Елена Гайворонская - Круговой перекресток

– Нет его, – развела руками мама. – На работу вызвали.

– Ни фига себе! – изумился Виталик. – Суббота же!

– Что делать, партия сказала «надо» – сам понимаешь. Да у вас и так комплект. – Мама выглянула в окно: вокруг «Волги» курили и потягивали пивко Федечка и трое парней. Федя приветственно помахал маме рукой.

– Ничего, в тесноте, да не в обиде. Как тебе моя новая красавица? – Это уже адресовалось машине. – Заодно обмоем.

– Надеюсь, ты не станешь пить за рулем? – нахмурилась мама.

– Обижаешь, сестренка! Как-нибудь до дачи потерплю! Жаль, что Пашки не будет.

– Мы к вам еще приедем, – пообещала мама.

– И не один раз! Ну, пока. – Виталик чмокнул маму, ущипнул меня за щеку, сказал: – Пока, Санек!

Из окна мама посмотрела, как веселая гопкомпания загружается в белую «Волгу», покачала головой и вернулась к кастрюле.

Когда папа вернулся с работы, мама сообщила ему новость.

– Давно пора остепениться, – улыбнулся папа. – Сколько ему? Тридцать?

– Тридцать один. Вот не поехал на мальчишник – много потерял.

– Думаю, не так уж много. У меня здоровья не хватит столько пить. – Папа выразительно посмотрел на палец. – Лучше с Санькой в парке погуляем.

– Конечно, лучше, – подтвердила я.

Мы уже собирались выходить, когда раздался телефонный звонок.

Федечкин голос срывался на истеричные рыдания.

– Что случилось? – переспросила мама. – Что?! – Она побелела как снег, спросила осипшим голосом: – Где вы?

Я поняла: произошло что-то очень серьезное и страшное. Никогда не видела маму такой потерянной и несчастной. Губы у нее запрыгали, из глаз, размывая черную тушь, хлынули слезы. Руки тряслись, когда она вешала трубку на рычажки.

– Поедем к тете Маше, – тихо обратилась к деду. – Надо ей сказать… Виталик разбился на машине. Насмерть.

Только много лет спустя, когда выросла, я узнала, как все произошло. На даче в Ильинском веселая компания накачалась спиртным, Виталик предложил поехать купаться, все с удовольствием согласились. Залезли в машину. Нетрезвый водитель не справился с управлением, «Волга» вылетела на встречную полосу и столкнулась с грузовиком… Мария Ивановна сперва не хотела верить в страшную весть, потом стала дико кричать и биться головой о стену. Федечка, рыдая, рассказывал, что сам не мог вытащить брата из покореженной машины, просил его потерпеть, а тот глухо стонал в ответ. Когда спасатели разрезали автомобиль специальными ножницами, было уже поздно… Отец, узнав о гибели старшего сына, попал с инфарктом в больницу, откуда вышел поседевшим стариком и долго на этом свете не задержался… Обезумевшая мать винила уцелевшего сына за то, что не отговорил брата от поездки, повторяла:

– Ты должен был его остановить. Почему ты его не остановил?!

Федечка не отвечал, только плакал и пил.

Я была маленькой, и, конечно, подробности от меня утаили. Но в тот вечер поняла, что случилось нечто ужасное, непоправимое, с чем я прежде никогда не сталкивалась и с чем, по моему внезапному озарению, мне еще не раз придется столкнуться. Я знала, что больше никогда не увижу веселого и доброго дядю Виталика, и от осознания этого мне было тоскливо и страшно.

С того злополучного дня у Балашовых началась черная полоса. Невзгоды посыпались на семью как из рога изобилия, будто кто-то свыше спохватился, что отсыпал слишком много благополучия, и поспешил исправить ошибку.

Едва выйдя из больницы, Балашов-старший, невзирая на строжайшие врачебные запреты на перегрузки, буквально дневал и ночевал на работе. Должно быть, таким образом пытался хоть на несколько часов забыться и не вспоминать о страшной трагедии. Дома все напоминало о Виталике, и он старался уйти как можно раньше, а вернуться как можно позднее. Лето выдалось жарким, как-то Федор Сергеевич прямо с работы уехал ночевать в Ильинское, а утром не явился на службу. Это было совсем на него не похоже. Позвонили Марии Ивановне, она тотчас выехала на дачу и нашла мужа мертвым. Федор Сергеевич скончался от сердечного приступа.

После его похорон у Марии Ивановны забрали служебную дачу, она была тому только рада – окруженный вековыми соснами деревянный терем стал ей ненавистен. Ей казалось, что именно дом стал причиной гибели двух близких людей. Если бы Виталик не поехал в тот день в Ильинское, ничего бы не случилось. Если бы Федор Сергеевич остался в Москве, Мария Ивановна вызвала бы скорую и его успели бы спасти. Вдове и младшему сыну оставили роскошную квартиру, хранившую воспоминания о былых счастливых днях и постигших несчастьях. Одна комната стала чем-то вроде мемориала. Мария Ивановна перенесла в нее все вещи погибших мужа и сына, в шкафу повесила рубашки и костюмы, на стенах – фотографии. На столе рядом с семейным альбомом стояла ваза с цветами, вначале живыми, а когда время слегка притупило боль, живые цветы сменились искусственными.

Федечка в глубине души считал себя косвенным виновником смерти брата. Когда мать устремляла на него полный боли и горечи взгляд, ему чудился молчаливый упрек. Ее слова: «Почему ты его не остановил?!» – часто звучали в голове. По ночам мучили кошмары: изрезанное стеклами окровавленное лицо Виталика. Он вставал, находил спрятанную бутылку водки, пил прямо из горлышка. Под воздействием алкоголя Федечка становился агрессивным, неуправляемым. Как-то при выходе из бара ему показалось, что прохожий посмотрел с осуждением, Федечка незамедлительно полез выяснять отношения и сломал прохожему нос. Подоспевший наряд милиции усмирил драчуна. Поскольку больше заступаться за Федечку было некому, а потерпевший оказался работником прокуратуры, Федечке дали три года колонии общего режима.

– Так ему и надо. Будет знать, как руки распускать. Привык, что все позволено, – сказала Клара.

Мама ничего не ответила. По сути, Клара была права, но ее злорадство было неприятно. Все-таки родственники.

Тем же летом Петр Иванович с супругой решили купить трехкомнатную кооперативную квартиру взамен своей двушки. Деньги заняли у безотказных Георгия и Евдокии. Тогда Татьяна впервые осмелилась поинтересоваться у родителей, почему бы им с Павлом тоже не приобрести кооператив, чтобы всем не толкаться в малогабаритке. У Евдокии это предложение почему-то вызвало бурный шквал эмоций. Оказалось, она не готова расстаться с единственной дочкой, даже если та переедет в соседний подъезд.

– Выходит, тебе с нами тесно! – запричитала она. – Вот благодарность! Мы тебе ребенка растим, а ты нас покинуть хочешь! Старые стали – помешали!

– Ну что за глупости! – оправдывалась Таня. – Мы же не в другой город уедем. Почему надо обязательно жить вместе?

– Раньше люди в бараках жили, коммуналках, и ничего. А теперь в отдельной квартире тесно стало! – не слушала никаких разумных доводов Евдокия. – В тесноте – не в обиде.

– При чем тут «раньше»! Раньше и в туалет на улицу бегали, ты же от унитаза не отказываешься! Время идет, люди улучшают условия.

– Ага, цари да бояре во дворцах жили, а потом их за те хоромы к стенке, да по этапу! Лучше жить просто, но спать спокойно.

– Времена Сталина в прошлом, – напомнила Татьяна. – Сейчас людей не сажают за взнос в кооператив.

– Сегодня не сажают, а завтра неизвестно, как обернется! Васька Козырев из сорок пятой тоже вон и квартиру купил, и дачу, и машину… А потом раз, и посадили за спекуляцию.

– Зачем ты все мешаешь в кучу?! – возмутилась мама. – Мы же не спекулянты. Деньги честным трудом заработаны, все доходы учтены.

Но проще было доказать что-либо телеграфному столбу, чем полуграмотной запуганной Евдокии. Она твердила свое: лучше не выделяться, жить, как все, вместе надежнее.

– Надо же подумать и о Сане, – выдвинула последний аргумент Таня, ее лицо уже пошло красными пятнами. – Девочка вырастет, соберется замуж, тоже сюда мужа приведет?

– И пусть приводит, – ударила кулаком по столу Евдокия. – Не дам согласия на разъезд, и точка.

Просто удивительно, как с годами меняются люди. Безропотная безотказная простушка Евдокия после смерти свекрови как-то незаметно, потихоньку переродилась в Кабаниху советского розлива, держащую немногочисленное семейство в цепком пухленьком кулачке. Таня никогда не была бойцом. Она отступила перед домостроевским натиском Евдокии. Георгий нашел дочь молчаливой, подавленной, глядящей в окно на серый двор в пятнах блеклых луж. Погладил, как маленького ребенка, по голове.