После убийства шахзаде Мехмеда по личному приказу султана Османа, его брата, – тут уж никаких тайн и сомнений быть не могло – змейки стали шипеть потише, только вот сделались куда многочисленнее и ядовитее. Нельзя было и шага ступить за пределы покоев, чтобы не наткнуться на одну из них, а то и на целый выводок. Кёсем и не выходила поначалу, трое суток просидела, не говоря ни слова и уставившись мертвым взглядом в одну точку, ее роль на похоронах старшего сына взяла на себя Хадидже. И исполнила с блеском, никто и не заподозрил подмены. Впрочем, тут больше помогли траурные накидки и своего рода полоса отчуждения – к столь грубо и недвусмысленно отстраненной от власти султанше придворные сановники старались не подходить слишком близко, чтобы и самим ненароком не угодить в опалу.

Вопреки мнению обитательниц гарема, уверенных, что запершиеся в покоях бывшей султанши безутешные матери дни и ночи напролет рыдают в обнимку друг с другом, вспоминая своих несчастных сыновей, женщины почти не разговаривали. Кёсем не проронила ни слезинки – а значит, не имела права плакать и Хадидже, лишь изображавшая то, что Кёсем испытывала на самом деле. Ведь ее-то малыш жив и здоров, среди хороших людей и с ним более не случится ничего ужасного. Да, сама Хадидже его больше никогда не увидит и для нее он словно бы умер, но на самом-то деле он жив и будет жить.

А Мехмед мертв. Убит собственным братом, забывшим детскую клятву быть для братьев защитой и не поднимать на них руки.

Да, не видеть, как растет и взрослеет твое дитя, больно, но утешает мысль, что с ним все в полном порядке и что это целиком твоя заслуга, ты все сделала для его безопасности.

А у Кёсем нет даже такого утешения.

Вот она-то как раз осталась верна своей клятве, ни на волос от нее не отступила. И что получилось в итоге? Эта верность стоила ей жизни старшего сына. Она могла его защитить, но тогда пришлось бы нарушить клятву. Детскую клятву, что дали друг другу маленькие девочки, не знающие жизни. Кто может всерьез относиться к таким глупым клятвам, когда речь заходит о безопасности старшего сына? Кёсем.

Кёсем может, да. Вот Хадидже бы точно не стала, ни на миг бы не задумалась – нарушить или нет? Конечно, нарушить, если так надо!

…Очевидно, Осман относился к правилам и клятвам точно так же. Вот и приказал привести себе на ложе безутешную мать, менее трех недель назад похоронившую сына. А может быть, ему просто надоели ничего не умеющие жены. И не мудрено! Он ведь султан, а не бостанджи, чтобы ему нравились бревна в опочивальне!

Весть принес Ахмед, в бытность учеником евнуха отзывавшийся на имя Гиацинт, а ныне воистину «Достойный похвалы» и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Не послал какого-нибудь расторопного мальчишку, сам пришел, понимая всю необычность и деликатность порученного. С одной стороны – неприлично, да, так никто из султанов никогда не поступал, уважая материнское горе и давая женщине время прийти в себя. Но с другой стороны – кто может оспорить султанский приказ, пусть даже и расходится он со стародавними установлениями? Никто, кроме Аллаха. И уж точно не достойный похвалы и всеми уважаемый старший смотритель западного крыла. Самое большее, что может он, – это самолично доставить султанский приказ осчастливленной избраннице. Своеобразное извинение, не напоказ, но внятное догадливым, ведь покои Кёсем, где нашла пристанище сначала отвергнутая фаворитка со своим маленьким сыном, а потом и безутешная мать, оплакивающая потерю, вовсе не относятся к западному крылу, а значит, и не входят в подведомственную ему территорию.

Ахмед прикрылся маской вежливой бесстрастности, но Хадидже видела его смущение и была благодарна. Не за себя – за Кёсем. Хотела уйти и подготовиться в другом месте, чтобы не осквернять обитель скорби, но Кёсем не пустила ее, сама начав отдавать распоряжения: баня, одежда, наведение красоты и прическа. Привычный ритуал, но столь странный здесь и сейчас… Хадидже постоянно ловила себя на мысли, что все это ей снится.

