«Помнишь?» – безмолвно спросила Кёсем.
«Как вчера…» – ответила Башар. И тут же продолжила: «Вставай, идем за ними».
Собеседники уже направлялись куда-то, на ходу продолжая столь приятный обоим разговор. Янычар даже покосился в сторону следующей за ними валиде-султан с некоторым удивлением, словно забыв, откуда она взялась и что ей здесь нужно.
«Сделай так, чтобы я оказалась впереди», – прошептали пальцы Башар.
«Сейчас?»
«Позже. Когда они дойдут».
По пути распахивались двери, кто-то потихоньку отбегал, кто-то замирал изумленно, иные вообще спешили по своим делам, не замечая пришельцев, – обычная жизнь внутренней казармы, «янычарской слободы» в городе-дворце. Тут свои законы. Иной раз можно и пропасть без вести, причем так, что остальной дворец об этом не узнает вовсе. Валиде-султан и ее спутников это, конечно, касаться не могло, даже в нынешнее полубезвременье, но все же Кёсем молча порадовалась тому, насколько хорошо Доган поладил с янычарским агой.
(Имя она его знала, конечно, но он был настолько «янычарский ага» по всей сути своей, что даже мысленно иначе не назовешь.)
– Вот его оружейный сундук, – старый янычар показал на средний в коротком ряду сундуков у дальней стены казармы. И угрюмо добавил: – Он у нас тут на вечном хранении…
Скрежетнул ключом в замке. Когда, распахнув крышку, отступил, давая заглянуть, Кёсем первым делом посмотрела на его руки. Пыли на них не было, да и крышки других сундуков у этой стены, всего их было пять, оказались чисты, она успела скользнуть взглядом. Берегут янычары то, что у них «на вечном хранении», и незачем лишний раз спрашивать, кем были остальные четверо, чье оружие теперь лежит у этой стены.
К сундуку она подошла вместе с Доганом. Янычарский ага хотел было что-то сказать, но раздумал, признавая то ли ее власть султанши, то ли материнское право.
Матери сейчас позволительно испытывать тяжелые чувства, и Кёсем покачнулась, опершись на плечо служанки, так что Башар, поддерживая ее, оказалась перед самым сундуком. Доган уже стоял рядом. Они мгновенно сообщили друг другу что-то, обойдясь при этом без слов: Кёсем уловила их обмен жестами лишь потому, что ждала его.
Она тоже заглянула в недра сундука. Аккуратно сложенная кольчуга. Маленький шлем-«наплешник» с бармицей. Кованые налокотники. Маленький щит кулачного хвата, тоже цельнокованый, с несколькими глубокими надрубами на вороненой поверхности. Сабля в неброских ножнах, рядом еще одна, по виду гораздо более дорогой работы. Большой, словно короткий меч, кинжал с костяной рукоятью. И – два предмета, о которых Кёсем не догадалась бы, что они такое, если бы раньше не зашел разговор о боевых ножах. Длиной как раз между саблей и кинжалом, почти прямые, сплошной чехол из черной кожи, только самое навершие эфеса из него выступает клювастым крюком, как голова сокола.
Вот они какие, значит, черкесские са’йшхо…
– Позволишь взять в руки, почтенный? – Доган кивнул на ближайший из боевых ножей.
– Не эту! – вдруг резко сказал ага. – Вон ту, вторую.
Он говорил о са’йшхо в женском роде, словно о сабле – или о возлюбленной.
Ничего не спросив, Доган взял вторую са’йшхо. Янычар смотрел на него, за Башар не следил (кто она для него – безымянная и безликая служанка валиде), а вот сам Доган следил за ней краем глаза. Кёсем тоже следила – и увидела, как едва заметно сдвинулись руки Башар, как ее муж, повторяя это движение, перехватывает оружие чуть иначе… его мизинец при этом оказывается на внутренней поверхности соколиного клюва…
– Позволишь в твоем присутствии обнажить оружие, многодостойнейшая валиде-султан? – с поклоном произнес Доган. Кёсем милостиво кивнула.
В следующий миг полумрак казармы словно молния рассекла: Доган выхватил боевой нож вроде бы мягко и плавно, но с неуловимой для глаза стремительностью, только общий контур движения угадывался. И даже Кёсем узнала это движение. Так Ибрагим взмахнул игрушечной сабелькой, сумев опередить ловкую и проворную Турхан. По-взрослому взмахнул.
– На этом клинке нет крови султана Мурада, – мрачно сказал янычар, взглянув на мерцающее лезвие. – А на втором, – он указал подбородком в сторону сундука, – навеки запеклась кровь моего друга, Жанхота-адыгэ. Знаешь, как это было?
