– Спасибо тебе, Джонни, что ты такой терпеливый, но я спрашивала не об этом, – рассмеялась я, присев на краешек заваленного газетами стола. Все газеты были, что называется, обработанными, кроссворды разгаданными, сканворды тоже, даже судоку своей участи не миновали. – Я интересуюсь, как ты можешь часами сидеть и вообще ничего не делать, это же ужасно тяжело – вообще ничего не делать. Я бы точно не справилась, я бы подвела коллектив. Я бы побежала картошку копать – прямо тут, в нашем дворе. Всю брусчатку бы расковыряла.
– Что, Ромашка, синдром отключения от сети? – захохотал Джонни, механически доставая из шкафчика вторую чайную чашку – меня поить. Я была как залетевший зимой в окошечко воробей, меня всегда становилось жалко. Я этим пользовалась без зазрения совести.
– Откуда ты слова такие только знаешь – синдром. Я, может, к тебе как к спасителю пришла – за информацией. – Я приняла из его рук чашку с мутноватым и вообще каким-то подозрительным чаем, но возражать не посмела. Отпила коричневой жидкости. На вкус жидкость была – касторка, которую на неделю забыли в банке на подоконнике. Я мысленно перекрестилась и помолилась, чтобы не помереть от этого пойла. У Джонни желудок закален в боях, а я человек слабый, к тому же малопьющий, прямо беда.
– Информация нынче в цене, – кивнул Джонни, и я сразу поняла, что что-то ему известно. Что-то он знает. Шальная надежда на то, что мой благородный идальго спрашивал у Джонни обо мне, полоснула по живому, но я тут же заткнула мечты обратно в их потайную нору в моем бессознательном. Мы были не так хорошо знакомы с идальго, чтобы он знал, с кем я дружу и у кого можно раздобыть обо мне информацию, – это раз. У нас даже не было ни одного нормального свидания – это два. И мы уже занимались сексом, так что он, вполне возможно, успел потерять интерес к сложной, обремененной племянником и сестрой девице – это три.
– Джонни, где наш Крендель, не знаешь? – спросила я напрямую. Джонни встал, подошел к окну и внимательно осмотрел наш утонувший в грязи внутренний двор. Весна была такой мощной, такой быстрой, что в определенных местах московской действительности можно было принимать грязевые ванны – погружаясь в жижу хоть целыми грузовиками. Я смотрела на Джонни и с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Он повернулся ко мне и посмотрел так, как смотрят герои фильмов Тарантино, когда в каждом их слове есть скрытый подтекст.
– Внимательно выбирай вопросы. Спросишь о чем-то не том, и я не смогу дать тебе ответ.
– О господи, Джонни, сейчас ты похож на Джеймса Бонда, нужно только надпись на рубашке «охрана» сменить на тайную секретную кодировку. Такую, в которой есть лицензия на убийство.
– Означает ли это, что теперь ты станешь звать меня Джеймсом? – полюбопытствовал он, сощурившись на манер, как это делал Дениэл Крейг в фильмах про секретных агентов.
– Все может быть, все может быть, – причмокнула я и снова – вот балда – отхлебнула из чашки с мутной жидкостью, на этот раз чуть не подавившись. Джонни улыбнулся.
– Я не знаю, куда подевался Крендель, честно. Я бы сказал. Я слышал, как вроде говорили, что он в командировке.
– Это и нам говорили. Это, Джонни, называется официальная версия, и нам она неинтересна, Джонни. Официальная версия – в ней всегда есть немного от демона Лапласа, привычное и самое ожидаемое объяснение, но правильное ли оно? Отнюдь! Демон Лапласа уже поймал самого себя за хвост и пожирает себя, если ты понимаешь, о чем я.
– Не могу сказать, что я прямо понимаю тебя, – вздохнул Джонни, устав от игры. – Но я никогда и не ожидал. Твой язык – ты вроде всегда говоришь по-русски, но понять тебя невозможно. Я лично виню твой институт. И этого демона. Как его?
– Демон Лапласа. Жрец предсказуемого мира. Погибший в руинах, скрученных во времени и пространстве квантовых частиц.
– Вот-вот, – кивнул Джонни. – Грустно. Значит, официальная версия двадцать шестой этаж не интересует. Честно говоря, мы все тоже расстроены. У нас тут уже несколько дней никакого Интернета. Я могу понять, когда отключают горячую воду. Могу понять, что нужно выкопать трубы, отмыть немного денег, потом закопать трубы и жить дальше счастливо. Но зачем отключать Интернет? Нам тоже нужно как-то существовать, а то по ночам становится настолько тоскливо, что хочется хватать прохожих с улицы и проверять у них пропуска.
