— Его имя — Смит, но его больше нет в городе.
Смит?
Чертов Смит? Самое распространенное имя во всем мире. Во сколько гребаных тупиков должен был я угодить?
Гнев и удовлетворение было двумя равными составляющими. У меня было имя ублюдка, но я не приблизился к тому, чтобы найти его.
— Это очень хорошо, ma chèrie. — Я улыбнулся, ощетиниваясь от напряжения. — А тебе случайно неизвестно, где он живет сейчас?
Она покачала головой, покрытой дредами, бормоча:
— Но я знаю, где он работает.
Я так чертовски сильно старался вести себя терпеливо, медленно кивая.
— Замечательно. Можешь сказать мне? Я заплачу тебе сверх обещанной суммы, чтобы твоей маме больше никогда не пришлось работать.
Ее глаза распахнулись, и она вновь приложила ладонь к моему уху.
— Я слышала, что моя мама говорила, что он перебрался в место под названием — Рио. Но я не знаю где это.
Рио.
Черт возьми, гребаное Рио.
Тесс была в Бразилии.
Я больше не мог сдерживать себя. Я схватил ребенка и отчаянно сжал в своих объятиях, прежде чем предать ее Франко.
— Заплати девочке и убедись в том, что она получит все, что захочет. Купи дом, меня не волнует, просто отплати ей.
Девочка взвизгнула, когда Франко сгреб ее в охапку и зашагал прочь из бара, направляясь к яркому солнечному свету.
Наконец-то солнце больше не насмехалось надо мной. Оно не говорило мне, что моя жизнь пройдет без женщины моей мечты; теперь оно говорило мне оправляться на решающую охоту. Решающую битву, чтобы освободить ее.
Направляясь на пятках к двери вместе с Фредериком, я пробормотал:
— Тебе следует уехать, Ру. Тебе не нужно быть частью этого.
Я спланировал обагрить свои руки. Я буду гореть в аду, за то, что собирался сотворить с ублюдком Смитом.
Фредерик пробормотал:
— Я никуда не собираюсь уезжать. Я хочу посмотреть на то, как ты разорвешь этого ублюдка на части.
Моя душа неистово горела от желания убивать. Больше не осталось ни капли человечности — сегодняшняя ночь была посвящена убийству.
Я иду за тобой, мудак.
И я позабочусь, что ты, мать твою, будешь рыдать, прежде чем я закончу.
Глава 12
Спаси меня, плени меня, но не поддавайся мне.
Зли меня, козыряй мной, уничтожь то, что преследует меня.
Два дня? Неделя? Месяц? Год?
Я потеряла счет времени, сколько уже существовала в этом аду.
Больше не имело никакого значения, так как мое тело было изувеченным, а разум не подлежал восстановлению.
Я существовала в хаосе и горе. Я потерла в весе, потому что больше не ела. Мои кости отчетливо выпирали из-под кожи, а во рту всегда было сухо. Наркотики никогда не предоставляли мне мгновений умиротворения — унося меня от ужасающей реальности в кошмары, наводнявшие разум. Туман, дымка удерживали меня от понимания, насколько близка я была к своему концу.
Кожаный Жилет продолжал насмехаться надо мной, заставляя причинить боль двум блондинкам, пока я беспрекословно не повиновалась его приказам. Если бы я не стала избивать их, это бы сделал он.
Если бы я не избивала их бейсбольной битой, то тогда это сделал бы он.
Если бы я сломалась и заплакала, тогда он начал бы избивать их сильнее, ломая кости или заставляя истекать кровью.
Я пребывала в наркотической дымке и извинялась, и рыдала. Он же смеялся, заставлял и угрожал причинить боль.
Он заставил меня презирать себя за то, что я была жива. Он заставил меня сомневаться во всем том, кем я была, и во всех своих хороших чертах. Больше ничего не осталось.
Кто мог полюбить меня, если я была приспешницей дьявола?
Мой разум истязал меня образами более счастливых мест: кровать Кью, смех Сюзетт и тепло.
Я отчаянно хотела оказаться дома. Желала спать в месте, залитом солнечным светом, и никогда больше не испытывать холода. Мне никогда еще не было так холодно.
Воробьи часто посещали меня в моих снах. В самом начале они помогали мне упорхнуть отсюда, поднимали меня вверх, и позволяли мне быть вне досягаемости от Кожаного Жилета, но чем больше меня пытали, а я, в свою очередь, остальных, тем сильнее на смену сочувствию в их черных глазах приходила ненависть. Теперь их крылья больше не были моим спасением. Они клевали мою плоть своими острыми крошечными клювиками, кружа вокруг меня, как крошечные стервятники.
