Он так пылко произнес свой монолог, что Любе стало стыдно. Ну и в самом деле, какие деньги? Мужик ее полюбил… в кои-то веки. А она… И потом, того-то, в клетчатой рубашке, когда еще встретишь, да и встретишь ли, а этот – вот он. С машиной новенькой, да еще и с любовью. Чего это она?
– Петенька, а ты и не понял, да? – хитренько хихикнула Люба. – Я пошутила.
– Ну, знаешь, Люба, такие шутки… – немного отлегло от сердца у Петра Сигизмундовича. – Я ведь чуть… чуть от горя-то… на другой постой не попросился. Женщин-то у вас здесь много, а вот мужиков… Даже выпить не с кем…
Чтобы показать, как он обижен, Петр Сигизмундович сам постелил постель и крепко запер комнату на замок – пусть знает!
По всей видимости, Люба свой промах осознала, потому что утром постоялец был сладким голосом разбужен к завтраку. А уж на столе дымились вареники с клубникой и вишней, со сметаной, с молоком. Тут же в отдельной салатнице лежала и свежая клубника, пересыпанная сахаром.
– Петенька, смотри, чего я приготовила, – ворковала Люба, стоя перед закрытой дверью.
– Ну вот, так-то оно лучше, – негромко фыркнул Петр, а в сторону двери крикнул: – Сейчас… я только утренний моцион совершу и за стол!
Моцион занял подозрительно долгое время, а когда Петр уселся завтракать, глаза его блестели от самодовольства.
– Ведь ты чего думаешь? – начал он, сразу приступая к еде. – Сейчас на улице мою себе зубы… в смысле, чищу зубы в бочке, лицо там мою… другие части тела, а из-за забора на меня соседка твоя глядит. Да так глядит-то… бессовестно, я бы сказал. Прямо везде по мне глазами шарит!
– Это Галка, наверное, – кивнула Люба. – Она вообще по мужикам… сначала глазами шарит, потом руками по их карманам… Ну, это если кто к ней на квартиру становится.
– Так я этой женщине и говорю: «Здрассьте», а она, представляешь, Любаша, она мне намекает, чтобы я к ней перебирался, потому что у нее, оказывается, рукомойник есть!
– Вот у нее только рукомойник и есть, – прошипела Люба. – А так ни стыда, ни совести – ничего нет напрочь… Петенька, так ты ешь вареники-то? Вот отсюда бери, здесь я уже маслицем помазала… Я вот что хотела спросить-то, Петя: а где мы жить с тобой будем?
Масленый вареник мгновенно стал поперек горла Петеньки:
– Не понял… Как это – где?
– Ну, обыкновенно, где? – села напротив него Люба. – Мне вот, к примеру, в городе больше по душе. У тебя ж там квартира… А когда мы переезжать будем? К тебе в город?
– Хм… ну… Это ж надо… проверить наши отношения, чувства… – промямлил Петр, а потом взорвался: – Мы еще у тебя не пожили, и уже ко мне! Чего там делать-то, в городе? Там знаешь как? Там же… ого-го! Нет, ну, если у тебя родня там какая живет, так я бы мог свозить, а если никого нет… Да чего делать-то?
– Ну как же… Вот Егорка с армии придет… Ему-то лучше в городе жить, чем в деревне.
– А кто его держит? Пусть езжает да и живет в своем городе… Здесь-то троим все равно тесно будет. А когда он у тебя приезжает?
– Через год.
– Хо! Через год-то… Хо-хо! – с облегчением выдохнул Петр Сигизмундович. – Я уж думал, он сегодня…
– Нет, Егорка через годик придет, а я вот уже сейчас начинаю думать… Может, мы твою квартиру да мой домик продадим…
– Любовь! – грозно сдвинул брови Петр. – Я начинаю подозревать тебя в корысти!
– Ой, да как же ты такое мог подумать-то? – испугалась Люба и на время разговор прекратила.
И все же в течение дня она нет-нет да забрасывала удочку.
– Петя, вот видишь, и по телевизору здесь посмотреть нечего… каналы-то не идут, – прижималась она к Петру плечом, когда тот усаживался возле телевизора.
– Ничего, сейчас такие «тарелки» продают, они тебе хоть саму Америку покажут, – успокаивал тот.
– Ой, не знаю, – вздыхала Любовь. – У меня вот дома каких только тарелок нет, а телевизор как не показывал, так и не показывает…
В доме Коровиных с утра царил покой и взаимопонимание. Даже Валентина не могла нарушить идиллию. Да сегодня сватья и не слишком раздражала Марию Адамовну – ведь надо же, глупая-глупая, а такой выход нашла!
