Гейл Форман - Куда она ушла

– Готов? – спрашивает она.

Мне так много хочется ей сказать, и самое главное – что я всегда был готов. Но я вместо этого врубаю усилитель, достаю из кармана медиатор и просто говорю:

– Да.

Казалось, что мы играем уже несколько часов, дней, лет. Хотя, может, и несколько секунд. Я уже не понимаю. Мы то ускоряемся, то замедляемся, кричим на наших инструментах. Потом становимся серьезнее. Потом смеемся. Играем тише. Играем громче. Мое сердце неистово колотится, кровь почти закипает, все тело вибрирует, и я вспоминаю: «концерт» не означает, что ты стоишь, как мишень, перед тысячами незнакомцев. Это значит единение. Это значит гармонию.

Когда мы, наконец, останавливаемся, я весь в поту, Мия тяжело дышит, как будто пробежала не меньше десятка километров. Мы сидим в тишине, ритм нашего дыхания одновременно стихает, пульс тоже замедляется. Я бросаю взгляд на часы. Уже больше пяти. Мия это замечает и откладывает смычок.

– А теперь что? – спрашивает она.

– Шуберт? «Рамоунз»?[32] – отвечаю я, хотя и знаю, что она не играет по просьбам. Но мне хочется лишь продолжать, впервые после длительного перерыва у меня не осталось никаких других желаний. И мне страшно думать о том, что будет, когда музыка закончится.

Мия показывает на зловеще мерцающие на подоконнике электронные часы.

– Мне кажется, ты на самолет не успеешь.

Я пожимаю плечами. Мне даже все равно, что сегодня есть еще как минимум десяток других рейсов на Лондон.

– А ты на свой?

– Я и не хочу успевать, – робко говорит она. – У меня есть день до концерта. Могу завтра вылететь.

Я вдруг воображаю, как Алдус нервно расхаживает по залу вылетов Вирджин и гадает, куда я запропастился, названивая на сотовый, который так и валяется в отеле на тумбочке. Думаю я и о Брен, она в своем Лос-Анджелесе даже не представляет, что здесь, в Нью-Йорке, началось землетрясение, от которого у нее там скоро начнется цунами. Но тут я понимаю, что перед «потом» есть «сейчас», которым надо заниматься.

– Мне надо бы позвонить, – говорю я Мие. – Менеджеру, он меня ждет… и Брен.

– Конечно, – говорит она и, помрачнев, вскакивает, от волнения чуть не роняя виолончель. – Телефон внизу. Мне тоже надо бы позвонить в Токио, хотя я почти уверена, что там у них полночь, так что я напишу письмо, а наберу позже. К тому же человек, который организовывает поездку…

– Мия, – перебиваю я.

– Что?

– Разберемся.

– Правда? – выглядит она не очень уверенно.

Я киваю, хотя у меня самого колотится сердце, а вокруг как будто летают кусочки пазла. Мия подает мне беспроводной телефон, я выхожу в сад, где уединенно и спокойно, хотя отчаянно стрекочут цикады. Алдус берет после первого же гудка, и, услышав его голос, я сразу же начинаю свой монолог – заверяю его, что все в порядке, и излагаю план так, будто я его долго-предолго обдумывал. Что в Лондон сейчас не лечу и что ни в каком клипе сниматься не буду, интервью давать тоже отказываюсь, но к началу европейского турне прилечу в Лондон и отыграю все концерты. Остальное только формулируется у меня в голове – идеи, которые начали сгущаться, словно туман, еще на мосту – Алдусу я об этом пока не говорю, но мне кажется, он догадывается.

Поскольку я его не вижу, я не знаю, что с ним творится – хлопает ли он глазами, вздрагивает или делает удивленное лицо, но реагирует он моментально.

– То есть все обязанности по турне выполнишь? – переспрашивает он.

– Да.

– А группе что сказать?

– Пусть, если хотят, делают клип без меня. Я прилечу к фестивалю в Гилфорде, – с этого крупного мероприятия в Англии и начинается наше турне. – И там все объясню.

– А где ты будешь до тех пор? На случай, если кому-нибудь понадобишься.

– Скажи, чтобы никому не понадобился, – отвечаю я.

Следующий звонок дается тяжелее. Плохо, что я именно сегодня решил бросить курить. Вместо этого я делаю упражнения на глубокое дыхание, которым научили меня врачи, и набираю номер. Путешествие в тысячи километров начинается с десяти цифр, да?

– Я подозревала, что это ты, – начинает Брен, услышав мой голос, – ты опять телефон потерял? Ты где?