Да, конечно, под прозрачной рубашкой султанской избранницы невозможно ничего утаить, тем более оружие. Но ведь это и не нужно. Все знают, что последнее время Осман почти не расстается со своим кинжалом даже в опочивальне – тем самым, с янтарной рукоятью. Кёсем полагает, что именно этот кинжал переносит проклятье из поколения в поколение, не давая султанам Блистательной Порты слишком зажиться на этом свете. Она оправдывает Османа – он-де не виноват, виновато проклятье. Она по-прежнему продолжает его защищать и считать своим сыном, даже после убийства Мехмеда. Что ж, это выбор Кёсем.

Но не Хадидже.

Накраситься тоже помогла Кёсем – подчеркивая не столько красоту, сколько болезненность и усталость: более жесткие тени на веках, более широкая полоса под глазами, больше сепии в пудру, чтобы лицо казалось желтоватым и постаревшим, тени под скулы – и вот уже у вчерашней красавицы вид вполне изможденный и несчастный. Не сильно, нет, чтобы Осман не выгнал с порога, ужаснувшись, но чтобы и ни в коем случае не заподозрил неладного, обратив внимание на слишком цветущий и радостный вид горюющей. Тонкий баланс. Наверное, Хадидже сама бы с ним не справилась, перегнув или в одну, или в другую сторону, но Кёсем помогла, удержала, подправила. Из нее получилась бы отличная воздушная плясунья!

Стояла потом, смотрела в спину, хмурилась, как будто подозревала что-то, и Хадидже, которая, удаляясь по коридору, чувствовала ее взгляд между лопаток, хотелось обернуться или хотя бы передернуть плечами, чтобы сбросить его, словно надоедливое насекомое. Кёсем ничего не сказала Хадидже, просто смотрела вслед. А что тут скажешь? Любые слова лишние. Осман – султан, его слово закон, его желания священны. А то, что эти желания, словно весеннее половодье, день ото дня все больше выходят из берегов разумности… что ж, на все воля Аллаха. Наверное, такова общая участь всех правителей Блистательной Порты – рано или поздно утрачивать рассудок. Проклятье золотоволосой роксоланки, сколько поколений минуло, а оно не ослабевает!

Идя привычным путем по длинным дворцовым коридорам и переходам, Хадидже не позволяла себе мечтать. Да, есть крохотная вероятность, что Осману действительно надоели неумелые жены. Только ведь это ничего не значит. Последнее время Осман очень гневен и страшен, даже с бывшими приятелями и соратниками, а слуг так и вообще казнит за любой пустяк – вон недавно приказал запороть до смерти одного, чей вид показался ему недостаточно почтительным.

Может быть, жены тоже не очень почтительны? Может быть, Хадидже удастся ему угодить… И тогда, может быть, все пройдет наилучшим для Хадидже образом, султан останется доволен бывшей хасеки и вернет ей хотя бы малую часть своего расположения…

Нет, почему-то в такой исход сегодняшней ночи Хадидже совсем не верилось. Скорее уж ее позвали, чтобы лишний раз поглумиться, напомнить о скором изгнании. Кому нужны старые наложницы, когда есть молодые? Ну и жены, конечно… Или, возможно, это тонкая месть как раз таки именно жен и издеваться будут они – в присутствии Османа Хадидже не посмеет им ничего сделать, будет беспомощна, как…

Хадидже содрогнулась, не додумав, как кто именно. Да, это, пожалуй, самый страшный вариант – женщины умеют придумать куда более жестокие игры, которые и в голову не придут ни одному мужчине, будь он хоть трижды султан или трижды по тридцать три раза безумен! Что ж, в таком случае останется лишь быть покорной и послушной, низко склоняться перед волей султана, стараться ничем его не прогневить, ибо в гневе он страшен, а тогда точно не удастся не только свершить задуманное, но и попросту уцелеть…


– Мне жаль, что наш мальчик умер… Мне так жаль!

Осман прерывисто вздохнул, устраивая голову поудобнее на животе Хадидже. Но именно вздохнул, а не всхлипнул. Хадидже тоже вздохнула, задумчиво перебирая пальцами его волосы. Шепнула тихо:

– О, мой господин, тебе не стоит об этом печалиться… у тебя еще будут сыновья. Много сыновей…

Ко всему она была готова, когда шла сюда, – к издевательствам, унижениям, к тому, что ее используют и выбросят, как ненужную тряпку, приказав после бурной ночи любовных ласк немедленно покинуть гарем, – но не к тому, что Осман, как мальчишка, будет рыдать у нее на груди, оплакивая их погибшего сына. На какой-то миг ей даже показалось, что все еще можно вернуть и исправить, что все еще может быть хорошо…

Ну да. Кёсем тоже так думала.

И это стоило жизни ее старшему сыну.