– Ой, Валя, ну как ты вчера про это гадание отцу отморозила! – хихикала госпожа Коровина, когда дамы отправились в огород полоть морковь, как восхотелось Михаилу Ивановичу. – А я, заметила? Сразу сообразила и давай тебе поддакивать…
– Только поддакивать мало, – невесело ответила Валентина. – Надо нам этот страх закрепить. Чтобы он свою шкидлу видеть не мог.
– Ну так а чего… я буду каждый вечер страсти рассказывать.
– Не поможет, – авторитетно заявила Валентина. – Он тогда либо тебя возненавидит, либо… бояться перестанет. Тут надо… один раз, но чтоб наверняка добить!
Мария Адамовна даже боялась представить, чем можно добить свекра.
– Ну чего ты глазами-то хлопаешь? – уставилась на нее Валентина. – Надо вашему деду под кровать сунуть… какую-нибудь… нет, дохлую кошку – это будет сильно… а вот мышь!
– Ага, нашла чем испугать, – фыркнула Мария Адамовна. – Он подумает, что соседи мышей травят, и вот все уже перетравились, а одна… Пытаясь спастись, пришла к нему и скончалась.
– Тогда… Вот что, Маша! – выпучила глаза Валентина. – Ему надо лягушку! Лапку лягушачью! Под подушку!
– Он умрет. Я тебе точно говорю, – покачала головой Мария Адамовна.
– Да не умрет! Ну, можно не под подушку, а… я не знаю… в сапог ему бросить…
– Тогда деда парализует, а это вообще ни в какие ворота.
– Хорошо, эту лапку можно на кухне кинуть, и пусть не он ее найдет, а, к примеру, ты!
– Тогда я умру. Я этих лапок… И потом, где мы лягушку будем брать? И еще нужно лапу ей отрезать! Ты подумала, как животное будет дальше жить инвалидом?
Валентина ненадолго замолчала, потом махнула рукой.
– Можно ненастоящую. Купить игрушечную крысу, например…
– Какой дурак тебе такие игрушки будет продавать? Тем более в деревне? У них свои бегают, настоящие, зачем им еще игрушечные?
– Тогда самой сшить! Это ж нетрудно: кусок меха свернул клубком и ниточку подлиннее выпустил, как хвост, кто там разглядывать-то будет?
– Валя! А если сшить куклу вуду? – блеснула глазами Мария Адамовна. – Куклу всяко-разно приятнее мастерить. А потом иголочками ее всю истыкать и… тут уж можно и под подушку.
Валентина не согласилась.
– Во-первых, куклу шить сложнее, во-вторых, если под подушку прятать – надо шить ответственно, он же ее близко видеть будет, а в-третьих… Черт его знает, Маша, вдруг мы сами дедулю на тот свет отправим, когда в куклу иголки толкать станем? Лучше сшить крысу.
– Давай… – согласилась, наконец, Мария Адамовна. – Только ты мне помогать будешь, а то я одна боюсь. Ну, я имею в виду, вдруг некрасиво получится.
– Кстати, я там видела в сарае пальто какое-то старое, с замызганной норочкой на воротнике. Из этой норочки получится прекрасная игрушка.
– Точно, это мое пальто, пойдем…
И женщины удалились в сарай, пока Михаил Иванович терпеливо объяснял супруге, что надо дергать не морковку, а только вот такую травку.
Люба упрямо гнула свое, как ей казалось, достаточно неназойливо.
– Петя, а вот театр! Разве мы можем с тобой сходить в деревне в театр? А в городе в любой день, пожалуйста! И Егорка приедет, мы его тоже к театру приучим. Все его друзья – за бутылку, а он нет, он сразу в театр! Чем плохо?
– Ничем… – бубнил себе под нос Петр, стараясь вникнуть в суть сериала, которых здесь и так показывали негусто.
– Так вот я и говорю, мы продаем твою квартиру, потом…
– Да твою-то мать! – вскочил Петр. – Ты мне что-нибудь купила, чтобы мою квартиру продавать?! Вот и продавай свой дом! И не трогай меня! Я вообще… к соседке твоей уйду! Она меня звала, без всяких разговоров о квартирах, между прочим!
Люба поняла, что палку перегнула, ведь и в самом деле, удерет к Галке, а та потом фиг кого от себя отпустит.
– Петенька, – закружилась она возле мужчины. – Петенька… а… а… а пойдем в магазин! Купим тебе… бутылочку водки, а то у нас даже к столу ничего нет. А еще лучше – поедем! И правда! Чего ж машина колодой-то стоит? Поедем, ты меня хоть прокатишь, а?
– Вот… дожились… даже к столу ничего нет, – ворчал Петр. – А ты сама не можешь в магазин? Ну, здесь же недалеко.
– Как же я сама на машине? – растерянно улыбнулась Люба. – Это я сама буду разъезжать, когда ты меня ездить научишь… А когда ты меня научишь? Это же… как ты правильно решил: жена должна уметь ездить… раз уж у нас машина есть!