— Здравствуй, — цедит она.
Пауза. Точка. Тире. Я научилась жить урывками. Юшкова поправляет волосы и начинает нервно теребить поясок.
— Говори, — милостиво разрешаю я.
— Ты можешь пока пожить в моей квартире. Захочешь — купишь.
Ура, сделка остается в силе. Я ищу глазами Игоря. Простите, я не вовремя. Он склонился над Като и что-то поучительно врет. Но сейчас он моя палочка, без которой я — никто.
— Да, — Андрей старается быть невозмутимым.
— Что — да? — я надеюсь еще. Мне лучше бы остаться с ним. Мне бы хоть с кем-нибудь.
Мне неуютно с самой собой.
— Все — да, — Андрей смотрит вокруг. Это пределы его «да». — Он заплатит тебе.
— Молодец ты все-таки, деваха — не промах, — подтверждает Юшкова, которую я лично всегда жалела. Ну, пусть не совсем всегда.
— Я согласна.
Я теперь на все согласна. Никто не сможет полюбить меня сильнее меня же самой. Нужно привыкать. Или брать пример с Като? Она уезжает с Игорем. Юшкова нервно звенит одним ключом от машины. Как ей это удается?
— Едем? — спрашивает меня Андрей и берет под руку.
Мне нравится квартира, Клара и Гастрит. А я им — нет. Ничего не поделаешь. Я остаюсь на хозяйстве. Я остаюсь одна. Я смотрю в окно. Шер то уныло лежит у подъезда, то носится во главе дворовых собак. Он — Тарзан псовой породы. А я — Маугли, что, в сущности, одно и то же. Ничего, я научу его выть по-волчьи, а он меня лазить по деревьям. Юшкова предупредила, что Шер ждет Марка, а любит ее. Не страшно. Кто-то должен быть ломбардом.
Я возвращаюсь на работу. Баба Маня рада. Андрей встревожен. Насте трудно оформить развод с несуществующим мужем. Выезд откладывается. Я улыбаюсь Андрею. Он улыбается мне. Баба Маня шепчет, что у него руки стали совсем золотые. Иногда, вечерами, я звоню ему домой и молчу. Мне нравится его голос и моя тишина. Мы все время в этом несоответствии. Поэтому легко.
По утрам к дверям бывшей юшковской квартиры приходит Шер. Обнюхивает порог, проходит в комнату, гордо не узнает Гастрита и жестко смотрит мне в глаза.
— Ничем не могу помочь, — говорю я и предлагаю ему поесть.
Он укоризненно рычит и уходит. Наши отношения никак не улучшаются. Мне все равно.
Быстро наступает осень. У всех осень, а у меня еще лето. Я просто беременна. УЗИ с восторгом подтверждает это. Баба Маня рассекречивает меня легко и уверенно.
— Он знает? — она качает головой в сторону ординаторской. Туда-сюда. Баба Маня похожа на китайского болванчика. Она пытается отвадить меня от аборта.
— Кто? — спрашиваю я невинно.
— Не морочь голову, Катя. Что за шутки? Знает?
— Нет, — я говорю тихо и раздумчиво. Короткое слово «нет» я пою, как песню.
— Скажи, — требует она и больно сдавливает руку, — скажи, а хочешь, я скажу?
Что? Что я беременна от Андрея, от Марка и от негра? Что жизнь, ура, продолжается? Что выезд опять же откладывается, потому что нужно что-то делать с алиментами… Встревоженная Юшкова звонит мне вечером:
— Это правда?
— Да, — говорю я устало. Надоела мне она до чертей. Не знаю, правда, когда успела, но — надоела.
— Будем брать околоплодные воды и делать наш анализ ДНК. Ты же понимаешь, что все это — время, которого у нас нет! — она кричит и, наверное, плюется. Борется за счастье. — Или ты и на этом хочешь заработать?
Я тихо кладу трубку. Юшкова виновата сама. И территориальная целостность моих вод нарушена не будет. К Новому году мой живот становится заметен всем. К нему можно прикрепить крылья, и я буду похожа на мельницу. Нормальный Дон Кихот узнает меня сразу. Андрей следит за тем, чтобы меня не перегружали работой. Баба Маня сурово поджимает губы и вяжет кому-то синюю шапочку. Рукоделие делает наше отделение язвимым. Смерть частенько проскальзывает в палаты. Посмеивается над бабой Маней, улучает момент и…
В новогоднюю ночь приезжают Игорь Львович и Като. Жизнь делает реверансы или выкрутасы. Он, наконец, привозит мне деньги, уныло пересчитывает и садится в кресло. Я хозяйской рукой наливаю шампанское.
— С Новым годом, — улыбается Като.
— С новым счастьем, — говорит Игорь.
— У вас любовь? — спрашиваю я. Мне можно. Будущим матерям-интернационалисткам еще не то можно. — А как же Юшкова?
Игорь хмурится, Като хохочет:
— Мы тоже решили завести девочку.
— И как? — наглею я.
— Пока, как обычно, — ни холодно, ни жарко. Кофе-гляссе.
— Разберемся, — хмуро говорит Игорь, покачивая на ноге розовую Настану тапку.
Гастрит затаился за дверью. Считает, что с ним играют. Собачья жизнь — это вечная ошибка. Как у меня.
— Но звать-то ее будут Настя? — Нужно продолжать разговор. Не хочу в праздник сидеть одна. — Или Катя?
— Софа, — совершенно серьезно заявляет Игорь Львович.
Я с ужасом смотрю на Като.
— Не волнуйся, — улыбается она, — жить с убийцами, гомосексуалистами и заказчиками — это самый шик. Стиль. Я приеду к тебе в роддом. Хочешь? Я лично — хочу. Нужно же знать, что у меня в жизни не получилось. Когда?
— В мае. В начале, — отвечаю я.
Игорь смотрит на Като устало. Она вообще на него не смотрит. Поэтому не могут наглядеться.
— Это она так ложится на амбразуру? — догадываюсь я и нудно смотрю на Игоря.
— Пока еще никуда не ложится, — он резко выговаривает слова.
А я, по старой сестринской привычке, беру его за руку и считаю пульс.
— Частит хоть? — спрашивает Като.
— Еще как, — соглашается он.
Като включает стереосистему и быстро находит Гэри Мура. «Ничего не будет также без тебя». Они танцуют. А я понимаю, что амбразуры больше нет. Като не Шер. Ей никогда не возглавить дворняжек. Она просто устала и собирается так жить дальше. Потом они с Игорем ка-а-ак устанут, как умрут… Зато останется Софа. Невеста для моего синешапочного.
Без водки и сигарет время идет медленно. Но идет. Поэтому то, что лежит в предродовой палате и благим матом орет, — это я. Пот стекает по лбу. Я убираю его левой рукой. Потому что в правую мне воткнули иглу. Через нее медленно капает окситацин. Он нормализует мне родовую деятельность. В смысле стимулирует. В коридоре рыщет баба Маня. Ее грузные шаги сотрясают стены. Схватки становятся вызывающе навязчивыми. Я кричу и хрипну. Мне больно. Скоро наступит период, когда фраза «Мы ценим ваши жалкие потуги» будет вполне уместной.
Еще немного — и я удивлю клинику до невозможности. Из меня выплюнется черный-пречерный сын. Все ахнут и зашепчутся. А может, и не удивлю. Я вообще не умею удивлять.
Мне не стыдно, но больно и страшно.
Осталось совсем немного… Суок рожает наследника. У нее на руке аптекарская резинка.
Возвращайся, Марк, посмеемся.
Возвращайся.