– Кто же во дворце этого не знает, почтенный, – ответила Кёсем вместо Догана. – Благодарю тебя за помощь. Расскажи другу султана все, что потребуется, о первом и единственном оружейном учителе султана, а я оставлю вас. Что-то мне слишком тяжело сейчас смотреть на боевые клинки, говорить и слышать о них… думать о запекшейся на них крови…
Ни на волосок ее слова притворством не были. Янычарский ага понял это столь же безошибочно, как Доган, и оба одновременно склонились, поднося руки к сердцу.
Тяжело опираясь на плечо Башар, Кёсем побрела к выходу.
Было ли, не было ли… То есть было, конечно же, но необязательно в точности так, как рассказывали об этом во дворце.
Во дворце же рассказывали так:
«Воистину славен был султан Мурад во всех благородных искусствах боя и не знал он равных в состязаниях на любом оружии, а также в верховых упражнениях, стрельбе и прочем, что подобает. Все знали это, однако, дабы паче всех убедить самого себя, вознамерился султан превзойти своих учителей, благо рано воссияла его звезда и большинство наставников юности султана еще не вышли из поры зрелого возраста, стало быть, оставалась тверда их рука и верен глаз. И не нашлось никого, кто сказал бы султану: „О повелитель, негоже поступать так, ибо долг перед наставником в этой жизни отдать невозможно!“ Если же все-таки нашелся такой, то остался этот его поступок неведомым, да и сам он исчез, как не было, иншалла.
Троих своих наставников одолел Мурад, после чего радостно облобызал их, прижал к могучей груди и одарил каждого драгоценным перстнем. Даже опытнейшие из наблюдавших за этими поединками говорят, что вовсе не похоже, будто побежденные намеренно уступили своему бывшему ученику: наоборот, он, целиком переняв их мастерство, превосходил каждого зрелой силой и молодой стремительностью.
Четвертого одолел тоже, однако украдкой хмурились опытные из наблюдавших, ибо тот учитель, без сомнений, не поддавался нарочно, однако был он на крайнем пределе того возраста, который принято именовать зрелым, а еще он неоднократно был ранен, сражаясь в нескольких войнах за прошлых султанов, и к труду наставника, многие помнят, приступил уже хромым. Этот поединок принес ему новую рану, ибо по повелению султана все схватки проходили на боевом оружии, – об ином повелитель правоверных и слышать не желал. Впрочем, была та рана не тяжела, кровь уняли тут же.
И этого наставника султан тоже облобызал, обнял, не побоявшись измарать свое надоспешное одеяние в крови, одарил таким же перстнем. Говорят, будто чуть не отстранился седовласый воин, когда Мурад прижимал его к груди, а когда перстень ему на палец надевал, был близок к тому, чтобы отдернуть руку. Однако благоразумие восторжествовало.
С пятым же наставником, о правоверные, вышло неладно. Был он черкашенин родом, носил диковинное имя, которое не всякий в Блистательной Порте легко запомнит, а тем паче выговорит, и с оружием на поединок тоже вышел диковинным, какой-то длинный тесак был у него, называемый так, что язык сломаешь: что-то вроде „шашка“, кому надо, тот пусть сам уста свои насилует, пытаясь верней произнести. И надобно признать, правоверные, что вовсе не рвался тот черкашенин именно с таким оружием являться, сделал это лишь по приказу султана. По приказу же и второй тесак принес, для султана, ибо запомнилось повелителю правоверных с ученических лет, что было таких клинков два.
Сказал наставник: „О господин мой, да к лицу ли тебе это? Боевой нож слабее сабли, только в скорости выхватывания его преимущество, да еще в том пути, который проходит рука“. Сказал султан: „В этом тоже всех превзойду“. Сказал наставник: „О господин мой, не может статься, чтобы у тебя возникла нужда испытывать тот выигрыш, коий приносит путь, по которому рука, сравнительно с сабельным, идет! Выгода от него бывает, лишь если сидишь в засаде на кровника, укрывшись в непролазных кустах, и надо, обнажая клинок, быть скупым на движения, как нищий на медяки“. Сказал султан: „Лишнее говоришь“. Сказал наставник: „И скорость выхватывания из ножен тоже не может тебе потребоваться, о султан: она нужна, когда внезапно столкнулся с врагом или кровником лицом к лицу и нет иного закона, кроме как опередить его ударом. В твоей же державе, о господин мой, законы есть, и сотни сотен воинов почтут за честь встать меж тобой и любым твоим врагом!“ Сказал султан: „Владыке правоверных надлежит быть знакомым с любым ударом, сколь бы внезапен и вероломен он ни был. Исполняй же приказ своего повелителя!“ Сказал наставник: „Что ж, господин и ученик мой, надеюсь, ты все помнишь хорошо“.