То был тяжелый день. Я жила с Кэмом в его лофте в Роли, наблюдая за тем, как жизненные обстоятельства, что я навлекла, меняют его. Я чувствовала себя бесконечно уставшей, но сон не приносил ожидаемого облегчения, изматывая меня невероятно реалистичными кошмарами.
Деревья маячили за спиной, легкий ветерок запутывал длинный подол моего платья вокруг лодыжек и, в этот раз, лето не показалось мне таким уж неотвратимым.
Я только что приобрела крендель у пекаря на деньги, что попросила у Кэма сегодня утром. Меня никогда не смущало просить деньги у родителей (и гораздо больше, чем жалкие десять долларов, которые Кэм выскреб из своего бумажника), но каждый раз, когда я просила его об этом, у меня было чувство, будто я отдавала часть своей души взамен.
Женщина с коляской прогуливалась по мощеным дорожкам вокруг парка. У неё был тип лица, по которому сложно определить возраст. Ее, длиной до подбородка стрижка а-ля «мамаша» намекала, на около тридцатилетний возраст, однако лицо выглядело свежим и молодым, не смотря на темные круги под уставшими глазами.
Половина её лица была искажена из-за телефона, зажатого между плечом и подбородком. Обе руки были заняты несмежными делами: одной было поручено выправление тента на коляске, тогда как вторая вылавливала только-только начавшую ходить малышку в розовой пачке, искусно уворачивающуюся от неё. Я могла слышать только часть разговора по телефону, из-за криков ребёнка, но даже этого хватило, чтобы осознать, что её голос звучал так же изможденно, как я себя чувствовала.
Женщина остановилась около моей скамьи в парке, чтобы закрепить тяжёлый мешок с детскими вещами на руле прогулочной коляски и отыскать в нем какую-то вещь. Мать была настолько занята, что, казалось, даже не заметила моего присутствия, чего нельзя было сказать о маленькой девочке, которая тут же ко мне подсела. Тюль её пачки выглядела прямой и жёсткой, скрывая нижнюю половину маленького тельца, и только дрыгающиеся носки розовых балетных тапочек выглядывали из-под неё.
— О, нет!
Я посмотрела как раз в тот момент, когда несметное количество бутылочек, пустышек и других всевозможных детских принадлежностей вывалились из мешка и покатились вниз по склону.
— Черт возьми!
За первым последовало еще более эмоциональное восклицание. Женщина быстро хлопнула ладонью себе по губам, глядя на дочь широко раскрытыми глазами.
— Это очень плохое слово, Астрид. Мамочка не хотела говорить это нехорошее слово. Мы ведь не расскажем папе об этом уродливом слове, не так ли, милая?
Девочка внимательно смотрела на мать.
Когда она поняла, что старший ребенок не собирался ни соглашаться, ни опровергать ее высказывание, она нетерпеливо протянула дочери руку.
Маленькая девочка не сдвинулась с места.
— Астрид, — женщина скомандовала голосом, который, как я подозреваю, получают все матери на первый день рождения своего ребенка.
Астрид моргнула, но ее большие глаза, как у Бэмби, остались непреклонны. Мать чуть не плакала, глядя вниз набережной, туда, где вещи из мешка остановили свой бег. Крик младенца добавил восклицательный знак всей этой ситуации.
— Можете оставить ее со мной.
Даже не знаю, что заставило меня это сказать. Может то, что девочка была маленькой балериной, как и я когда-то. А может, во мне начал просыпаться материнский инстинкт.
— Я послежу.
Женщина удивленно уставилась на меня, будто не знала, что я здесь до этого момента. Недоверие отразилось на ее лице, пока взгляд не опустился ниже, на мой огромный круглый живот. Моя беременность явила собой большой жирный знак «Мне можно верить».
— Я всего на минутку, Астрид. Пожалуйста, будь хорошей девочкой с этой милой леди.
Как только ее мать ушла, забрав с собой неумолкающего младенца, чтобы собрать потерянные вещи, Астрид оживилась. Неуклюже маневрируя ей все же удалось встать на колени, и ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Дыхание девочки пахло чем-то сладким: конфетами или мороженным.
—Ты кто? — спросила она.
