– Ты мешаешь мне, почтеннейшая валиде.
Сафие смотрела, как Хандан-султан бегает по комнате, топча изящными туфельками дорогие ковры, и улыбалась.
Рухшах подала кофе и исчезла, растворилась в полумраке комнаты, не забыв предварительно поглядеть на валиде: мол, не нужно ли госпоже еще что-нибудь? Ступай, молча кивнула Сафие, ступай, дорогая, я сама разберусь, за меня не беспокойся. Это дело, оно тихое. Семейное.
– Я многим мешаю, дорогая невестка. Выпей кофе, очень вкусный. Хочешь лепешку?
– Все, чего я хочу, почтеннейшая валиде, это чтобы ты прекратила подсовывать моему сыну своих девок!
Ну вот, слова сказаны. «Моему сыну».
Валиде Сафие глядела на женщину, которую выбрала в далекие времена для собственного сына, и понимала: тогда она ошиблась. Сильно ошиблась.
И с Халиме-султан – тоже.
Разве что с матерью Яхьи, возможно, случайно угадала, но та умерла слишком рано – и, возможно, не без помощи этих двоих.
А сделанного не воротишь, и съеденная халва, как говорят грубые и невоспитанные базарные сказители, никогда уже не станет прежней. То, что когда-то казалось сладким, теперь окончательно протухло.
В этом нет вины Хандан-султан. Она такая, какой ее сотворил Аллах – и, возможно, сама валиде.
Сына своего Сафие любила. Невзирая ни на что. Холодной, расчетливой любовью женщины, которая сделала ребенка всеми смыслами своей жизни. Но если бы она не превратила Мехмеда в свое оружие, то разве выжил бы он? Где те, которые доверяли сыновьям, растили их самостоятельными и своевольными? И где эти самые сыновья? Сафие могла показать все их могилы, но разве дело в этом?
Да, став султаном, Мехмед поступил по-своему, не как учила его мать, но как выучила. Дитя проявило своеволие, и валиде могла лишь склониться в низком поклоне пред волей правителя Османской империи.
Но она вернула себе силу и власть, ведь так? Мехмеда интересовали поэзия и изящные искусства. Дела государственные влекли его гораздо меньше, да и женщины, прямо скажем, не слишком-то заставляли биться сердце султана. Разве что с ними можно было поговорить о поэзии.
И валиде искала своему сыну именно таких – милых, слабых, находящих утешение в словах поэтов и мудрецов, пробующих собственные силы в стихосложении… Пробующих, кстати говоря, не безуспешно – та же Хандан-султан писала неплохие стихи, будучи еще маленькой гречанкой Еленой. Вот только стихосложение мало способствует возвышению в качестве султанской жены и матери. А этому валиде своих подопечных тогда не учила.
Им пришлось учиться самостоятельно. Да, Сафие искала слабых и покорных, но власть часто делает из овечек волчиц.
В этом и состояла главная ошибка валиде Сафие. Она подбирала себе служанок, а нужно было искать союзниц. Тех, кто достаточно силен духом, чтобы не предать, кто достаточно равнодушен к власти, чтобы не бояться разделить ее поровну. Тех, кого интересует не возможность отдавать приказы, а то, что в результате этих приказов получается.
Сафие привела своему сыну не таких, и теперь пожинала плоды. А сам Мехмед был слишком толст и ленив, чтобы вести поиски самостоятельно.
О да, валиде очень хорошо знала своего сына! Она знала, что из него вышел плохой султан. Знала, что его не любят, что над ним насмехаются из-за его тучности и нежелания участвовать в военных походах. Что же это за мужчина, говорили янычары, что же это за вождь, который не способен сам сесть на лошадь и возглавить армию? За такие разговоры смутьянов ждали дыба и плаха, но шепот за спиной Мехмеда не стихал ни на минуту. И что хуже всего – султан, изначальной причиной тучности которого служила неведомая болезнь, с болезнью этой никак не боролся. Он услаждал желудок изысканными яствами так же, как услаждал разум изысканными стихами. И от этого жирел еще сильней.
Такого мужчину может любить только мать. И Сафие не сомневалась, что жены Мехмеда всего лишь используют его, чтобы возвыситься и обрести власть. Война в гареме между матерью султана и его женами не утихала ни на секунду.
Знал ли об этом сам Мехмед? Валиде и в этом не сомневалась. Сама она ни слова худого не сказала сыну о невестках – и отчетливо понимала: султана подобная сдержанность матери радует куда сильнее, чем злобные выпады Хандан-султан и Халиме-султан. Им не хватало мудрости, не хватало достойных соперниц, чтобы закалиться в борьбе. И удачи, чего уж там, тоже не хватало.
Зато хватало ума понять, что их будущее – в детях. И что при власти впоследствии останется лишь одна из двоих.
Ум – но не мудрость. Страх вместо влияния. И злоба на весь мир, постоянно подпитываемая этим страхом.
Нет, валиде не могла винить Хандан-султан. Один Аллах ведает, смогла бы сама Сафие в таком нежном возрасте выдержать все, что выпало на ее долю, без помощи Нурбану-султан. А ведь Хандан выживала без поддержки, и все скорпионы под кроватью были ее, и только ее. Никто другой их не отгонял. Сколько раз они ее ужалили?
Вот только помешать своим планам Сафие тоже позволить не могла. А значит, Хандан-султан придется осадить – и чем жестче, тем лучше.
– Твой сын, говоришь? – Валиде не сочла нужным комментировать все остальное, выделив интонациями самое главное, то, что Хандан-султан, возможно, и от себя прятала, не давая проявиться даже в мыслях. – Это ты моего внука Ахмеда имеешь в виду? Хороший мальчик, честный и смелый. Ты его таким воспитала?
Как всегда, каждое слово валиде попадало в цель. И о внуке, и о том, что Ахмед не похож ни на мать, ни, честно скажем, на отца… Нет, сама валиде не сомневалась, чей Ахмед сын. И лично следила за Хандан-султан, и отчеты евнухов получала. Да и на предков своих Ахмед похож необыкновенно. Он – потомок Османов, истинный потомок, не чета собственному сыну валиде. В истории такое уже бывало, кровь Османов сильна. Так что валиде верила в происхождение Ахмеда. Но слухи по дворцу все-таки гуляли.
Что ничего не означало, поскольку слухи эти касались не только происхождения Ахмеда. Да чего там говорить – сама Сафие в свое время с замиранием сердца слушала о кровавом отпечатке ладони Ибрагима-паши, о проклятии, насланном роксоланкой Хюррем, и о проклятии, насланном потомками шахзаде Мустафы на потомков роксоланки (впоследствии, дескать, это проклятье поразило шахзаде Баязида). История о неверности Хандан-султан была где-то в одном ряду с этими байками.
Но сама Хандан-султан реагировала на любое подозрение крайне болезненно. Вспыльчивая гречанка за время, проведенное в гареме, натуру свою более-менее научилась контролировать (попробовала бы она не научиться!), но, как известно, ни один барс не в силах перелицевать свои пятна. Хандан-султан вспыхнула и высокомерно бросила:
– Валиде должна быть одна!
– Верно, – Сафие насмешливо блеснула глазами. – И пока валиде – я. Или ты хочешь это исправить?
– Как можешь такое говорить? – Вот сейчас Хандан-султан перепугалась не на шутку: обвинение в государственной измене ей явно пришлось не по нраву. – Мы все в этой комнате желаем султану долгих, очень долгих лет жизни и процветания!
– Я рада это слышать, – Сафие продолжала говорить с усмешкой, но в голосе ее прорезалась властность. – И, полагаю, мы обе хотим блага роду Османов, верно?
Разумеется, Хандан-султан поняла, куда клонит собеседница, но отрицать сказанное – это, по сути, голову класть на плаху. Да, чью-то голову – или свою, или валиде. Но обе женщины понимали: уж кто-кто, а валиде как-нибудь извернется.
– Я ценю опыт прожитых тобой лет, матушка, – склонилась Хандан-султан в притворном почтении и непритворном страхе. – Я верю, что ты жаждешь, как лучше. Но пойми и меня. Я – мать, и мне хотелось бы знать больше об избранницах сына.
– Понимаю, – благосклонно кивнула валиде. Добившись главного, можно было уступить в мелочах. – Ты заботишься о сыне, и это заслуживает многих похвал. Впредь мы вместе будем смотреть на тех, кого сочтем достойными для наследника Высокой Порты. Ты и я. Согласна?
Если б Хандан могла, она бы сейчас заскрежетала зубами. Но ей оставалось лишь кивать, улыбаться и благодарить. По сути, валиде приказала ей и своих избранниц вести на показ к матери султана.
А уж в своих девочках валиде Сафие была уверена. Если они не очаруют Ахмеда – то кому ж еще его очаровывать?
Уж точно не коровам, которые по сердцу Хандан-султан!
Анастасии – нет, теперь уже Махпейкер, «Луноликой» – снилась Софийка. Снилось, будто стоят они на разных берегах реки. Впрочем, какая там река? Ручеек всего, перепрыгнуть можно и ног не замочить! Да только вот нельзя прыгать. Почему – Махпейкер не знала. Нельзя, и весь сказ. Сон есть сон, у него свои законы.