Каждый раз, когда мои мысли устремлялись к Кью, я закрывалась. Боль была невыносимой, и я просто не могла совладать с презрительной ненавистью, которая сверкала в его взгляде.
— Твоя душа прогнила, эсклава. Была порабощена тьмой, и я больше не смогу спасти тебя. — Он склонился надо мной, источая аромат свежести и чистого цитруса. — Je ne suis plus à toi (прим.пер.фр. Я больше не принадлежу тебе).
Эти слова помогли мне отыскать выход в остатках моего растерзанного разума. Я больше не принадлежала Кью. Я вновь не принадлежала никому, и вместо того, чтобы пробудить во мне былую боль, все, что я почувствовала, было облегчение. Облегчение, потому что скоро меня больше не будет в живых. Скоро я умру, и затем мне больше не придется истязать невыносимой болью других.
Что-то резко вернуло меня в настоящее. Я опустила взгляд на свои переступающие ноги, моя рука была заключена в неистовой хватке Райана.
Еще один пласт времени канул в лету. Никогда ему не быть восстановленным в памяти или же запечатленным в воспоминании. Что я делала прежде, чем пошла?
Принуждая мой язык двинуться, я пробормотала:
— К-куда ты ведешь... — Затем мои силы покинули меня, и я больше не могла вспомнить, что же хотела узнать у него.
Внезапно передо мной возник образ моей матери, взирающей на меня со скрещенными на груди руками, в то время как я неуклюже переставляла ноги, приближаясь к ней.
— Взгляни на себя, дитя. Тебе нужна ванна. Ты выглядишь, как бездомная оборванка. Сколько я тебе твердила есть? — Ее озабоченность моим благополучием ощущалась хорошо до того момента, пока она злобно не прорычала: — Если в тебе только кожа да кости, что же тогда достанется росомахам на ужин?
Иллюзия разлетелась на осколки, когда Райан резко втянул меня в комнату, которая находилась в дальнем конце бесконечного коридора.
— Пришло время преподать тебе последний урок, прежде чем ты закончишь обучение, милая. — Он погладил мою голову, будто я была его любимой зверушкой. — Я скучаю по нашим играм и забавам. Твои ногти такие острые. Люблю наблюдать за тем, как ты царапаешься, словно крошечный котенок.
Я покачивалась на месте, унизительно наслаждаясь его поглаживаниями. После огромного количества времени, проведенного во тьме, наедине с ледяным бетоном, который являлся моей единственной компанией, чувствовать утешение другой руки приносило необъяснимое ощущение удовольствия. Даже несмотря на то, что эта же рука забила девушку практически до смерти.
Глубоко внутри я уповала на то, чтобы найти в себе силы и отшатнуться прочь.
Кожаный Жилет появился из ниоткуда, посмеиваясь.
— Все еще борешься, даже после всего этого времени, шлюха. — Он сжал мое лицо в ладони, и я прикрыла глаза. Я не желала видеть его и его пронзительный черный взгляд.
— Тесси, почему ты меня покинула? Ради этого? Ты ушла прочь от моей доброты и уважительного отношения ради этого? Чтобы гнаться за жизнью полной боли и разрушения? — Брэкс материализовался в нечто реальное передо мной; Я тяжело сглотнула. Брэкс олицетворял все, кем я больше не являлась.
Он был неприкасаемым и чистым и милым, а я была даже не достойна того, чтобы он говорил со мной.
— Не смотри на меня! Пожалуйста! — Я спрятала свое лицо в ладонях, но Брэкс подошел ко мне и отвел мои пальцы, чтобы взглянуть в мои глаза.
Его небесно-голубой взгляд заставлял меня ощущать себя беспомощной.
— Может быть, я не понимаю твоего решения, Тесси. Но я навсегда останусь твоим другом. Я всегда буду для тебя тихой гаванью.
Кожаный Жилет в одно мгновение разрушил мое видение, вызванное действием наркотика, хватая меня за волосы и остервенело бросая на пол.
Было больно. Унизительно. Мне было безразлично; я просто лежала на полу.
Кто-то бросил в меня чем-то тяжелым. Это больно угодило мне по позвоночнику, прежде чем отлетело от него и со стуком упало на пол.