– Оставь ребенка в покое, ради бога! Ну что, что ты от меня хочешь? Постой, нельзя тебе за руль в таком состоянии…
– А что, что мне здесь можно? – оборачивалась к нему мать уже от дверей, больно дергая Ольгу за руку. – Кому можно, те не особо сюда торопятся! Не нужен ты ей, понимаешь? Не нужен! Не нужен! Если б нужен был, она б свое право отстояла… Если б нужен был, она бы убила меня, а тебя не отдала! А она не захотела, сама не захотела! Неужели ты этого до сих пор не понял?
Отец ей на это ничего и никогда не отвечал. Просто разворачивался и молча уходил в свою библиотеку. Мама всхлипывала в его удаляющуюся спину громко-истерически и выскакивала из дома, хлопнув дверью, а потом кружила и кружила по одним и тем же улицам на белом «Москвиче», и она, маленькая Оленька, сидела на заднем сиденье, как тихая перепуганная мышка. Очень ей было жалко маму. Отчего она плачет, она не понимала, конечно. И кому отец «не нужен» был, мама тоже ей не рассказывала. Но все равно было жалко. Так кружили они порой до самой темноты, и становилось совсем уже холодно, и нельзя было маме сказать, что она замерзла. Потому что как, как ей скажешь? Она же так плачет… Остановится где-нибудь в темном переулке, уронит голову на руль и трясется вся… Или того хуже – вцепится зубами в кулак и плачет тихо так и отрывисто, пищит будто. Ольга пробовала и сама потом с кулаком в зубах плакать – и правда писк получается. Так, она помнит, потом и засыпала в машине под мамин этот плач. А просыпалась уже утром, в своей постели, и снова солнце светило в окно, и мама звала завтракать – все как обычно…
А когда Никитка родился, все как-то в лучшую сторону уже образовалось, Ольга это сразу детским своим чутьем поняла. И мама повеселела, и отец все чаще стал выходить из своего библиотечного добровольного затворничества, и гости стали в доме собираться… В основном это были отцовские знакомые, конечно. Умные всякие дядьки-тетьки университетские. А мама так суетилась, так старалась пирогов напечь к их приходу! И улыбалась всем, и в глаза искательно заглядывала, словно ответной дружбы прося… Но гости лишь честно-старательно заедали маминой стряпней умные свои разговоры да улыбались ей в ответ снисходительно. А дружить особо с мамой никто не дружил. Потом гости уходили, отец поднимался в свой мезонин-библиотеку, а мама оставалась одна с горой немытой посуды да с грустным лицом к ней в придачу…
И в тот памятный злополучный день все было как обычно. Так же началось утро с доносящихся с кухни вкусных съестных запахов, так же проскрипела лестница под шагами отца, ставшими такими тяжелыми к возрасту. И так же после завтрака они все разбежались по своим делам: Никитка в школу, Ольга в свой политехнический, отец – в университет, лекции классически литературные студентам читать. И вернулись домой только вечером, к ужину. Поначалу никто и не удивился, что мамы дома нет. Мало ли. Застряла, может, в пробке какой. Она любила в последнее время обкатывать новую свою «девятку», тряслась над ней, как над ребенком… Вот и дотряслась. Вместо того чтоб себя спасти, в первую очередь о машине подумала. Не захотела внешний ее лаково-красный вид портить, съехала на обочину, давая дорогу мчащейся ей навстречу бесшабашной фуре. Ну прошлась бы та фура слегка по лаково-красному девяточному боку, подумаешь… А так – настоящая беда из всего этого вытекла. Каким-то образом перевернулась машина очень уж неудачно, переломав мамины позвонки аж в двух местах. Так и не дождались они ее в тот вечер домой. Потом, ночью уже, искать везде стали. По моргам да по больницам, как в таких случаях и полагается. К утру только и нашли. В больнице, в реанимации…
