– В какой стороне берег? – спросила она.
– Вон там, – указала рукой Марты, сперва ненадолго задумавшись и бросив взгляд на небо: оно было затянуто сплошной пеленой облаков, однако пятно солнца сквозь них все же угадывалось, мутное, как глаз под бельмом. – Но даже и не думай. До него фарсанга три, наверно. И ведь неизвестно, кто сейчас на том берегу.
– А ты одна… – Кёсем сглотнула, – доплывешь?
– С моей-то нынешней головой? Да ты что, смеешься?
– Я не смеюсь. И ты не ответила «нет».
– Ну… может, и не доплыву, – неохотно ответила Марты. – Вода все же не настолько теплая, да и по макушке мне досталось изрядно. Но «нет» вот сейчас отвечаю. Не будь дурой, вместе за бортом оказались, вместе и держимся, ждем наших. Ныряй.
Волна, что прокатилась над их головами, на сей раз была соизмерима с «десятым валом». Им снова пришлось выпустить мачту, а потом затратить немало сил, чтобы вновь оказаться возле нее. Правда, после этого море подарило женщинам довольно долгое затишье. Марты даже сумела поправить сбившуюся набок повязку. Кёсем потянулась было помочь, но та раздраженно отмахнулась: мол, ты, султанша, смотри не потони, это сейчас и есть главная от тебя помощь… Снова обратила внимание на свою руку, обнаженную по плечо, и на руку Кёсем.
– Слушай… Да, спасибо тебе, но зачем так? Чем рукава отрезать, сбросила бы кафтан или с меня стянула…
– Оказывается, не так я хорошо держусь на воде, Чайка, чтобы такой акробатикой заниматься, – прямо ответила Кёсем. – Особенно когда тебя, обеспамятевшую, в это же время надо на воде удерживать.
– Что удержала, а еще и голову перевязала, за это опять тебе спасибо, султанша!
– Ты бы не звала меня так…
Марты, вдруг что-то сообразив, зашарила под водой у себя на поясе.
– Ну да, твой нож взяла, своего у меня нет, – торопливо сказала Кёсем, не дожидаясь, когда та нащупает опустевшие ножны. – И утопила его, когда пыталась обратно засунуть.
– Что ж ты так, султанша? – В голосе Марты звучал упрек.
– Ну я же просила, не зови меня так…
– А как звать? Сестра? Да, пожалуй… И что же нам теперь делать, сестра, если на нас первыми наткнутся не… не наши, а те?
Сестра. Ну и вправду, а кто они еще? Любят одного мужчину; выносили его семя, родили ему сыновей, старшего и младшего… Жены или наложницы в таких случаях часто сестрами себя ощущают, даже если любви у них нет ни друг к другу, ни к общему мужу. Это в Дар-ас-Саадет нет, но даже и там иной раз случается. А здесь…
– Ну и зачем тебе в этом случае нож, сестра? Отбиться от них надеешься?
– Да нет… – Марты опустила глаза.
– А. Ну вот этого не надо. Лучше меня знаешь: даже обычных пленных их обычные семьи иной раз выменивают или выкупают. А уж нас-то наша семья, – это Кёсем смогла произнести без запинки, – точно найдет, хоть на краю света.
И посмотрела на свою новую сестру затравленным взглядом. Где-то их семья сейчас? То, что все были живы пару часов назад, ничего не доказывает, с тех пор ох сколько раз уже можно переместиться… за край света.
– Не в том дело, – качнула головой Марты, кажется, не расшифровав взгляд Кёсем: сколько бы раз она ни провожала своих близких в опасные рейды, ей еще ни разу не приходилось терять кого-то из них, а потому не совсем представляла себе, что такое бывает. – Просто… ну, я ведь видела таких… с края света. Особенно женщин. Видела, какими они оттуда на самом-то деле возвращаются. И себя такую я на шею Карталу взваливать не стану… детям своим тоже не покажусь…
И вздрогнула: Кёсем, дотянувшись до нее поверх мачты, резко хлестнула по лицу.
– Перестань, глупая! Ничего в людях не понимаешь, так молчи! Что, решила мужу и детям горе принести, худшее, чем враги способны?!
Глаза Марты сверкнули. Она протянула руку к Кёсем, но не ударила – обняла за шею, прижалась щекой к щеке.
– А сама-то, – прошептала на ухо, словно кто-нибудь мог их подслушать. – Кто у меня спрашивал, доплыву ли я до берега одна, тебя тут бросив?
Когда женщины разомкнули объятия, их лица были мокры не только от морской воды.
