— Мы все чего-то боимся. И все от чего-то бежим.
— И ты?
Он сглотнул. Положил мне на макушку подбородок и тихо ответил:
— И я. Как никто, бегу…
— От того же, что и твой дядька? — затаив дыхание, поинтересовалась я.
— Да… я, как и он, бегу от себя…
— Ты тоже садист? — мой голос осип, наверное, от волнения, которое ускоряло ток крови по венам. Мне казалось, что если он откроет свои секреты, я не сумею… просто не сумею сберечь свои.
— Садист? Нет… Не думаю.
Ничем не объяснимое облегчение прокатилось по моей коже. Я судорожно втянула воздух носом:
— Тогда… я не понимаю.
Некоторое время он просто молча смотрел на меня. В глубине его глаз шла какая-то битва. Я видела ее, я слышала ее, я ее чувствовала. Наконец, видимо, что-то для себя решив, Макс чуть отступил.
— Пойдем. Я… кое-что покажу тебе.
Не на шутку взволнованная, я нерешительно двинулась следом за Максом. Долго идти нам не пришлось. Он замер в тупике. Возле двери, которая была всегда заперта.
— Это комната моих родителей, — пояснил он, мазнув по мне черным… теперь уже черным взглядом. Дрожь волной прошла по моему телу и ударила под колени. Не сводя с меня глаз, Макс пошарил рукой над дверью. Достал резной потемневший от времени ключ, с трудом вошедший в давно не смазанный замок. Звук проворачиваемого механизма проехался по моим натянутым до звона нервам, раз, и еще один… Оглянувшись на меня через плечо, Макс медленно поднял руку и осторожно толкнул дверь, любезно меня пропуская. Я переступила порог, зажмурившись, а когда открыла глаза… Не увидела ничего такого. Обычная комната. Посредине у стены — большая кровать с по-настоящему великолепным кованым изголовьем. В углу — туалетный столик, а ниже, рядом с дверью — резной деревянный шкаф. Все поверхности в комнате были застланы простынями, с замысловатой кованой люстры такой же замысловатой гирляндой свисала паутина. Окна были такими грязными, что свет с трудом проникал в комнату, и в его рассеянных лучах летающая пыль казалась золотой пыльцой…
Я решительно пересекла комнату. Отдернула тяжелые занавески и попыталась открыть створки. В воздухе витал спертый аромат давно непроветриваемого помещения.
— Подожди… Тут от времени все разбухло.
Макс отвел мои ладони от ручки, и сам, что есть силы, дернул ее на себя. С большим трудом окно все же открылось.
— Впервые я увидел их отсюда… — Макс взмахнул рукой.
— Впервые? То есть… это случалось регулярно?
— Нет… Потом… они проявляли большую осторожность.
— Что… что конкретно ты увидел?
Макс растер переносицу, чуть запрокинул голову, кивнув куда-то в сторону потолка:
— Видишь крюк?
Я проследила за ним взглядом и, взволнованно облизав губы, кивнула.
— Она была подвешена. Где-то здесь… может быть даже в шкафу, я не знаю… осталась цепь, которую отец выковал специально для матери.
Мое сердце подпрыгнуло и бешено застучало в груди.
— Подвешена? И… это все?
— Он тр*хал ее. Раскачивал на этих цепях и тр*хал. Выходил, бил зажатой в руке лозиной и снова резко входил. Ее тело сотрясалось… то ли от боли, то ли от удовольствия. Понимаешь… Я был подростком, у которого гормоны играли в крови, и увиденное произвело на меня неизгладимое впечатление.
— Это шокировало бы любого ребенка.
— Да… Но многих ли из них подобная сцена возбудила бы?
Он сунул руки в карманы и повернулся ко мне спиной.
— Макс…
— Я ненавидел его! Я ненавидел за все, что он делал с матерью. Я жалел её и винил себя, что не смог её защитить. А позже… позже стал понимать. Это природа. Это нужда, с которой не каждому под силу справиться. Эта извечная жажда запретного… Не все могут с ней совладать. Мое понимание того, что хорошо, а что плохо сбилось… Навсегда сбилось. Я словно потерялся во всем этом дерьме.
— Но… ты ведь сказал, что не садист?
— Нет. Я… не хочу причинять боль, я не получаю от этого удовольствия.
Он чуть повернул голову. Мне стал виден его профиль и тонкая жилка, нервно бьющаяся на виске.
— А… что? Что тебе надо?
Воздух в моей груди замер. Макс повернулся еще немного.
