Сама себя Ольга вышедшей «из грязи» тоже ни при каких условиях не считала. Еще чего! Она не кто-нибудь все-таки, она дочь профессора филологии Антона Павловича Званцева… Хотя особо родством таким в наше время гордиться и не приходится – не в чести нынче профессоры, да еще, простите, замшелой какой-то там филологии, – но все ж и за то спасибо, что не дочь она слесаря Семенова. Эх, зря она тогда на своем не настояла – надо было девичью фамилию себе оставить! Не надо было Игорю уступать! Он-то сам всегда родителей своих стеснялся, а ей стесняться нечего. Она Званцева все-таки. А теперь выходит – тоже Семенова… Очень уж щепетильно Игорь тогда к ее желанию отнесся. Оно и понятно – он-то как раз из тех, которые вместе с родителями утром на трамвай из своих панельных пятиэтажек бежали, как перепуганные дихлофосом тараканы. А она, слава богу, с детства в этом вонючем транспорте среди серой толпы не езживала. Мать, она помнит, лихо выруливала по городу сначала на белом «Москвиче», потом в жигулевскую «шестерку» пересела, потом в «девятку». Правда, на этом этапе рост благосостояния их профессорской семьи и закончился, и теперь сама она вынуждена довольствоваться этой старенькой уже «девяткой»… Что делать – позор, конечно. Но ничего! Еще не вечер, господа присяжные заседатели! Она, Ольга Званцева, пусть теперь и слесаря Семенова невестка, еще покажет, на что способна! Дайте срок – и все будет! И машина престижная, и квартира, и дача в приличном месте! Только вот с проблемой жизненно-бытовой побыстрее бы разобраться…
Проблема эта сама собой наплыла на них с Никитой после смерти отца. И называлась эта проблема, по общепринятым моральным меркам, вовсе нехорошо – даже язык не поворачивался проговаривать вслух это название. «Куда девать маму» – вот как эта проблема нехорошо звучала. Нехорошо потому, что мама их сейчас пребывала в совершенно беспомощном состоянии и требовала серьезной заботы и внимания. Требовала-то требовала, да где ж их взять прикажете…
Нет, конечно, в прямом смысле слова сама мама ничего такого от них не хотела, каталась себе по огромному дому в инвалидной коляске и просьбами их не беспокоила. Но от этого проблема все равно ничуть не уменьшалась и требовала, конечно же, разумного к себе подхода. Или рационального, как говорил Игорь. Потому что они с Никитой подошли к решению этого вопроса совсем неправильно, он считал. В самом деле, что ж это за решение такое – сдать две комнаты на первом этаже семье русских беженцев из Казахстана? Ну, понятно, они за мамой старательно ухаживают. Понятно, что за домом следят. Понятно, что сиделку нанимать дороже… И все равно – Игорь, как ни крути, прав! Прав в том, что это бульон из-под яиц получается. Они же с Никиткой наследники все-таки, и должны своим наследством разумно распорядиться! А отсюда уже и вытекает этот проклятый вопрос: куда в этом случае маму девать?.. Сейчас пока ладно, сейчас пока наследство оформляется, то да се… А потом, как ни крути, дом продавать придется. Деньги им с Никиткой позарез нужны. Но вот как с мамой быть? Купить ей маленькую квартиру на окраине? А кто там за ней присмотрит? Придется платить приходящей сиделке? Ну нет, это опять тот же самый пресловутый бульон из-под яиц…
Дернув нервно головой, Ольга вздохнула громко и сердито, и даже чуть с рычанием у нее этот вздох получился, отчего свернувшийся неуклюжим калачиком на заднем сиденье Никита проснулся, поднял вверх над передним сиденьем взлохмаченную голову.
– Что, Оль, приехали? – взглянул он в окно, моргая спросонья совсем по-детски. – В пробке стоим, да?
– Да, будь она неладна! – раздраженно проговорила Ольга, ударив ладонями по рулю. – Понаехали тут лохушники всякие! И чего им в своих деревнях не живется? Сидели бы, картошку с молоком трескали… Так и прут сюда целыми стадами! Всем, всем, как на грех, в городе жить охота. Как маслом им тут намазано…
– Ладно, не злись. Цвет лица испортишь. Давай я за руль сяду! Хочешь? – миролюбиво предложил ей Никита, неловко перебираясь на переднее сиденье. – Сейчас, только кофейку глотну…
– А кофе кончился, Никит… – виновато повернула к нему голову Ольга. – Я полчаса назад последнюю чашку выпила… И вообще, тебе выходить скоро…
– Почему выходить? Зачем это?
– К маме поедешь, зачем! Я тебя у конечной троллейбусной высажу, сам доберешься!
