Хватка на моей талии становится чувствительнее, и только теперь рядом с ним, таким большим, крепким, горячим, ощущаю себя маленькой, уставшей и бесконечно несчастной, но не могу, не могу произнести ни слова. Ведь произнести вслух, рассказать Гранту, что случилось, уже значит признать случившееся.
Темно-синяя, аквамариновая бездна снова смыкается над моей головой. Я тону. Тону в его глазах, которыми он смотрит на меня так, как будто я единственная женщина на свете.
— Просто расскажи, где ты была сегодня, — шепчет Грант.
Так же тихо, как шуршат капли по листве деревьев. Так же соблазнительно, как должно быть шептал Еве змей в райском Саду.
— Твой отказ называть вещи своими именами это как закрыть глаза в момент аварии, Джеки. Если я этого не вижу, то этого не происходит. Но это так не работает. Ты не можешь бесконечно убегать от сложностей, боли, страха или гнева. Ты должна принять произошедшее и те чувства, которые оно в тебе вызывает.
Все так. По этой причине я сбежала с терапии, на которой психолог просила меня рассказать ей, что произошло со мной той ночью. Первый шаг к освобождению просто назвать вещи своими именами, чтобы признать их.
Но для меня признать всегда означало простить. Простить Сэма за то, что он со мной сделал. А я не была к этому готова.
Ни тогда, ни сейчас.
С силой бью его в грудь кулаками, пытаясь оттолкнуть.
— Это что за долбанный психоанализ, мистер Грант?! Откуда, черт возьми, ты этого нахватался?! Ходил к специалистам, консультировался, как дальше общаться со мной? Струсил перед сложностями, да, Адам? Вот куда ты исчез после банкета и где пропадал до переезда! Учился правильным словам? Так вот ни черта ты не знаешь, Адам Грант! Я даже правду тебе не рассказала, а ты уже испугался! И это ты говоришь о том, что я должна принять произошедшее? Да никогда в жизни, Дьявол тебя раздери! Принять значит сказать: «Ну что ж, дерьмо случается». А я не хочу отпускать! Не хочу прощать! Мне не нужно твое долбанное сочувствие! Как-нибудь сама разберусь, слышишь?!
Не дает и шагу сделать назад. Держит за талию. Смотрит. В упор. Как тогда, когда я была на сцене, а он за столиком. Через весь зал. Будто уже тогда видел меня насквозь. И знал больше, чем знаю я.
Но ведь он не может знать всю правду? Ведь я не стала рассказывать ему правду?!
— Я солгала тебе, Адам. Солгала, когда ты попросил рассказать о нашем общем прошлом, ты не знаешь всей правды, так что твои советы гроша ломанного не стоят.
Молчит. Не спорит. И при этом просто вынимает душу одним только темным тяжелым взглядом.
— Отпусти меня… — предпринимаю еще одну попытку.
— Один раз уже отпустил… — шепчет он. — Да, я ходил к специалистам. Потому что знаю правду. Всю правду, Джеки, которую ты от меня утаила.
От шока, злости и удивления хочется заорать, что он не имел права раскапывать информацию обо мне, но он произносит раньше, чем я успеваю набрать полные легкие воздуха:
— Лана рассказала мне.
Дрожь рождается в солнечном сплетении и волнами расходится по телу, скручивая судорогами так, что я цепляюсь за Гранта, чтобы устоять.
— В тот же день, когда я привез тебя домой. Я знаю всю правду с того самого дня, Джеки. И да, я действительно учился жить с этой правдой дальше, потому что хочу быть с тобой. Быть рядом. Я выбрал тебя, Джеки. Поэтому и переехал с котом и роялем поближе. Я благодарен Лане за то, что ей хватило решимости рассказать мне все, хотя я до сих пор не знаю, почему она доверилась мне…
— Потому что у нее рак.
Я сказала.
Произнесла эти слова вслух раньше, чем сообразила, что делаю. Если раньше я еще надеялась в то, что это ошибка, то теперь, когда узнала, что Лана обо всем рассказала Гранту, мне ясно — ее диагноз верен. Лана единственный человек, который в целом свете знал обо мне всю правду, за исключением мудака Сэма, конечно же. Но на его сочувствие рассчитывать не приходится.
— Лана решила рассказать тебе всю правду, Адам, потому что она умирает…
Внутри болит так, будто мне вбили гвоздь прямо в сердце. Где обещанное облегчение, которое должно наступить, когда произносишь вслух самое страшное? Почему после этих слов все кажется только еще более безнадежным?
