– Ну, – рассудительно отвечала на это Махпейкер, – если посмотреть, сколько раз при мне гарем хоронил султана, так у него с полдюжины могил уже наберется. И это только на моей памяти…
Хадидже и Башар в ответ на это только хором прыскали, закрываясь рукавами, и разговор прекращался.
Действительно, если верить хотя бы трети слухов, бродящих по гарему, хотя бы третьей части шепотков, которые переносил ветер, хотя бы каждым третьим прекрасным устам, шепчущим новости кому-нибудь в изящное ушко, то оставалось лишь удивляться, почему шахзаде Ахмед до сих пор не воссел на трон Блистательной Порты. О загадочной болезни Мехмеда судачили все кому не лень, а не лень было многим. Говорили даже, что матушка Яхьи воззвала к Аллаху перед смертью, и он внял ее мольбам, наложив на султана проклятье. Ну или же она воззвала к шайтану, и тот исполнил ее просьбу. Иногда в роли взывающей выступала безымянная наложница, казненная за измену. Также упоминали некоего обезглавленного дервиша, голова которого, покатившись по рынку, рассказала о султане очень много интересного…
В общем, понятным оставалось лишь одно: султан Мехмед был толст, безобразен, вонял (именно так!) благовониями… но при этом умел быть потрясающе интересным собеседником. И просто чудесно щедрым хозяином гарема.
Не то что валиде, шпыняющая бедных девочек по поводу и без!
Эх, вот бы понравиться султану…
В этот раз – впрочем, как и обычно, когда дело касалось султана Мехмеда, – слухи солгали. Якобы умирающий султан явился в гарем, по обыкновению, со сладостями и двумя ларцами подарков. Ласково улыбнулся девчонкам, тут же набежавшим со всех сторон, и велел подать прохладительных напитков – да не только себе, а прекрасным пери тоже! Всем присутствующим здесь прекрасным пери!
Служанки забегали, а Махпейкер, не удержавшись, бросила быстрый взгляд на валиде. И обмерла: Сафие-султан выпрямилась, точно батыр, готовый к бою.
– Ты, – прошипела наставница, и Махпейкер дернулась: сухие пальцы калфы сжали предплечье девушки, – бегом вон в тот угол! Сиди там, улыбайся, глаза в пол, на султана не глядеть!
Махпейкер торопливо повиновалась и совсем не удивилась, обнаружив в том же самом углу кусающую губы Хадидже и гневно раздувающую ноздри Башар. Похоже, калфа отправила их подальше от султана в самую первую очередь.
– Ужас просто, – пробормотала Башар вполголоса, чтобы случаем не разгневать наставницу, отирающуюся неподалеку. – Можно подумать, что он горный гуль, а не повелитель Османов.
– Сафие-султан знает, что делает, – быстрым шепотом отвечала Хадидже. – Молчи и не прекословь.
– И в мыслях не было, – тут же отозвалась Башар. – Просто я знать хочу, что именно происходит.
Махпейкер была с подругой полностью согласна: дела и впрямь творились странные. На каждую девушку, готовую пощебетать с Мехмедом, Сафие-султан обращала свой взор, блистающий таким гневом, что девица моментально тушевалась. На глазах у Долунай, одной из любимиц Сафие-султан, даже выступили слезы от унижения. Словно подгадав этот миг, калфа ухватила девушку за руку и грубо отпихнула от повелителя правоверных.
– Очень невежливо, – пробормотала Башар. – Накажет или нет?
– Кто кого?
– Султан наставницу. Не все же им нас… нас-тав-лять. Ну, не сам, конечно, но распорядится.
– Вообще-то должен… – вздохнула Хадидже, и Махпейкер согласно кивнула.
Калфа вела себя совершенно неподобающим образом, и за такое просто не могли погладить по голове.
Султан озадаченно нахмурился. Краем глаза Махпейкер увидала, как шевельнулись темные одежды валиде: Сафие-султан ступила на шаг вперед. Большего Махпейкер заметить не смогла, поскольку не рискнула поднять глаза. Но спустя пару мгновений Мехмед громко расхохотался и обратился к другой девушке с каким-то вопросом насчет недавно спетой песни. Показалось или валиде облегчённо выдохнула?
Ну, калфа – та совершенно точно расслабилась, как смертница после отмененного приговора.
В этот момент Мехмед вновь обратился к кому-то с вопросом, и Махпейкер с ужасом увидала, как вздрогнула Хадидже.
– Да, господин, – ответила она деревянным голосом, – я читала эту поэму, однако моего ничтожного разума не хватило, чтобы уразуметь то, что я прочла.