– Я еще в Нью-Йорке. В Бруклине. – И после паузы добавляю: – С Мией.

Наступает гробовая тишина, и я заполняю ее монологом, чтобы… что? И не знаю, объяснить, что вчера все сложилось случайно, признать, что у нас с Брен в любом случае все было не так – не так, как она хотела, и в итоге я оказался козлом. И высказать пожелание, чтобы в следующий раз ей больше повезло.

– Да, уж на этот счет можно не беспокоиться, – говорит она со смешком, но он звучит, видимо, не так, как ей хотелось бы. Возникает долгая пауза. Я жду, что она разразится неизбежной тирадой, начнет обвинять меня. Но Брен молчит.

– Ты еще тут? – спрашиваю я.

– Да, я думаю.

– О чем?

– О том, что, может, лучше б она умерла?

– Брен, прекрати!

– Да заткнись! Не тебе в этой ситуации злиться. Не сейчас. Но ответ отрицательный. Не лучше. – После паузы она добавляет: – А вот насчет тебя не уверена. – И вешает трубку.

А я стою, все еще прижимая телефон к уху, осмысливая последние слова Брен, гадая, не было ли в ее грубости толики прощения. Хотя не знаю, важно ли это, потому что я замечаю, что воздух становится прохладнее, а меня охватывает чувство освобождения и легкости.

Через какое-то время я поворачиваю голову. Мия стоит в дверях, ожидая сигнала, что разговор окончен. Я машу рукой, все еще как в тумане, и она медленно выходит ко мне в выложенное кирпичом патио, а я так и держу телефон. Мия берется за него сверху, словно это эстафетная палочка, которую надо передавать.

– Все нормально? – интересуется она.

– Я, скажем так, освобожден от своих прежних обязательств.

– От концертов? – Мия удивлена.

Я качаю головой.

– От концертов – нет. Но от всякой ерунды, которая должна была быть до них. И прочих своих привязанностей.

– О.

Мы оба какое-то время стоим, улыбаемся, как идиоты, все еще держась за телефон. Я, наконец, вынимаю его из ее руки, кладу на металлический столик, а ее руку не выпускаю.

Потом глажу ее мозолистый палец, костяшки тонких пальцев, запястье. Это одновременно кажется и совершенно естественным, и большим подарком. Я ведь трогаю Мию. И она не против. И не просто не против, она закрывает глаза и принимает ласку.

– Неужели это правда? Неужели мне можно держаться за эту руку? – спрашиваю я, поднося ее к своей колючей щеке.

Улыбка Мии как тающий шоколад. Как отпадное гитарное соло. И все самое лучшее в этом мире.

– М-м-м, – отвечает она.

Я притягиваю ее к себе. У меня в груди восходит тысяча солнц.

– Можно? – спрашиваю я, взяв ее за руки и начиная медленный танец по двору.

Мия уже не пытается скрыть улыбку.

– Можно, – мурлычет она.

Я глажу ее руки, кружу возле клумб с благоухающими цветами. Я утыкаюсь лицом в ее волосы и вдыхаю их запах, они пропитаны ароматом ночного Нью-Йорка. Потом я смотрю, куда смотрит она – вверх, в небеса.

– Так что, ты думаешь, что они на нас смотрят? – говорю я, едва касаясь губами шрама на ее плече, от чего все мое тело пронзают жаркие стрелы.

– Кто? – Мия прислоняется ко мне, и я чувствую ее легкую дрожь.

– Твои. Ты же вроде говорила, что они за тобой присматривают. Думаешь, и это они видят? – Я обвиваю Мию руками вокруг талии и целую за ухом, что раньше просто сводило ее с ума, и, судя по тому, как она резко вдыхает и впивается ногтями мне в бок, ничего не изменилось. Я вдруг понимаю, что мои вопросы могут показаться странноватыми, но я сам так не считаю. Прошлой ночью мне стало стыдно от мысли о том, что родители Мии в курсе, как я жил, а теперь мне не столько хочется, чтобы они это видели, но я бы предпочел, чтобы они знали о нас.

– Думаю, что они в силах оставить меня одну, – говорит она, раскрываясь от моих поцелуев подобно цветку. – Но вот соседи определенно могут увидеть. – Мия проводит рукой по моим волосам, и это похоже на казнь электрическим током, если, конечно, она настолько приятная.

– Привет, сосед, – говорю я, лениво выписывая пальцем круги на ее ключице.

Мия запускает руки мне под майку – грязную, вонючую черную майку, – которую я благодарю за удачу. Ее касания уже не особенно аккуратные. Мия исследует, выстукивая пальцами коды крайней безотлагательности на азбуке Морзе.