– Я же не нарочно его себе посадила! – возмутилась Жаккетта. – Чирей – он не спрашивает, когда ему появиться!

Жанна прозлилась весь день до вечера, но злись не злись, а изменить ничего было нельзя.

В результате Жаккетта осталась лежать дома с примочкой на глазу, а дамы отправились на прием с одной камеристкой на двоих.

Но, как оказалось позже, чирей Жаккетте на глаз посадила рука Судьбы.

Было бы даже странно, если бы Жанна не произвела в новом обществе фурора. И отнюдь не благодаря новому платью, хотя и не без его помощи. Слишком уж красива была Жанна, слишком экзотические приключения выпали на ее долю, и слишком долго не была она на таких приемах, чтобы не стать центром внимания.

История прекрасной Жанны, которую она сама скромно поведала миру, грозила превратиться в легенду. Там было все: захват пиратами и продажа в гарем к лютому шейху. Отказ отважной красавицы от любовных притязаний дикаря, томление в темнице, вышивание при колеблющемся огоньке тоненькой свечи лика Пресвятой Девы. Дерзкий побег, подкуп пиратского капитана, корабль, посланный шейхом вдогонку с приказом убить всех, кроме золотоволосой беглянки. Галера родосцев, идущая с Кипра на свой остров-крепость. Бой храбрых госпитальеров с мусульманским кораблем и суровый седой монах – капитан, укрывающий Жанну своим черным боевым плащом, чтобы посланники шейха не узнали ее по золотому платью. И, наконец, Рим, где Жанна передает в дар его святейшеству покров, вышитый в плену.

Жанна и сама не знала, зачем она нагромоздила столько вранья, слегка припудренного правдой…

Может быть, из чувства злости – все эти довольные рожи вокруг жили в свое удовольствие, когда она глотала пыль в усадьбе шейха и набивала синяки в маленькой лодке. А может, еще по каким причинам.

Но самым обидным было то, что память, словно в насмешку, стала подсовывать настоящие картины этого долгого путешествия. И ничего поделать Жанна не могла, хоть и пыталась прогнать ненужные, досадные воспоминания. Все было напрасно.

Лица стоящих вокруг людей исчезали, и она видела вместо них себя и Жаккетту, мечущихся в глиняном муравейнике Триполи. И страшного, разъяренного нубийца, вносящего в дом бесчувственную Жаккетту. Снова видела зарево над усадьбой и просторный двор, над которым пронеслась смерть. И оцепеневшую Жаккетту, застывшую у иссеченного тела шейха. Ее шейха. Видела неподвижного, словно статуя, нубийца. А она, Жанна, опять лишняя, никому не нужная, и всем наплевать, что она графиня и красавица, Господи, да что же это такое; что за мир дикий!

Врывались в сознание, тесня неприятные воспоминания, громкое восклицание какого-нибудь гостя либо женский смех, но, мгновение спустя опять безжалостно вставал перед глазами ливийский Триполи, маленький дом нубийца, обложенный со всех сторон врагами шейха.

И опять она в чужой войне, в чужой беде, всем чужая и лишняя! И только милостью камеристки, которая в простоте душевной даже не поняла, что они поменялись там, в том ужасном мире, местами, милостью простодушной, доверчивой, глупой как пень Жаккетты она смогла выбраться из этого ада и добраться до Кипра. До Кипра, где ее, Жанну, никто не ждал! Где она опять была ненужной и лишней! Что не сделали месяцы заточения в гареме в Триполи, легко совершили слова любимого человека…

К Жанне приблизилась дама, одетая с некоей претензией, рассыпающая во все стороны любезные улыбки, но взгляд которой оставался внимательным и каким-то болезненно-жадным. Дама спросила:

– А почему же вы, прелестное дитя, не отправились на Сицилию? Ведь это куда ближе?

– Так получилось, – медленно, чуть не по слогам, сказала Жанна. – Корабль пиратов уходил от погони, и даже на Кипр я попала лишь благодаря случаю. Во время этого плавания я отнюдь не была уверена, что не меняю гарем в Триполи на гарем в Стамбуле.

Лицо дамы вдруг расплылось и стало нечетким. Вновь него проступили пыльная дорога вдоль побережья лазурного моря, рощи кипарисов и группки алеппской сосны, виноградники по левую руку от дороги и одинокая башня неподалеку…

Жанна не хотела видеть эту дорогу, даже внушающая безотчетное опасение дама показалась более приятной. Она опустила глаза и вдруг увидела вместо нового бархатного платья вызывающе блеснувшую золотом парчу того, утопленного в ярости платья, Жанна вздрогнула. Она понимала, что все это чушь, подол темный, синий, это память играете ней в злую игру. Но уже, невзирая на доводы разума, вставало перед глазами, заполняя весь мир, невыносимо прекрасное, словно чеканное лицо Марина. И звучал его голос, в котором было лишь холодное удивление:

«Жанна?»