Гортанно крикнув, в воздухе над их головами повисла чайка. Снизилась, видимо, не в силах разобрать, что это такое на волнах и может ли оно ей пригодиться или, наоборот, представлять опасность. Очертила вокруг них круг и унеслась прочь.
Что ей до затерянных в волнах людей, чайке-марты, серокрылой летунье. Для нее те три фарсанга, которые остаются до берега, – недолгий путь…
Кёсем закрыла глаза.
Глава 20. Битич
Финальная часть представления в театре теней о Карагёзе и Хадживате, по завершении которой артисты просят у зрителей разрешения «убрать со сцены все, что было убито и разрушено», – и под музыку уносят марионеток, как «погибших» в ходе игры, так и «уцелевших»
– Ты что-то хочешь спросить? Говори, – милостиво разрешил оружейник переминающемуся с ноги на ногу Черкесли.
– Хозяин… – Паренек никак не мог набраться смелости. Ему ведь и так выпало совершенно небывалое, нежданное право присутствовать при окончательной закалке высокого оружия, а тут еще и возможность заговорить со старшим, мало того, с самим хозяином! – А правда, что для того, чтобы получить безупречную сталь, полосу надо сложить и проковать сто четырнадцать раз?
– Сто четырнадцать, – кивнул кузнец, – по числу сур в Коране. Кователям много дано того, что не дано другим. Мы имеем власть над железом, а железо – это собственность джиннов, хоть и боятся они его, а паче того боятся Корана…
– А правда… – продолжил Черкесли, донельзя ободренный этим «мы», – правда ли, что когда надо изготовить сварной дамаск, кузнецы бросают в него частичку золота?
– Глупости, – ответил мастер, – бросить в расплав золото означает испортить и металл, и золото. На самом деле…
Тут он вдруг осекся. А когда заговорил, то совсем о другом:
– Как разогревать клинок, как определять температуру по цвету побежалости, как отсчитывать время, в какой среде закалять, как быстро и под каким углом погружать в нее заготовку… Таких тонкостей множество, но все они скорее ремесло, чем искусство, пускай и высокое ремесло. А у каждого большого мастера должна быть мечта, если, конечно, он мастер, а не деревенский коваль, который выкует четыре подковы и гордится, что лошадь не захромала. Мастеру же надлежит сделать то, чего никто не делал раньше, и сделать так, как до него мало кто делал. Если человеку не к чему стремиться, ему незачем жить. А если ему незачем жить, то какой толк, что он ест, пьет, дышит, если душа его уже давно присмотрела себе место под могильным камнем? Много ли ему чести, даже если сам знаменитый разбойник Карагёз приезжает к нему, чтобы заказать для себя оружие?
Демирджи Ибрагим умолк, выжидающе глядя в глаза мальчишки. Тот стоял в полном ошеломлении. Но последние слова хозяина прозвучали как вопрос, обращенный к нему, а на такие вопросы невольнику положено отвечать.
– Э… разбойник Карагёз?
– Тот Карагёз, которого называют и Карадениз. Настоящего своего имени он никому не называет. Не назвал и мне, но черное одеяние, черный скакун, свита в черном…
Черкесли неуверенно улыбнулся. Хозяин, конечно, шутит. Кто же не слышал о Карагёзе… Каждый, у кого был дед (а деды бывают у всех, даже у рабов), знает от него, что дед видел этого разбойника еще подростком, а когда спросил о нем у собственного деда, то выяснилось, что он тоже встречал Карагёза в своем детстве, уже незапамятно далеком… Разбойник на черной лошади, который якшается с джиннами… Но это же сказка, даже не легенда!
– Есть клинки, по лезвию которых струится будущее, и есть другие, по которым стекает прошлое. На первые идет горячая кровь, а на вторые – кровь холодная. Но и те, и другие надо закалить поочередно в двух телесных жидкостях, причем не бараньих, не конских даже – для этого требуется питомец наилучшего рода… сотворенный из звенящей глины, подобной гончарной… выросший в твоем доме… получивший от тебя имя… – говорил кузнец уже вовсе непонятное. – И будут тогда твориться дела необыкновенные, связанные с оружием, выкованным тобой…
Мальчик молчал. Демирджи Ибрагим по прозвищу Халиб потянулся к раскаленной заготовке, взял ее не тисками, а особым зажимом, коротким, напоминающим кисть руки.
– Ты спрашивал о золоте? – Он снова повернулся к Черкесли. – В металл мастер добавляет не золото, а частицу своих знаний, частицу своего таланта. Частицу своей души.