А вот на сей раз калфа совершенно точно усмехнулась одобрительно.
– Кто-то еще читал? – обратился султан ко всем девушкам, окружившим его. – Ну, хоть кто-нибудь!
Дернулась Долунай, получив, похоже, пинок от соседки, но смолчала. А вот звонкий голос Фатимы разнесся по всему двору:
– О султан, я прочла и нахожу эти строки подобными драгоценным жемчужинам, нанизанным на нитку смысла!
На сей раз от валиде совершенно отчетливо донеслось: «Дура…»
– Куда девчонке разобраться в высокой поэзии? – еще более отчетливо произнесла Сафие-султан. – Только воображает о себе много…
– Нет-нет, я действительно в восторге! – защебетала Фатима, и Башар удивленно округлила глаза.
Махпейкер ее очень хорошо понимала: впервые кто-то настолько явно взялся перечить Сафие-султан.
– И впрямь дура, – вздохнула Башар. – Мало мы с тобой ей уши драли…
Махпейкер потупилась, скрывая улыбку. Хадидже, к надиранию ушей вовсе не причастная, тоже склонила голову и печально вздохнула.
– О, милое дитя, иди же сюда! – весело расхохотался Мехмед. – Расскажи мне, что ты поняла в творении великого Руми? Он был суфием, ты знаешь?
Дальнейший вечер Мехмед провел почти исключительно в компании Фатимы. Похоже, Сафие-султан больше решила не вмешиваться. Или не могла уже вмешаться.
Калфа переглядывались, но тоже не мешали Фатиме завладевать вниманием султана. Долунай хмурилась, однако сидела смирно. А Махпейкер и подруги слушали беседу, сидя в своем уголке, и все больше убеждались: права была Сафие-султан, тысячу раз права!
Потому как шутки у султана оказались… странными. С каким выражением на лице, как пафосно декламировал он:
Влюбленный – прах, но излучает свет
Невидимый его любви предмет![6]
А затем, усмехнувшись, добавил:
И то постигни, что свирель пропела,
Чтоб твой отринул дух оковы тела.
В глазах у одной из наставниц подозрительно блестели слезы.
– Разве не прекрасно сказал мавлана[7]? – вопросил султан, и Фатима торопливо согласилась с ним.
– Тело – прах, – продолжил Мехмед, – но ради возлюбленного дух способен на многое… гм… да, на многое. И если двое сольются в едином, то будет так, как сказал поэт:
Теперь едино наше бытие,
«Твоё» отныне то же, что «мое»!
Отныне мы не будем, видит бог,
Разни́ться, как колючка и цветок!
Что-то недоброе почудилось Махпейкер в том, как султан произносил эти строки, что-то затаенное блестело в тот миг у Мехмеда в глазах. Рядом снова вздрогнула Хадидже, так, будто ее объял неведомо откуда взявшийся холод.
Когда Мехмед наконец поднялся с подушек, он неторопливо обвел взглядом дворик и сделал Фатиме знак следовать за ним. Долунай расстроенно выдохнула и закусила губу, не сдержав обиды. Кому не хотелось бы получить такой же знак от султана?
Пожалуй, Махпейкер не хотелось бы. Что-то неуловимо жуткое угадывалось во взгляде Сафие-султан, отвернувшейся от происходящего и замершей, словно черная статуя скорби, а также во вздохах наставниц, опускавших головы и откровенно несчастных.
– Похоже, дело вовсе не в третьей невестке, – вполголоса заметила Башар.
– Ты тоже… видишь? – встрепенулась Махпейкер.
– Ай, да что тут видеть? Вот можно подумать, валиде с невесткой новой не справится! Или со старыми. Так может думать лишь тот, кто не знает Сафие-султан!
В этот миг Фатима обернулась и показала всем язык, явно торжествуя, – как тогда, в бане. И снова Махпейкер накрыло ощущение грядущей беды.
– Не забудь завтра принести госпоже валиде воды из чистого фонтана, – произнесла вдруг калфа, и Махпейкер с легким запозданием осознала, что обращаются к ней. Ну разумеется, она ведь по-прежнему одна из ближних служанок валиде, ее черед нести воду для умывания…
– Конечно, наставница, – поклонилась она, стараясь говорить как можно более вежливо. После дерзости Фатимы легко было произвести на калфа хорошее впечатление, а это могло означать какие-нибудь поблажки в будущем…
Взгляд наставницы слегка потеплел, она кивнула и отвернулась.
Утро было солнечным – как и предыдущее, и еще несколько таких же точно перед ним. В саду щебетали птицы, а распустившиеся недавно поздние розы источали дивный аромат.