Кривая ухмылка.
— Не против, если покурю?
Даже вопросы стал задавать. Надо же.
— Курите.
— А ты?
— Я не курю.
— Моя машина там. Пить хочешь?
— Мне еще нет двадцати одного.
— Да я просто воду тебе предлагаю. В маркет ездил, затарился, — кивает на багажник. Внутри действительно бумажные пакеты с продуктами. — Вот держи.
Беру бутылку, но крышка поддается очень легко.
— Она открытая.
— Правда? — перекидывает сигарету на вторую половину рта и пожимает плечами. — Может, просто ты такая сильная?
Хмыкаю и делаю глоток.
— Ну садись давай.
Сажусь на переднее сидение, делаю еще глоток, чтобы занять хоть чем-то руки. А еще эту неловкую паузу.
Сэм на светофоре достает зажигалку и щелкает ее несколько раз. Молчание становится совершенно невыносимым, и я делаю еще несколько глотков.
— Зачем вы это сделали? Зачем помогли Филу?
— Я ведь уже сказал. Ты понравилась.
— Разве нельзя было… — делаю жест рукой, потому что слова неожиданно закончились.
— Что нельзя было?
Сочтет меня еще тупой. Да что такое? Не могу двух слов связать. О чем я вообще говорила?
— Выпей еще, Королева.
Щелчок. Еще щелчок.
Крохотное пламя, отливающее синевой, взмывает и гаснет. Сэм уже не курит, но зачем-то подкручивает колесико зажигалки на максимум. И снова пробует.
Щелчок. Еще щелчок. Пламя то горит, то гаснет.
А мои глаза закрываются.
Первое прикосновение раскаленной зажигалки похоже на каплю жидкого азота. Сначала кожу проедает холодом аж до костей, будто кто-то проткнул тебя ледяной иглой. Но, когда делаешь глубокий вдох, легкие моментально забиваются смрадом горелой плоти. И до мозга доходит.
На смену холоду приходит жар. Ледяная игла сменяется одуряющим раскаленным укусом, который вгрызается еще глубже.
Вонь уже накрывает удушливым одеялом, сжигая нервные окончания и вынуждая перейти на истошный крик, исторгающий из легких весь воздух.
Хочется трястись, избавиться, скинуть это ощущение холода, сменяющееся адским жаром, но на смену жару снова приходит холод.
И так по кругу.
Одно за другим. Одно за другим.
Не поцелуй прекрасного принца, именно боль вырвала меня из сна, в который погрузило снотворное. В тот момент я даже не до конца поняла, что со мной происходит, где я и почему.
Тело мне не подчинялось. Для надежности я была еще и связана.
— Тебе больно? — раздается вопрос перед очередным прикосновением. — Хорошо…
Он говорил тем же голосом, что заигрывал со мной. Ровным, бескровным. Будто неуверенным в том, что момент, когда ты трясешься всем телом, можно трактовать как-то еще. Будто его стараний недостаточно. И если ему кажется, что ты кричишь уже недостаточно громко, то на смену одной зажигалке приходит другая.
Двадцать восемь.
Двадцать восемь раз холод сменялся жаром, оставляя на моей коже багровые отпечатки.
Ему нравилась боль. Он даже не стал меня насиловать. Только курил и тушил окурки о мои бедра и прижигал следы зажигалкой. Просто наслаждался болью, которое причиняло пламя.
Прежняя я умерла в тот день. На его кровати, пока орала в кляп, вставленный в рот, и дергала связанными руками и ногами.
А за час до полуночи он просто развязал верёвки и вытолкал меня на улицу, как и обещал. Я даже дошла до дома сама. Не понимая и половины того, что мне говорила мама, которая встретила меня на пороге и решила, что я под наркотой.
Не ошиблась. Анализ показал в моей крови наличие амфитаминов.
Пришла я в себя только через сутки. Но и то не до конца. Боль от ожогов никуда не ушла. Только окрепла. И сначала я просто не могла даже ответить на вопрос, кто это сделал? Эти вопросы требовали меня вспомнить. А я вспоминать не хотела. Я заходилась криком и билась в панических атаках. В памяти всплывал только огонь. Зажигалки перед моими глазами. Целая коллекция.
Конечно, сначала мама обвинила Фила. Но у Фила было алиби, а про Сэма он не рассказал даже полиции.
Только постоял возле моей кровати, будто я уже лежала в гробу, а потом ушел. Больше я его не видела.