– Да какие тут у нас прохожие ночью-то, – всплеснула я руками. – Значит, они вас отрубили?
– Не только нас, Ромашка, не только нас. Поэтому я скажу тебе сейчас то, чего не должен был бы говорить и не должен был бы даже слышать. И если потом ты решишь открыть кому-то, что сведения получены от меня, то я отрекусь от тебя.
– Еще до того, как пропоют петухи? Трижды? – кивнула я. Джонни посмотрел на меня с озадаченностью, исключающей осведомленность о библейской притче. Я покачала головой. – Не морочься, я никому ничего не скажу.
– У нас тут машины ведь останавливаются, ты знаешь. И пропуска не всегда срабатывают, это тоже случается. Вот иногда все и зависает. Ты только, Ромашка, не кипятись и не беги сразу правды добиваться. Обещаешь?
– Ну конечно. – Обещать я могла что угодно. Обещать – не значит жениться.
– В общем, останавливался тут утром некто, ты знаешь его и не любишь.
– Я никого не люблю, – возразила я, но Джонни склонился ко мне и погрозил пальцем. Я прижала ладонь к болтливому рту.
– Некто невысокий, в таком, знаешь, дорогом костюме, и еще – часы такие на полруки, как у нашего патриарха. Понимаешь, к чему я клоню? – Джонни явно нравилось играть в Джеймса Бонда, но я действительно понимала.
– К некоему эффективному менеджеру, на «В» начинается, на Постников кончается?
– Тихо! – зашипел на меня Джонни, но я явно угадала.
– И что? Говоришь, сегодня останавливался? Пропуск не проходил?
– А у многих не проходит, я же говорю. С тех пор как Интернет отключили, так и перестают проходить. Думаю, уж не хакеры ли в системе? Ну да бог с ними, и вообще – бог им в помощь, хакерам этим. А товарищ этот, который из «эффективных», вышел и по телефону говорил, пока его водитель выписывал временный пропуск. Что интересно, эффективный пешком в дом родной не пошел, хотя, казалось бы, чего там ходить – три шага.
– Ему с подземной парковки подниматься в лифте больше нравится. А на дворе нынче – сам видишь, – я кивнула в сторону грязной улицы.
– А говорил он следующее: мол, мы как только – так сразу. И что, мол, нет, никак нельзя IT-отдел распечатывать. Там, мол, притаилась гидра многоголовая, но есть уже кое-кто, чью голову отрубят уже скоро.
– Джонни, ты меня восхищаешь! – пробормотала я. – Такие слова знаешь, про гидру.
– Перси Джексона смотрела? Там гидру Ума Турман играет, – довольно кивнул Джонни.
– Значит, меня уволят, да? – загрустила я. Впрочем, когда дело касалось Вити Постникова, сомневаться в этом не приходилось. У нас с Витей Постниковым счеты были давние – как деревянные потертые счеты из советского магазина. Он ненавидел меня за то, что я видела его таким, какой он есть, а я ненавидела его за то, какой он есть. Шовинист, выпендрежник и карьерист. Впрочем, шовинизм я еще могла простить, я сама не слишком высоко ценила женщин и их ум. Иногда я смотрела на себя в зеркало и думала – как только можно быть такой дурой.
– Этого я не сказал, – возразил Джонни.
– И не надо. Я сама поняла.
– Да ничего ты не поняла. Нет, Постников сказал… то есть этот неизвестный нам эффективный менеджер сказал: «Гусев там точно при делах». И добавил: «Да, нужно увольнять по статье, чтобы неповадно было».
– Что? – вытаращилась я, рассматривая Джонни, как видение из параллельного мира.
– Что слышала. Ты чай допивать-то будешь? – И он сунул чашку с мутью мне в руку. Я машинально кивнула и сделала большой глоток, даже не заметив, насколько мерзкий у мути вкус.
Назад в Башню я шла так, словно мне в лицо дул ураган. Я не знала, что делать, как объяснить Саше то, что я узнала и как вообще понять то, что происходит. Крендель в командировке, а Сашу Гусева собираются уволить? Да еще по статье, чтоб другим неповадно было? Неповадно было «что»? В бадминтон играть? Потому что тренировки и периодические ранние уходы с работы – вот и все прегрешения Саши Гусева перед родным Муравейником. Он был хорошим кодером, отличным «пастухом котов», умел найти с нами общий язык, не придирался, добивался поставленных задач, избегал острых углов… В общем и целом он был совершенно белым и пушистым, насколько только может быть пушистым программист, в совершенстве владеющий ассемблером и прочими С++.