В разгар веселого вечера, находясь в центре внимания восхищенной компании, Жанна неожиданно потеряла сознание и рухнула на мозаичный пол.

Баронесса де Шатонуар была в полном восторге. Такого эффектного финала появления в свете прекрасной герцогини даже нарочно нельзя было придумать. Ну а обморок – дело житейское. Главное – как он для дела пригодится!

Под испуганное и восторженное перешептывание собравшихся Жанну унесли.

Лекарь, вызванный хозяином праздника, привел Жанну в чувство и прописал полный покой в течение нескольких дней.

Баронесса де Шатонуар увезла Жанну, а легенда о чудесном спасении прекрасной герцогини принялась распространяться по Риму и окрестностям.

Мадам Беатриса была счастлива: вот теперь наконец-то она добилась желаемой цели и попала в те круги, о которых грезила. Ведь поток посетителей к лежащей в постели Жанне не прекращался.

Как опытный ювелир, мадам Беатриса сортировала их, отделяя влиятельных и нужных лиц и оставляя на долю прочих безупречно вежливое равнодушие. Среди посетителей затесался даже плешивый протонотар, неизвестно какими путями узнавший об обмороке Жанны на вечере. Со сдержанной слезой в голосе он заверил Жанну, что уже вручил его святейшеству вышитый лик Пресвятой Девы.

Правда, долго распространяться даже на эту тему беспощадная баронесса ему не дала. И безжалостно выпроводила протонотара за дверь, дав ему, как только дверь затворилась, исчерпывающую оценку:

– Это в правление папы Сикста, когда семейство Риарио оккупировало все теплые места, он был важным лицом. Но сейчас, извините, времена другие.

Жанна согласно кивнула.

Баронесса села у ее изголовья и, поправляя подушки, сказала:

– Девочка моя! Появилась прекрасная возможность добраться до Бретани. Один чванливый индюк, сидевший здесь больше года по каким-то загадочным делам королевства Французского, собирается в путь, и он от тебя без ума. Подумай…

Жанну насторожили мурлыкающие нотки в голосе баронессы…

Повинуясь указанию лекаря, Жанна отлеживалась в постели после обморока и обдумывала дальнейшие действия.

Две вещи были ей ясны как божий день. Вещь первая: ей, Жанне, совсем не хочется ехать в Монпеза, слушать там охи и ахи. Неминуемо застрянешь на всю зиму. Без толку потерянное время. Вещь вторая: мурлыкающие нотки в голосе баронессы прямо говорят, чем неминуемо придется расплачиваться за путешествие. Не хочется. А предложение заманчивое.

И Жанна стала прикидывать, как же нужно себя вести, чтобы неизвестный пока покровитель держался подальше. В дороге это так сложно… Есть неплохой способ – падать в обморок по поводу и без повода. Но, к сожалению, вечно больная девица утратит в глазах покровителя всякое очарование. Жалко… Если он действительно обладает каким-то влиянием при королевском дворе, то можно попытаться использовать его для возвращения конфискованных при отце земель. А там и поднять вопрос, почему она, законная вдова герцога Барруа, не имеет ни доходов, ни земель, достойных ее положения? Но для этого надо, чтобы покровитель сам зависел от нее, Жанны… Интересно, в чем?

Какие-то смутные, пока неясные мысли зашевелились в ее голове.

Госпожа Беатриса вовсю использует сейчас ее, Жанну. Ее образ беглянки из гарема… И пока она извлекла из этого образа куда больше пользы, чем сама Жанна. Вот если бы можно было, оставаясь в тени, пользоваться вниманием общества к кому-то другому… К кому? Что может быть интереснее истории попавшей в арабский плен графини?

Мысли в голове Жанны бежали, обгоняя друг друга.

Опять память стала подбрасывать непрошеные воспоминания. Дом Бибигюль, поставщицы девушек в гаремы. Девицы, ожидающие там своей участи. Усадьба шейха. Жаккетта, вся в звенящих цепочках, каждый вечер отправляющаяся в шатер к господину…

А ведь шейх любил эту корову! И не он один… Интересно только, за что? Ведь ни рожи, ни кожи. Жанна фыркнула.