Сэм с самого начала знал, что Фил трус и никогда его не сдаст. Потому и дал ему так легко эти деньги. Не так уж и много, хотя мне тогда казалось иначе. Гораздо позже меня накрыло правдой — мою жизнь уничтожили за копейки. Я поняла это после того, как собственными глазами увидела, как дорого готовы платить люди за извращения, лишь бы это было законно.
Меня спасла Лана. Она все-таки приехала на годовщину смерти отца, несмотря на запреты мамы, но оказалась как никогда к месту.
Только из-за моего состояния мама ее не выгнала. У Ланы оказался опыт общения с девочками, которые подверглись насилию. Она говорила со мной, а ночью дежурила у моей постели, и поэтому успела вырвать из моих рук бритву. Я не хотела и не могла так дальше жить.
Мама считала, что я сама виновата, раз приняла наркотики.
Но Лана не могла долго оставаться. Ей нужно было вернуться в ЛА. Мама всегда усмехалась, когда ее сестра говорила о работе.
— Ну, конечно, зачем нам помогать, надо же срочно кому-то отсосать.
Я осталась дома. Не давала покоя мысль, что я должна отомстить. Да и разговоры с Ланой сделали меня капельку сильнее.
И однажды после ее отъезда я вышла из дома и указала маме на Сэма.
За время, пока я отлеживалась на втором этаже, Сэм даже приходил к нам несколько раз. Думаю, чтобы проверить, говорила ли я что-то о нем. Но мама решила, что ему понравилась она. На его вопросы, что со мной, она отвечала, что я больна гриппом, поэтому не могу покинуть свою спальню.
Он по-прежнему жил через дорогу. Как ни в чем не бывало, в этот момент он разбирал гараж, когда я, шатаясь, вышла из дому. Замерла на тротуаре и вытянула руку.
— Это сделал он.
Мама решила, что я просто помешалась. «Совсем от своих наркотиков сдвинулась». Доказать, что я никогда не принимала наркотиков, было невозможно. У мамы была справка из полиции.
В то, что у Сэма были садитские наклонности, поверить было сложно. Сэм не был похож на маньяка, для которого нормально прижигать зажигалкой девочку в два раза его моложе, еще и обдолбанную наркотой.
Но я думала, что верить дочери должно быть проще, чем соседу.
Последней каплей стали случайно обороненные слова о том, что наверняка я «сама дала повод». Разоделась, как наша тетя Лана, и вот.
— Скажи спасибо, что еще и беременной не оставили.
Когда я смогла, то собрала вещи и уехала к Лане. Ни о каком колледже больше речи не было. Не было вообще ничего, что когда-то было моей жизнью.
Именно Лана дала денег на курс для переживших насилие, а потом для тех, кто переживал посттравматический синдром. Но последний курс я так и не смогла пройти. Меня накрывало только при виде тлеющей сигареты, а воспоминания блокировались так сильно, что даже разговоры об этом, вызывали панику.
Постепенно я просто затолкала этот страх куда подальше. А с ним и все, что было связано с этим днем. И прошлым вообще.
Жить нахлебницей я не могла. Но даже работа официантки мне была не под силу. Я шарахалась мужчин, пепельниц, окурков и даже бутылок с водой. Не могла пить в незнакомых местах и всегда требовала открывать бутылки при мне.
В те дни ни я, ни Лана не допускали и мысли о том, что когда-нибудь я смогу стать одной из ее девочек в агентстве. Я так вообще считала, что у меня нет будущего. Я оказалась не готова, что тебя могут сломать просто так, ни за что. А потом жить дальше напротив моего собственного дома, как ни в чем не бывало. Было тяжело принять отсутствие справедливости, кармы, бумеранга и всего того, во что еще верила Аннет. Но чем быстрее она перестанет ждать чуда, тем быстрее пойдет на поправку.
Я просто приходила в агентство. Вызвалась мыть полы, убирать, когда в зале никого не было. Много общалась с девочками. И у многих оказались истории похлеще моей. Некоторые растили детей от мужчин, от которых им едва повезло уйти в живых. Другие не знали в жизни ничего другого. Я слушала.
И слушала.
И слушала.
И постепенно поняла, что могу жить дальше. Ведь я уже живу. Дышу каждый день. Не лежу, глядя в потолок, как поначалу, а берусь за метлу и мету. Мою пол. Даже улыбаюсь, а еще реже, но все-таки смеюсь.