Смотря исподлобья, я прошествовал к конференц-залу, присматриваясь к его беззаботной улыбке.
— Quoi (прим.перев.сфр. Что)? — требовательно спросил я, когда он выставил руку, преграждая мне путь.
Я знал только пять человек во всем этом здании. И только этим пяти я доверял. Фредерик был одним из них, но он также был единственным, кто выводил меня из себя своими выходками.
— Bonjour. — Он сверкнул зубами. — Я задавался вопросом, когда мы будем удостоены твоим присутствием в очередной раз.
Я оттолкнул его руку и пошел по направлению к большому овальному столу. Заняв сиденье во главе, я сцепил руки на столе.
— Давай к делу, Фредерик.
— Ну, я предполагал, что с такой цыпочкой дома, у тебя займет больше четырех дней, чтобы вернуться в этот хаос.
Тут я взорвался:
— Не надо. Выказывать. Неуважение. К. Ней. — Я зажмурился. Не в первый раз я пожалел, что подвесил Тесс к потолку для импровизированной деловой встречи. Меня бесило, что Фредерик увидел ее в таком виде.
Я чертов ублюдок, потому что сделал это, но у меня были свои причины. Причины, которые не сходились с тем, как Фредерик Ру злорадно смотрел на меня.
Он расположился в кресле рядом со мной, держа руки поднятыми.
— Эй. Я просто констатирую факт. — Он подался вперед с нетерпением. — Так что... ты, наконец, позволил женщине приручить тебя, да?
— Она не приручила меня, она…— Я остановился на полуслове, проглотив женоподобную чушь, которую собирался сказать. Она не приручила меня, она меня освободила. Это определенно не подобало моей грозной репутации.
Я схватил огромную кипу документов, которые запросил, чтобы наверстать упущенное, и сделал вид, что игнорирую его. Только его дерьма мне сейчас тут не хватало.
Оставить Тесс одну было самым трудным с тех пор, как я поклялся никогда не становиться таким, как мой отец. Я оставил свою способность дышать там наверху с ней. Только знание того, что она была полностью в безопасности и неприкосновенности, позволило мне с легкой душой заняться работой.
Что за чертовы приступы паники? Она была такой сильной. Какие-то воспоминания не могли одержать верх над ней. Я видел достаточно женщин, которые тратили всю свою жизнь, заново переживая то, что произошло. Переключатели, которые посылали их по спирали в депрессию и разрушения, никогда не прекращались.
Я бы никогда не позволил этому случиться с Тесс.
— Перестань злорадствовать. Я чувствую твое самодовольство отсюда, — проворчал я, когда Фредерик уставился на меня.
— Послушай, мужик, могу я позволить себе позлорадствовать, когда мой давний друг, наконец, приходит на работу хорошо потрахавшимся и немного счастливее, чем в любой другой день своей печальной жизни.
Я бросил бумаги и замахнулся на него. Не до конца, но я был согласен с ним.
Он увернулся, смеясь.
— Я рад за тебя. — Наклонившись вперед, он похлопал меня по спине, ухмыляясь. — Добро пожаловать в отношения. Ты больше не угрюмый холостяк, который должен доставать свой бумажник, чтобы получить удовольствие.
— Черт побери, потише. — Я бросил взгляд на дверь. В любой момент кто-нибудь мог войти, а людям незачем знать, что я делаю с наличными деньгами в указанном бумажнике.
Фредерик кивнул.
— Молчу. Просто рад за тебя, вот и все.
Немного успокоившись, я откинулся на спинку стула.
— Что заставляет тебя думать, что я удерживаю ее? Я отпустил ее в первый раз. Я мог бы сделать это снова.
Он фыркнул, сдерживая громкий смех.
— Серьезно, Мерсер? Ты чертовски убивался в день, когда отправил ее обратно. Или ты забыл, что я нашел тебя почти в бессознательном состоянии на бильярдном столе, бормочущим о бог знает чем?
К сожалению, именно он нашел меня. Я планировал напиться. Мне нужно было что-то, чтобы заглушить боль.
Он наклонился, чтобы понюхать мое плечо. Мне удалось оттолкнуть его, не сильно, но достаточно, чтобы донести мою точку зрения.
— Плюс ко всему, ты пахнешь сексом. От тебя разит им, друг мой, и этот румянец подсказывает мне, что ты оставил ее у себя, и что ты наконец-то перестанешь бить себя по яйцам, чтобы добиться желаемого.
— Отвали, Ру. Я понял. Ты рад за меня. — Я сощурил глаза, просматривая документы еще раз.