Я тут же пожалела о своем опрометчивом предложении. Никогда не умела ладить с детьми. Очевидно, надвигающееся материнство не изменило этого.
— Я — девочка.
— Я собираюсь стать балериной, — сказала она уверенно. Ее светло-коричневые волосы, всего на оттенок или два отличающиеся от маминых, были спутанными, непослушными и вьющиеся на концах. Это был кошмар, но однажды, с возрастом и грамотным использованием нескольких средств ухода, они будут прекрасны — этакие сияющие локоны, что обычно показывают в рекламе шампуня.
— Моя мама раньше была юристом. А ты кто?
Я колебалась, сконфуженная вопросом. Каким бы нереалистичным это сейчас ни было, балет всегда был моим будущим. Что на самом деле это означало, как бы далеко меня завело — раньше не имело никакого значения. Я полагала, что буду решать проблемы по мере их возникновения.
— Ну... Я пока еще не решила. Думаю, что могу стать кем угодно, если честно.
И на секунду мне показалось, что все возможности мира распластались у моих ног, умоляя выбрать из них.
— Неправильно, глупенькая, — вскрикнула Астрид победно, прежде чем ее маленькие ручки обхватили меня за пояс, а розовая щека прижалась к ткани на моем животе.
— У тебя внутри ребенок. Ты — мамочка! И ты всегда, всегда ею будешь.
Даже после того, как мама Астрид забрала ее и долго меня благодарила, слова девочки продолжали отдаваться эхом в моих ушах, как, если бы она шептала «навсегда, навсегда, навсегда...»
— Подожди-ка, — вернула Маделин меня в реальность, разозленная молчаливым погружением в личные воспоминания.
— Если Кэма с тобой не было в агентстве, то откуда он вообще может знать, что там происходило?
— Я рассказала ему об этом позже, — уверила я, немного задетая тем, что она решила, будто я могла скрывать что-то настолько важное от Кэма.
— Так все действительно происходило именно так, как написано? — со скепсисом в голосе Маделин требовала ответа.
— Все важные моменты, так или иначе.
Я смотрела в сторону, избегая встречаться глазами, но ее пристальный взгляд и молчание накалили ситуацию, как, если бы Маделин развела костер под моей ложью.
— Ну... агент спрашивала меня, почему я решилась на удочерение.
Ее изумрудные глаза сияли как фейерверки, обрадованные моим нейтральным началом. Маделин — настоящая акула. Она могла учуять каплю крови в воде за километры отсюда.
— И каков был ответ?
— Я сказала, что слишком молода, чтобы стать матерью. Хотелось, чтобы ребенок Кэма получил лучшую жизнь, чем я могла обеспечить, и ни один из нас не имел надежного источника дохода, — выдохнула я, отвечая. Такой вариант, по крайней мере, было не сложно озвучить.
— И это истинные причины? — ее цепкий, колючий взгляд буквально дробил тело на атомы, изучая меня.
— Это правда.
— Но ведь только ее часть? — Маделин вздернула бровь, когда ее предположение попало в яблочко.
Моя дрожь подтвердила правду, которую она только что открыла.
Словно Нэнси Дрю из детективных романов, она ликовала, раскрывая свою логическую последовательность,
— В «Девушке в желтом платье» Эдли не рассказывает Кэму о своем решении отдать ребенка, еще несколько недель после посещения центра по усыновлению. Он так и не узнал, почему она сделала именно такой выбор.
Да он и не смог бы — я приняла все решения за нас обоих. К тому моменту, когда я рассказала ему, мой выбор был настолько тверд, что никакие расспросы и заверения не смогли бы изменить его. Это никогда не было решением Кэма. Я просто не позволила ему его принять.
Я набрала воздуха в легкие.
— Мне пришлось отказаться от очень многого, после того как я узнала, что беременна. Оставить родителей, ни секунду не размышляя. Я по-настоящему сильно любила Кэма.
— Так ты решила отказаться от ребенка, бессознательно отталкивая своего любимого за то, что он лишил тебя семьи и испортил фигуру, — отрезала Маделин, выдавая собственную версию моей истории.
— Матерь Божия! Ты действительно так обо мне думаешь?
— Просто ты так долго добиралась до сути вопроса, что мой ум начал высказывать собственные гипотезы, — Маделин совсем не выглядела извиняющейся.