– Времени на поиски пасхальных яиц почти не останется?
– Типа того.
– Значит, это будет прощальная прогулка? – Прощание с Нью-Йорком? Со мной?
Хотя для меня уже несколько поздновато.
– Можно и так сказать, да, – отвечает Мия.
Я какое-то время молчу, будто раздумываю, будто взвешиваю, будто бы на ее приглашение может быть другой ответ. Потом я улыбаюсь, актерствую.
– Хорошо, почему бы и нет?
Но идея заходить в здание вокзала мне до сих пор кажется сомнительной, так что я надеваю солнечные очки и бейсболку. Мия ведет меня по коридору, пол которого выложен оранжевой плиткой, сосновому дезинфицирующему средству не совсем удается замаскировать запах мочи. Потом мы поднимаемся по нескольким эскалаторам, проходим мимо закрытых киосков с газетами, мимо ресторанов быстрого питания, затем снова поднимаемся по эскалаторам и оказываемся перед неоновой вывеской «БОУЛИНГ-ОТДЫХ».
– Вот, – говорит она и скромно, и с гордостью. – После того, как я наткнулась на него случайно, я завела привычку заглядывать сюда всякий раз, как окажусь на вокзале. А в последнее время стала и просто так заходить. Бывает, сяду в баре, закажу себе начос и смотрю, как другие играют.
– А сама почему не играешь?
Склонив голову набок, Мия похлопывает себя по локтю.
Точно, локоть. Ее ахиллесова пята. Вообще это была одна из немногих частей тела, которая не пострадала в аварии, которую не гипсовали, не чинили с помощью штифтов и швов, откуда не снимали кожу. Но когда Мия вновь начала играть на виолончели в этой своей безумной попытке наверстать упущенное, он заболел. Сделали рентген. МРТ. Врачи ничего не находили, сказали, что, может, сильный ушиб или поврежденный нерв, советовали репетировать поменьше, но Мие это не понравилось. Она сказала, что кроме виолончели у нее ничего не осталось. «А как же я?» – подумал я тогда, но вслух не сказал. Врачей Мия не послушала, играла, превозмогая боль, и со временем либо ей стало лучше, либо она привыкла.
– Я пыталась затащить сюда ребят из Джулиарда, но они не заинтересовались. Но это и не важно, – продолжает она. – Мне нравится само место. Как оно тут запрятано. И чтобы наслаждаться этим, мне играть не обязательно.
Значит, твой райский возлюбленный слишком хорош для грязных забегаловок и боулингов, да?
Раньше мы с Мией играли, иногда даже вдвоем, а иногда с нами ходила вся ее семья. Кэт с Дэнни боулинг очень любили, Дэнни вообще обожал всякое ретро. Даже Тэдди иногда выбивал восемьдесят очков. Нравится тебе это или нет, Мия, но и в твоей цепочке ДНК есть звенья гранджа – благодаря твоим родителям. Может, и благодаря мне тоже.
– Можем сейчас сыграть, – предлагаю я.
Мия улыбается, снова похлопывает по локтю и качает головой.
– Но тебе шары бросать не обязательно. Просто посмотришь – для полноты ощущений. Или я могу за двоих. Мне кажется, тебе надо сыграть хоть разок. В рамках прощального тура.
– Ты готов пойти на это ради меня? – меня цепляет удивление в ее голосе.
– Конечно, почему бы и нет? Я в боулинге сто лет не был, – это не совсем правда: мы с Брен ходили несколько месяцев назад. Это была какая-то рекламная акция, и по какой-то достойной причине мы арендовали дорожку за двадцать тысяч баксов в час, но так и не поиграли: мы пили шампанское, Брен сплетничала с друзьями. Ну какой нормальный человек пьет в боулинге шампанское?
В «Боулинг-Отдыхе» пахнет пивом, а еще воском, хот-догами и чистящим средством для обуви. Как надо. На дорожках полно необычайно несимпатичных ньюйоркцев, которые, похоже, пришли сюда именно играть. Никто не удостаивает нас двумя взглядами – и одним-то редко. Я плачу за дорожку и за две пары туфель. Все как положено.
У Мии немного кружится голова, и она, буквально выбивая чечетку от радости, отыскивает розовый шар с восьмеркой, который буду бросать за нее я.
– А как назовемся? – интересуется она.
Мы раньше всегда выбирали имена музыкантов; она каких-нибудь олдскульных панкушек, а я – классических композиторов. Джан и Фредерик. Или же Дебби и Людвиг.
– Выбирай, – предлагаю я, поскольку сам сомневаюсь, до какой глубины следует погружаться в воспоминания о прошлом. Но увидев, что она вписала, я чуть не падаю. «Кэт» и «Дэнни».
