступней! Здоровенных лап Зимы, что как раз торопливо упрыгивал из моей комнаты, натягивая на ходу штаны и продолжая шепотом костерить матом настойчивого визитера. Я моргнула пару раз рассеянно, пока последние события выстраивались в голове.

Я осталась без зарплаты. Как там принято теперь говорить? Меня кинули, как лохушку последнюю. Плюс мерзавец, сделавший это, еще и домогался меня. Потом бешеный до невменяемости Зима тыкал мне в лицо членом, который я… мда… Сглотнула, застигнутая врасплох воспоминанием от ощущений… вкуса. Это было… да ужасно-отвратительно-унизительно, само собой! Но надо быть честной у себя в голове хотя бы. Так это воспринималось только из-за ситуации, насилия. Будь обстоятельства другими… И что, Варя? Готова попробовать такое?

Невольно провела языком по нижней, треснувшей от диких поцелуев губе. Вот никогда и мысли не возникало, а тут… Почему? Из-за того, что произошло потом? А что же случилось потом? А то, что Артем в прямом смысле насадил меня на свой рот и заставил кончить. Да как! Ух, боже ж мой! Это отличалось от всего моего прежнего опыта. Сильно. И проняло меня настолько, что я сама потом к нему и полезла? На него. И совсем не практичные соображения о потере единственного защитника затащили меня на его… хм…

И что теперь. У нас? Как называется то, что между нами? И есть ли что-то? Зима говорил про «по-нормальному» и о том, что его тянет ко мне. Но это было до того, как я старательно потопталась по его самолюбию, и до того, как Кир влип, делая меня зависимой от Артема. Парни обидчивы. Это я знаю. И у меня так-то достаточно причин для обиды.

До меня донеслось низкое «бу-бу-бу» Зимы и женский голос. Хлопнула входная дверь. Кто-то явно пришел. Я дернулась с места, между ног и внизу живота потянуло сыто-сладко. Но вся истома мигом испарилась, когда, встав на ноги, я ощутила, что по внутренней стороне бедер потекло. Щедро так. Сильную влажность я ощущала сразу, но у меня как-никак случился секс, и это было нормально, учитывая, насколько сильно я была возбуждена. Правда, финал я помнила смутно. Вообще не помнила, по сути. Бабах в голове – и все.

Я провела пальцами по коже, подцепляя скользкую влагу, которую ни с чем не спутаешь, и уставилась на них, начиная вскипать.

– Я вытащу, да? – прошипела злобно. – Ах ты гад брехливый! Да как посмел вообще!

Из комнаты меня вынесло уже с полноценным желанием убивать. Влетела на кухню, вдохнув, чтобы заорать на мерзавца что есть сил, но подавилась воздухом, увидев там восседающую за моим столом Ирку, которая откровенно пялилась на спину голого по пояс Артема, что-то выискивающего в моих шкафчиках.

– Ой, ты встала уже! – заметила бесстыдница меня и, выкатив глаза в «ничего себе» гримасе, показала большой палец, кивая на Артема. – Приве-е-е-е-ет!

– Ты зачем здесь? – спросила, но тут же поняла, насколько это неприветливо прозвучало. – В смысле, привет, да.

Зима крутанулся на месте, явив кое-чьим бессовестным глазам еще и свою прокачанную грудь в редких темных волосках, что на животе собирались в узкую, уходящую под пояс спортивных штанов полоску.

– Нашел, – продемонстрировал он банку растворимого кофе и тут же вцепился пристальным взглядом в меня. Пристальным и настороженным, как если бы готовился к нападению. Что, знаешь, засранец, где набедокурил? – Как ты, Варьк?

– Да, как? – подхватила Ирка. – Артем сказал, ты приболела.

– Ах я приболела, да? – язвительно спросила я. – Чем, интересно? Уж не ушиблась ли от души о чью-то безмозглую башку? С серьезными и, возможно, весьма продолжительными последствиями? Эдак на всю жизнь!

– Варьк, я… – шагнул безответственный придурок ко мне, но тут на плите засвистел чайник.

Я вздрогнула, осознавая вдруг, как вот это все выглядит глазами подруги. Она застает в моей квартире парня, от которого я попросила ее брата защитить меня. Того брата, которого избили чуть не до полусмерти, а я, сволочь такая, даже не появилась, чтобы поинтересоваться, как он. Потому что струсила. А теперь вот вам пожалуйста, яснее ясного, чем мы с Зимой занимались ночью. И плевать, что Ирка наверняка не знает, что Артем – тот самый гопник, и Рад сам вызвался. Я-то знаю все-все. И стою тут. И бедра все еще в сперме. И что еще из этого всего выйдет… Ой, все!

– Я – в ванную! – буркнула и, развернувшись, ломанулась в санузел. Скроюсь тут и буду сидеть, пока все не уйдут и как-то не рассосется безобразие вокруг.

Но, конечно, ничто и никто рассасываться не собирались.