— Доминировать. Обрести полную власть над твоим телом, над твоей душой… Изучить каждый их потаенный уголок, чтобы любить тебя, отбросив всякий стыд и стеснение. Заставлять кончать раз за разом, доводя до стонов, до сорванного криком горла. Проникнуть в тебя. Членом, пальцами, языком… всей своей сущностью. Стать твоим удовольствием и твоим единственным желанием.
— Один человек уже пытался…
— Я не он! Я никогда тебя не обижу! Не унижу, не использую твою чувственность против тебя. Я… буду боготворить твое тело. Я буду его боготворить…
— Ты будешь меня бить?
— Нет. — Наконец он повернулся ко мне лицом. — Но я буду тебя кусать, и сжимать в своих руках очень сильно. Если мне покажется, что это то, что тебе нужно.
— Как… ты можешь быть в этом уверен? — мой голос срывался, а всю меня пронзали короткие всполохи электричества. Я вся горела, и этот пожар лишь раздувал врывающийся в окно горный ветер.
— Я услышу подсказку в твоих громких стонах. Я мастерски распознаю сигналы. Веришь? — Макс провел по моей скуле большим пальцем, чуть приподнял лицо и легонько надавил на мои дрожащие губы. — Это будет жестко, детка. Это будет потно и грязно. Это будет по-настоящему. Так, как ты давно уже хочешь.
Невольно мои губы приоткрылись, и тут же его палец скользнул мне в рот. Язык робко толкнулся ему навстречу. Желание темным мороком окутало все кругом.
— Вот так… Сначала пальцы, потом член. Ты ведь примешь меня? По-всякому? Как бы я не захотел?
Его пальцы покинули мой рот и устремились куда-то вниз. Под полотенце, чтобы бесцеремонно проникнуть внутрь, скользнуть между ягодиц. Намекая на…
В сумбур в моей голове проник громкий плач. Я моргнула, возвращаясь в реальность.
— Алиса…
— Да, нам лучше к ней поспешить. Она не любит просыпаться одна, — медленно отводя от меня руки, просипел Максим.
Это был странный вечер… Я занималась малышкой, с какой-то жадностью впитывая в себя каждый ее жест, каждый взгляд и движение, но в то же время я ни на секунду не забывала о том, что мне сказал Макс. Что он заставил меня почувствовать.
После приема лекарств животик дочку не беспокоил. Она лежала в своей переноске и внимательно разглядывала подвешенную за ручку игрушку. То ли банан, то ли еще что-то… Яркую, с зеркальцем и шелестящей штучкой внутри, которая издавала звуки, когда Алиса неосознанно била по ней своими крохотными ручками. Это занятие так ее увлекло, что нам с Максом все же удалось доесть свой напрочь испорченный ужин. Не передать, что я испытала, когда после он меня в благодарность поцеловал и, собрав со стола посуду, взялся за ее мытье. В который раз за этот день в моих глазах закипели слезы. Я боялась поверить, что может быть… так.
Вымыв тарелки, Макс, ничего не сказав, вышел из кухни. Спустя пару секунд откуда-то с крыши послышался грохот и его легкие-легкие шаги. В комнату он вернулся с пыльной детской кроваткой в руках. Взгляд невольно скользнул по его огромным бугрящимся мышцам.
— Это наша фамильная колыбель, — пояснил он, с облегчением сгружая ее на пол. — Тяжелая, зараза. Дубовая… Еле донес.
— Очень красивая, — шепнула я.
— Сейчас приведем в порядок… Зашкурю, замажу трещинки. Заново вскрою лаком — и будет как новенькая.
— Спасибо…
— За что? Она и моя дочь тоже.
Это было уже чересчур, слишком. Это было больше, чем мое сердце могло вынести прямо сейчас. Больше, чем я могла осознать и вместить в голове. Невнятно что-то пробормотав, я вышла из комнаты. Благо Макс, видя мое состояние, не стал ничего спрашивать и просто молча проводил меня взглядом. На горы опустилась ночь. Черная-черная, абсолютно безлунная. Лишь яркая россыпь звезд серебрила макушки елей. Я брела, сама не зная, куда, и крупные соленые капли падали мне на грудь. За сегодняшний день я выплакала больше слез, чем за весь прошлый год, но даже этого было мало. Макс… он был ожившей мечтою. Моей ожившей мечтою… Но во мне было так мало веры, что я не решалась сделать последний отчаянный шаг. Стоя на краю пропасти, я раскачивалась из стороны в сторону, не уверенная, что вдруг обретенные крылья мне не вырежут прямо с кожей. Взлететь… или упасть? Взлететь… или разбиться о скалы?