– Зачем к маме? Я вообще-то не собирался…
– Да мало ли куда ты собирался, слушай! Все равно надо ее навестить! Узнать хоть, как она там… Скучает, наверное…
– Оль, ну почему я? Давай уж тогда вместе поедем!
– Никит, ну не будь свиньей, а? Ты же понимать должен – некогда мне! И так все дела отложила с этой дурацкой поездкой! Деньги, они ж с неба на голову не сыплются…
– Деньги, деньги… – уныло и тихо произнес Никита, с тоской разглядывая раскинувшийся за окном пригородный производственный пейзаж. – Все вы на деньгах этих помешались…
– Ага. Помешались. Конечно же, помешались, милый братец! Ты же сам через неделю ко мне их выпрашивать придешь, чтоб за съемную свою квартиру заплатить… Разве не так?
– Да так, так…
– Только не вздумай, как в прошлый раз, при Игоре об этом разговор завести! А то мне опять выкручиваться придется!
– Слушай, Оль, ну как ты с ним живешь, с занудой таким? Сам-то он тоже ни хрена не зарабатывает, а отчет за каждую копейку все норовит стребовать!
– А вот это уже не твое дело, братец!
– Почему не мое? Как раз и мое! Он же с ума тебя сведет хамским своим занудством! Уходи ты от него к чертовой матери!
– Ну, если только к чертовой… – грустно усмехнулась Ольга. – Куда мне уходить-то, Никит? Я ж в его квартире живу, своей у меня пока нет…
– Ну, нет, так будет! Вот продадим дом, купим себе квартиры…
– Ладно, Никитка, хватит рассуждать! Давай приводи себя в порядок и вытряхивайся из машины! И с мамой там подольше побудь! Не пять минут, как в прошлый раз! Потом перезвонишь мне, расскажешь, как она там… Что у нее за настроение…
– Слушаюсь, товарищ генерал, – пробурчал недовольно Никита и зевнул коротко, с писком, словно котенок. – Давай тогда останавливайся, что ли…
– Никитка, причешись хоть! – виновато повернулась к нему Ольга.
– Да ладно, чего там… – лениво махнул ей рукой Никита. – Красоту, ее никакой расческой не испортишь…
Хлопнув дверью, он вышел из машины, передернул слегка плечами на холодном пока утреннем ветру и пошел понуро по тротуару, влился в толпу спешащих по своим обыденным делам таких же обыденных людей с одинаково озабоченными, одинаково направленными взглядом себе под ноги лицами. «Странно, почему они всегда так внимательно под ноги смотрят? – с неприязнью вдруг подумалось Ольге. – Как будто что-то написано там для них важное… И Никитка вон так же идет, так же в землю смотрит, и кулаки в карманах ветровки болезненно скукожил, и локти к бокам прижал… Жалко так…»
Вздохнув, она тут же заставила себя взбодриться. Проехав мимо, весело помахала брату рукой, но он голову навстречу ее жизнерадостному жесту так и не поднял.
«Ничего-ничего! Пусть закаляется, не маленький уже! – успокоила она себя быстро. – Пусть съездит, отдаст маме семейный долг. Отец вон пять лет его отдавал, и ничего! Не умер же! Хотя чего это я, прости меня, Господи… – вздрогнула она испуганно, – умер, конечно же, умер… Ничего себе, какая мысль-оговорочка неприятная…» И тем не менее целых пять долгих лет они с Никиткой заботы об этом не знали. Не ценили отцовский подвиг-то. Хотя неужели и в самом деле так много лет прошло после той жуткой аварии? Ужас… А кажется, будто вчера все это случилось…
Тот страшный день Ольга могла воспроизвести в памяти почти поминутно. Мама с утра суетилась по кухне, кормила их всех горячим завтраком – все было как обычно, в общем. Странно, но в этом обязательном утреннем завтраке она усматривала особую свою священную материнскую обязанность – вставала раньше всех, старалась, готовила… Впрочем, обязанность эта так же свято распространялась и на обед, и на ужин. И глаза у нее в то утро были заплаканными – тоже, впрочем, обычно-привычное дело. А чем еще заниматься не обремененной особыми проблемами домохозяйке, скажите? При наличии взрослых уже детей? Только и остается – готовка, уборка, никчемно-пустое кружение по городу на машине да слезно-нервные срывы от вечных ссор с мужем…
К материнским слезам Ольга выработала стойкий иммунитет с самого раннего своего детства. И начинались эти слезные истории всегда одинаково – сначала мама нервно ходила по залу, размахивая полами-крыльями шелкового халата, потом, дробно стуча каблуками домашних туфель, поднималась в мезонин к отцу, и оттуда доносился еще какое-то время ее звонко-истерический голос… Потом спускалась вниз, уже с готовыми слезами на глазах, хватала за руку ее, маленькую Ольгу, и бежала прочь из дома, догоняемая в спину сердитым голосом отца: