Игорь Антов - Крым. Пирамида времени

— Пуццолановым? — оживился Семен Терентьевич, — это какой-то особый камень для строительных работ?

— Говорят, пристани строить — незаменимая вещь. Они эту пуццолану добавляют в цемент, и тогда его морская вода нипочем не разъест. Дорогая штука — эта пуццолана. Тут прям пуццолановая лихорадка у нас идет. Деньгу такую вложили в обустройство карьера, что, думаю, штука эта на вес золота. На землях профессора Вяземского нынче работает предприятие «Русская Пуццолана». Мне ихний десятник говорил, что из пуццоланы еще римляне строили свой Колизей, на котором христианских мучеников терзали. И вот теперь, пожалте, русская пуццолана. Подвесную дорогу тут построили. Понатыкали столбы здоровущие, эдакие виселицы. И вагонетки повесили. Одну станцию дороги под самой Святой горой сделали, другую в скалах у моря. Многие деревья порубили, а какие-то вроде даже и наоборот, высаживали. В общем, развернулись по-богатырски. Главным там господин Козловский. А по ту сторону Карадага у коктебельских болгар о прошлом годе заарендовала землю компания господина Экземплярова, тоже пуццолану добывает.

Грюнберг, до сих пор молчавший, обратился к Михалычу:

— Ваши столичные партнеры только землями интересуются, или предприятиями тоже? Меня, к примеру, больше привлекают всяческие предприятия, основанные на техническом прогрессе. Был бы капитал, непременно бы присмотрелся и вложил бы деньги в какое-нибудь такое перспективное дело. Только вот капиталов у меня нет. Но к промышленному делу тянет, господа, за ним будущее.

Приятель Яхонтова запротестовал:

— Да авантюра это. Пуццолана — дело темное, с ней немудрено и прогадать. А земля — дело верное. Она каждый год дорожает. И будет только дорожать, верно вам говорю.

Михалыч примирительно сказал:

— Я, конечно, в первую очередь землей интересуюсь, но если подвернется какое-нибудь беспроигрышное предприятие, так отчего бы и не вложиться.

— Будет дорожать почище всякой пуццоланы, а то и самого золота, — не успокаивался приятель Яхонтова. — Уже в газетах стали писать, что у нас тут не только летний отдых с купанием, но и зимний курорт будет. Тут ведь ветров таких, как в Коктебеле, зимою не наблюдается. А винных подвалов пруд пруди. Обещают телефоны провести. Детскую колонию собираются открыть. А кормить-то детишек надо? А взрослых курортников круглый год поить и кормить надо? Надо! Это ж какой сбыт для крепких хозяев! Кафе, ресторации, купальни, все ведь сделают, дайте срок. Это сейчас тут господа дачники в своих дачах появляются по одной неделе в году, Это сейчас еще татары дивятся, на кой господам дачи эти, одни сторожа при них живут. А пройдет годков пять, и вы не узнаете отузскую долину!

Разгоряченный дядька снял картуз и нервно пригладил седую шевелюру, снова надел и прибавил веско:

— Самое верное дело — в Отузах покупать возле шоссе. Там Стефано-Сурожский монастырь совсем рядом, там сады хорошо растут, вот где хозяйство развернуть можно, да на курортниках зарабатывать. Знаю людей, у которых отличнейшие участки на продажу есть.

Вечером Михалыч с местным дядькой, поручиком и Семеном Терентьевичем отправились обсуждать дела и знакомиться с нужными людьми, а Таню определили на ночь к тихой старушке в простую, но чистую хату.

В этом доме все было почти так, как видела часто Таня в раннем детстве в маленьких восточноукраинских городках и в черно-белых советских фильмах, смотренных в тех же городках и хатах. Фильмах, где люди говорили нарочито громко, тщательно артикулируя и выкрикивая каждое слово с очень профессиональными театральными интонациями. Где в промежутки между их страстными разговорами врывалась еще более громкая, мощная симфоническая музыка, наполнявшая душу то смятением, то ликованием, то покоем, резко распахивавшая свои крылья на фоне бескрайних сибирских просторов, сосновых и березовых лесов, полтавских мазанок, арктических пустынь, целеустремленных взглядов, на фоне атакующих, ощетиненных штыками солдатских цепей, мелькания тельняшек, шинелей, «максимов», «катюш», саней, деревенских танцев, дворянских балов, госпитальных палат, ночных прогулок по гранитным набережным с разведенными мостами и рубиновыми звездами, горячих коней, лихих чубов парней, тяжелых смолянистых кос девчат, на фоне крепдешиновых платьев на плотноватых фигурах, туфелек и кирзовых сапог на крестьянских девичьих ногах, чугунных утюгов в крепких женских руках.

Низкие потолки. Неровные стенки, покрытые, кажется, известкой. Темно-коричнево-красный ковер на стене. Подушки горкой, одна на другой, от огромной до маленькой, в изголовье высокой железной кровати, увенчанной железными же набалдашниками. Ситцевые светлые маленькие занавески на окнах. Примитивной резьбы, но очень функциональные шкафчики, со множеством полочек-ящичков-отделений, выкрашенные голубой краской, с маленькими деревянными замочками-щеколдами, поворачивающимися на гвоздике. Дорожки-половички, с темными поперечными полосками. В таких домах прожили весь двадцатый век несколько поколений, несколько сотен миллионов человек на огромном пространстве. От Черного до Японского моря, от Питера до Ялты.

С уходом солнца стихли и без того редкие хозяйственные звуки поселка. Где-то вдалеке взлаивали время от времени собаки, стремительно объединяясь в хор и так же стремительно утихомириваясь. Изредка ближний дворовый пес глухо поддакивал своим сородичам и коллегам по работе. Таня вышла в темный двор, закутавшись в простыню, долго слушала родную и, как всегда, немного грустную, полифонию цикад. На звездном небе темнели силуэты громадных столбообразных тополей. Чиркнул, как спичкой, метеор — падающая звезда. Словно всполошенный этой небесной искрой, зашумел ветер, всколыхнул листву и растрепал Тане волосы запахами степи, ароматом трав, ночной земли, парного молока и чего-то пряного, забрался под простыню и зашарил по телу прохладными ладонями.

С крыльца сквозь прореху в деревьях сада было видно, как на далеком холме светился изнутри домашним светом чей-то домик. И этот свет, в оправе досточек и стеклышек веранды, казался самым главным светом во всей Ойкумене, во всем подлунном мире. Он светил Тане, как маяк, подтверждающий, что она не окончательно потерялась в жизни, что берег есть, и до него можно добраться, до теплого домашнего очага. Он излучал уют и надежду, он казался почему-то самым надежным. А ведь был он, если вдуматься, хрупким и беззащитным в огромном мире среди государственных аппаратов и технических прогрессов, в мире войн, революций и стабилизаций, в мире демократизаций и приватизаций, коллективизаций и ликвидаций, и ликвидаций последствий.

Но он был, и это главное, и он будет всегда.

В Судак прибыли поздним утром. Вид с перевала на Судакскую бухту был, в общем, таким же, каким его знала Таня: с горами Сокол и Крепостной, приковывающими все внимание. Вот только города Судака на месте не оказалось. Был лишь дачный поселочек вдоль берега моря, с молодыми низкорослыми деревцами. Большинство самых крупных — в два этажа — строений лепились к подножию генуэзской крепости, там, где уходила вверх дорога в Новый Свет. Когда подъехали поближе, Таня обнаружила, что крепость выглядит гораздо древнее, чем в начале XXI века. Вместо сотни ровненьких зубцов на стенах и башнях она насчитала только полтора десятка. Главная башня, которую экскурсовод пышно именовал Консульским замком, стояла сейчас корявым огрызком. Получилось, будто время для этих сооружений пошло вспять. Крепость за двадцатый век как бы помолодела, вернулась на уровень какого-нибудь шестнадцатого или семнадцатого столетия. Единственным отремонтированным, совсем целым сооружением в крепости выглядел храм — тот самый, который всегда отлично просматривался из Судака, с круглым куполом в восточном стиле, на тяжелой кубической основе. Купол и теперь смотрелся новехоньким, на нем был водружен аккуратный крест.

Кирха под крепостью выглядела очень похоже на ту, которую помнила Таня, только деревьев вокруг было сейчас совсем мало.

В поселке Уютное, который Танины спутники называли немецкой колонией, поручик отправился искать своего родственника. Таня же пошла просто прогуляться. Перед воротами крепости виднелся плакат со строгим текстом:

«Императорское Одесское Общество Истории и Древностей, владеющее крепостью в Судаке, просит посетителей охранять древние развалины. Воспрещается что-либо ломать, сбрасывать камни, раскапывать. Прогулки по крепости совершать под руководством сторожа в сухую, тихую и теплую погоду».