Врачи с той маминой травмой ничего уже не смогли сделать, руками только развели. И вскоре домой выписали – живи, женщина, как хочешь. Руками еще сможешь двигать, а ногами – уж извини. Слава богу, семья у тебя есть. Помогут, мол… Поначалу они все, конечно, и впрямь семейной заботой да любовью ее окружили, просиживали вокруг кровати целыми вечерами. А потом как-то перестроились они с Никиткой на другой лад, завертела их жизнь по своим жестоким правилам. Она сама вскоре замуж вышла да к мужу переехала, взяв с собой в приданое отремонтированную мамину «девятку», и Никитка тоже из дома ушел, снял себе квартиру на другом конце города… Якобы по той причине, что с девушкой какой-то гражданским браком пожить захотел, а на самом деле слинял просто. Ольга уж потом догадалась… А отец – ничего. Отец в этой ситуации самым стойким оказался. Все пять лет честно за мамой ухаживал, несмотря на солидный свой заслуженный возраст. И готовил, и стирал, и убирал… Трудно ему дались эти последние пять лет, что и говорить. Тот трудностей таких не понимает, кто в одном доме с инвалидом неходячим не жил. А кто жил – тот знает, каково это. Но отец даже и не пожаловался ни разу, только в библиотеке своей и спасался в редкие свободные часы. Из университета ему пришлось уйти, конечно. Можно было бы и сиделку нанять, но времена наступили как раз такие, что зарплаты его профессорской едва хватало, чтоб концы с концами свести, какая уж там сиделка… Да, трудно ему пришлось. В его-то возрасте. Конечно, им с Никиткой вроде как и помочь бы ему полагалось, да как поможешь? Никитка еще студент, и заработков у него никаких, а с нее муж за каждую копейку отчет требует. Я, говорит, родителям не даю, и ты не вздумай. Сволочь, конечно, но куда теперь от этой сволочи денешься? Да отец бы и не принял никакой помощи… Все сам делал, ходил себе по дому тихонько – старик стариком. Да и мама как-то уж слишком быстро серо-пыльный старушечий образ на себя напялила, из сорокалетней цветущей женщины превратилась в бледную тень в инвалидной коляске…
Так и прошли эти последние грустные пять лет. Жили и жили родители тихо в своем доме с мезонином. А потом отец так же тихо в своей библиотеке умер, прямо в старом любимом кресле, покрытом вытершимся клетчатым пледом. Томик Чехова валялся рядом на полу – из руки враз ослабевшей выпал, наверное…
Ольга снова вздохнула, потрясла головой, пытаясь выползти из горестных вязких воспоминаний. Слава богу, вот и знакомый двор, и места для парковки – хоть завались. И Игорь еще дома, наверное. Сейчас полный отчет о поездке стребует…
В прихожей вкусно пахло кофе и жаренной с беконом яичницей. Ольга потянула носом, сглотнула голодную слюну – слава богу, сейчас попьет-поест, примет долгожданный душ, выспится…
Игорь выглянул на ее шуршание из кухонного дверного проема, запахнул халат торопливо, сверкнул в нее ранней блестящей лысиной. Все в нем с самого первого взгляда казалось твердым, каменным будто. Твердые глянцевые щеки, твердый выпуклый живот, твердая широкая шея… И взгляд был тоже твердым, упирался в лицо так, что невольно хотелось от него увернуться. Вот и сейчас – уставился на нее молча и вопросительно, будто и впрямь ожидая подробного отчета о поездке.
– Привет… – устало улыбнулась ему Ольга, тяжело опускаясь то ли на ларец, то ли на сундучок такой чудной, стоящий в прихожей вместо стульчика. Игорь притащил его откуда-то недавно. Сказал: скоро антиквариатом будет, пригодится. Хотя ничего антикварного в этой мещанской рухляди не было – Ольга это сразу разглядела, да промолчала вежливо. Обидеть мужа словом случайным нельзя было – ему всюду мерещилась насмешка над его пролетарским недостойным происхождением…
– Ну? – нетерпеливо спросил Игорь, будто и впрямь ударил чем твердым в грудь..
– Что – ну? – подняла на него глаза Ольга. – Поздоровался бы хоть для начала.
– Да ладно… Ну так привезла ты с собой эту тетку? Где она? Чего молчишь, как партизанка?
– Нет, Игорь, не привезла. Не поехала она. Сама обещала прибыть вскорости. Самолетом. Из аэропорта – сразу к нотариусу.
– То есть как это сама? От своего же наследства отказываться – и сама? Да где ты таких идиоток видела, Оль? Я же говорил тебе: надо сажать в машину и везти! Пока не опомнилась! А ты – сама…
– Ну вот сам бы и ехал тогда, и сажал бы в машину! Я что, силой туда ее запихивать должна? Кляп в рот, руки за спину? Я же не бандитка с большой дороги, чтоб такие дела делать! Да и вообще… Нам же лучше, если она сюда на один день только прилетит. Я ее в аэропорту встречу, потом к нотариусу, потом обратно в аэропорт отвезу. И дело с концом…
– И чем все это лучше, интересно?
– А вдруг бы она сейчас к маме захотела поехать? А потом увидела бы ее и заартачилась? Условия какие-нибудь дурацкие выставлять начала бы в мамину пользу… Не забывай, они сестры все-таки.