Он ухмыльнулся, и его голубые глаза, такие яркие, что я всегда втайне задавался вопросом, настоящие ли они, блеснули.
— У тебя появились морщинки. — Я задумался, потирая лоб. Отлично. Гребаные морщинки. Но это не удивляло — я чувствовал себя древним. С тех пор как Франко заставил Тесс поклониться мне в ноги, я старел понемногу каждый день, изношенный монстром внутри себя, проклиная свои порывы, которые в конечном итоге убьют меня в один прекрасный день.
Или убьют ту, что дорога мне.
От одной этой мысли мое сердце остановилось, и я уставился на Фредерика.
— Это еще одна из твоих чертовых метафор?
Он кивнул, усмехаясь.
— Хотел посмотреть, не все ли равно тебе. Спорю что не все равно, особенно, если я скажу тебе, что вижу, как грязный галстук и, я предполагаю, трусики, торчат из твоего кармана.
Черт!
Я поспешно заерзал в кресле и засунул белье Тесс вместе с моим покрытым смазкой галстуком в карман. Я не мог сдержать самодовольную ухмылку, представляя Тесс стоящую на коленях, в то время как я засаживаю свой член глубоко внутри нее. Проклятье, я хотел бы сделать это снова.
Я хотел трахать и причинять ей боль прямо на этом столе в конференц-зале.
Несмотря на то, что Фредерик сводил меня с ума, мне нравилось, что он не боялся меня. Он знал, насколько далеко может зайти. Я сказал добродушно себе под нос:
— Vate Faire foutre (прим.перев. фр. — Отвяжись). Перестань быть таким засранцем.
Фредерик усмехнулся.
— Справедливо. — Его глаза метнулись к двери, чтобы убедиться, что мы все еще одни. У меня зашевелились волосы, когда он подался вперед, наклонив голову. — Я слышал от русской мафии, что человек, в которого ты стрелял за то, что он прикоснулся к твоей рабыне, жаждет мести.
Мои руки сжались в кулаки, и я подался вперед почти вплотную к нему.
— Она не моя чертова рабыня. Ее зовут Тесс, и теперь она часть моей жизни. И ты никогда не станешь обсуждать, как так получилось. Я понятно объясняю?
Фредерик кивнул, не впечатленный моим напором. Он обладал невозмутимостью пилота самолета. Всегда спокойный, вечно безмятежный. Я хотел обладать хоть частицей его спокойствия; может быть, тогда я смог бы усмирить ураган чувств, бушующий внутри меня.
— Понятно. Но могу ли я задать один вопрос? Ты сделал целью своей жизни спасение многих женщин из ситуации, в которую вверг Тесс. Почему же ты подвесил ее и пожирал глазами, если тебе это не нравится?
Фредерик зрил в корень. Да, та ночь была на пятьдесят процентов эгоистичной. Я хотел сделать что-то такое же отвратительное, как мой отец. Я ничего не мог с этим поделать. Только однажды я выпустил чудовище и сделал то, о чем пожалел. Я возбуждался, смотря, как мучается Тесс, находясь в безвыходном положении. Но я также знал, что Красный Росомаха мной не доволен.
Слишком много раз я принимал его взятки, соглашаясь на нелегальные сделки с недвижимостью или позволяя использовать мое имя в качестве гаранта в предприятиях мафии — все что угодно, чтобы заполучить женщин, которых он предлагал.
Моя репутация была черна и запятнана в конец, именно так, как я хотел. Они не знали, что я использовал грязные деньги для борьбы с нечистью — каждый пенни пошел в ход для освобождения рабынь. Но Тесс. Черт, я так сильно хотел трахнуть ее той ночью. Я хотел изрезать ее платье и взять девушку в разных гребаных позах.
Чернота, текущая по венам, давала знать, что это была бы хорошая возможность показать любимчику Красного Росомахи, что я действительно наслаждался моими взятками.
Поползли слухи — сплетни о том, что я отпускал, полученных в качестве взятки, женщин. Что я возвращал им свободу и никогда не прикасался к ним. Нужно было сделать что-то.
Я не мог допустить утечки информации. Это означало бы, что все девушки, которых я спас, будут отслежены, отловлены как паразиты и проданы еще раз в тот кошмар. Поэтому я обеспечил им шоу. Я поставил Тесс на сцену и на хрен забыл, что все это было инсценировкой, чтобы успокоить сплетни и не позволить одной из крупнейших мафий, причастных к торговле людьми, заподозрить меня. Я позволил себе возбудиться до боли, представляя, что трахаю Тесс, как рабыню, которой она и была, и позволял другим мужчинам пускать слюни над тем, что было моим.