Увидев мое лицо, она смущается.
– Они же любили боулинг, – поспешно объясняет Мия, но тут же меняет имена на «Пэт» и «Ленни». – А так? – спрашивает она как-то чересчур радостно.
«На две буквы от того ужаса отличается – думаю я. Трясущейся рукой я беру шар «Пэт» и, наверное, поэтому сбиваю всего восемь кеглей. Но Мия не расстраивается.
– Все остальное тоже будет мое! – восторженно визжит она, но потом осекается и смотрит вниз, на ноги. – Спасибо, что туфли мне тоже взял. Это так мило.
– Не за что.
– Интересно, почему тебя тут никто не узнает? – интересуется Мия.
– Дело в контексте.
– Может, снимешь очки? Когда ты в них, трудновато разговаривать.
Я про них забыл и теперь почувствовал себя глупо, в том числе и из-за того, что вообще пришлось их надевать. Я снимаю очки.
– Так-то лучше, – говорит Мия. – Я вот не понимаю, почему исполнители классической музыки думают, что боулинг – игра белых голодранцев. По-моему, очень весело.
Не знаю, почему это противопоставление снобов из Джулиарда простым смертным меня настолько возбуждает, но это так. Я сбиваю и две оставшиеся кегли Мии. Она ликует.
– Тебе там вообще нравилось? В Джулиарде? – интересуюсь я. – Все надежды оправдались?
– Нет, – и опять меня охватывает это странное ощущение победы. Пока она не добавляет: – Оказалось лучше, чем я надеялась.
– А.
– Хотя не сразу. Поначалу было тяжко.
– Это неудивительно. Ну, с учетом обстоятельств.
– В том-то и проблема. Что «с учетом обстоятельств». Слишком много их было. Когда я туда приехала, поначалу было как везде; люди все такие заботливые. Соседка по комнате у меня такая чувствительная оказалась, что смотреть на меня без слез не могла.
«Слишком Эмпатичная» – ее я помню. Несколько недель застал.
– И все последующие мои соседки были такие же примадонны. Первый год я постоянно их меняла, пока вообще не выехала из общаги. Ты в курсе, что я в одиннадцати разных местах тут успела пожить? Думаю, это рекорд.
– Ну, перед турне неплохая тренировка.
– Тебе нравятся разъезды?
– Нет.
– Неужели? На разные страны посмотреть. Я-то думала, ты от этого в восторге.
– Я ничего не вижу, кроме отеля, сцены и мелькающей зелени за окном автобуса.
– И что, никогда не ходишь смотреть достопримечательности?
Остальные ребята ходят. Заказывают частные ВИП-экскурсии, чтобы попасть в Колизей до официального открытия, и все такое. Я бы мог к ним присоединиться, но в таком случае пришлось бы проводить с ними время, поэтому просто сижу в отеле.
– Времени обычно нет, – вру я. – Ты рассказывала о проблемах с соседками.
– Ага, – продолжает Мия. – Слишком много сочувствия. Было такое ощущение, что все, включая преподавательский состав, в моем присутствии напрягались, хотя должно было быть наоборот. Там есть такой как бы обряд посвящения, когда весь оркестр разбирает твою игру, перемывая все косточки – прямо на людях. И через это прошли все. Кроме меня. Я была как невидимка. Никто не осмеливался меня критиковать. И уж поверь мне, причина крылась вовсе не в том, что так уж классно я играла.
– Может, и в этом, – говорю я. Я подхожу к ней поближе и подношу руки к сушилке.
– Нет, не в этом. Всем начинающим непременно надо пройти обзорный курс по струнным квартетам. И там есть один преподаватель такой, Лемский. Большая шишка на факультете. Русский. Вот представь себе все стереотипы жестокости – и все это про него. Злобный сморщенный старикашка. Отцу бы он понравился. Через несколько недель меня вызвали в его кабинет. Обычно это считалось дурным знаком.
И вот он сидит за своим деревянным столом, заваленным кипами нот и прочих бумаг. И начинает рассказывать мне о своей семье. Евреи, украинцы. Как они переживали сначала погромы, потом Вторую мировую. И такой дальше: «Все в жизни с трудностями сталкиваются. Проходят через боль. Тут тебя собрались баловать из-за случившегося. Но я придерживаюсь мнения, что ты могла бы с тем же успехом и сама погибнуть в той катастрофе, потому что так мы задушим твой талант. Ты хотела бы этого?»
Я не знала, что на это ответить, застыла на месте. И он тогда начал на меня орать: «Хочешь? Хочешь, чтобы мы тебя задушили?» Я едва выдавила, что нет. «Хорошо», – сказал он, взял свой смычок и погнал меня прочь.