Стоя посреди парка, в темноте, мокрой одежде, с поникшими плечами, я впервые в полной мере ощущаю одиночество, которое меня ждет, когда Ланы не станет. Я останусь одна, никому не нужная шлюха с тяжелым прошлым.
Вдруг Грант притягивает меня к себе с такой силой, что и лезвие не втиснется между нами.
— Мне так жаль… — повторяет он, поглаживая ладонью мои волосы. — Мне так жаль, Джеки.
«Засунь свою жалость, знаешь куда?» — могла бы сказать я. Но не могу.
В его прикосновениях к моим волосам и его объятиях нет фальши. Он не обманывает меня — я слышу, как часто бьется его сердце, прижимаясь к его груди.
И впервые вместо того, чтобы оттолкнуть или закрыться, впервые я принимаю чье-то сочувствие. Разделяю с кем-то ту боль, от которой меня обычно разрывало в одиночестве на кусочки, потому что всем остальным было плевать на меня.
И впервые за долгое время я доверяюсь… мужчине.
— Не убегай, Джеки. Больше не убегай.
Грант обнимает меня за талию и ведет к выходу из парка, а я дрожу от холода, ветра и его крепких объятий, а еще от пьянящего, неповторимого, необъяснимого ощущения, что только рядом с ним каждый миг реальности, которую раньше предпочитала игнорировать, имеет значение.
Если раньше отрицательные эмоции я предпочитала, как можно скорее забыть, то сейчас я впитываю каждую секунду рядом с ним. Грант словно ведет меня по краю каньона, и с одной стороны зияет обрыв, в который я бы сорвалась без него, а с другой — простирается спасительная долина, в которую мы обязательно придем вместе.
Мой фокус раздваивается. Я вижу одновременно все, что происходит вокруг, и в то же время только его одного в центре нового мира. Его одного на фоне желтых искр парковых фонарей, далеких разноцветных вывесок в отблеске иллюминации на черном мокром асфальте. И от увиденного во мне, там где раньше была лишь выжженная земля, поднимается такая буря эмоций, что я останавливаюсь под раскидистой кроной, не в силах идти дальше.
Грант с удивлением останавливается тоже.
И тогда же я целую его первой.
Прижимаюсь к нему всем телом, каждой клеточкой и целую его в губы, но он не отвечает.
С ужасом понимаю, что поторопилась. Может быть, вообще ошиблась и приняла сочувствие за то, чем оно не являлось.
Отпрыгиваю, ощущая, как от стыда вспыхивают щеки.
— Прости, я…
В тот же миг с Гранта спадает оцепенение.
— Да я просто в шоке, Джеки!
Он обхватывает мое лицо обеими руками. Выдыхает мое имя, и врывается в мой рот своим языком. Я аж отшатываюсь под его напором, но после сильнее обвиваю его шею, прижимаясь к нему всем телом. Его руки оказываются в моих мокрых волосах. Дыхание сбивается. Он целует меня с жадностью и в то же время нежно. Он определенно умеет целоваться, и какой же я была дурой раньше, что отказывала ему в поцелуях.
Грант прерывается только на мгновение, чтобы перебежать вместе со мной на ту сторону улицы. Там он снова целует меня, пока не замечает такси.
Мы вваливаемся на заднее сиденье, полностью мокрые, и Грант едва успевает назвать адрес, как снова завладевает моим ртом. По пустым ночным улицам мы добираемся до нашего общего дома быстро, и Грант явно бросает купюру в разы больше, чем стоила эта поездка.
— Сдачи не надо.
Грант подхватывает меня на руки, стоит мне выйти из такси. И продолжает целовать, пока едва ли не бегом направляется к холлу с лифтами.
— Мистер Грант, секундочку!... — деликатно откашливается Джасвелл, которого я не вижу, только слышу. Слишком занята поцелуями. — К нам поступила информация, что у вас...
— Не сейчас! — отрезает Грант. — Оштрафуете меня завтра!
Мы уже в лифте, который отсекает нас от менеджера.
— Меня выселят, точно выселят, — шепчет Грант, на секунду оторвавшись от моих губ.
— Из-за Чарльза?
— Из-за него или рояля, — успевает ответить он, как снова склоняется к моему лицу и опять проводит языком по моей нижней губе. — Я опять играл весь день, а кот орал как резанный.