Кёсем со слабым вскриком вскочила с места, завертела головой по сторонам. Голос, услышанный ею, был слабым, будто шепот, проходящий по краю сознания. Она не была уверена, что вообще слышала хоть что-то, что ей не привиделось. В конце концов, разве не так начинается сумасшествие? Ты разговариваешь с кинжалом, начинаешь видеть призраков…
«Ибрагим и Мустафа видели их до того, как взяли меня в руки. И посмотри на Айше – она ни разу до меня не дотрагивалась, очень умная девочка. Но ведь она в честолюбии своем, в желании власти, в умении управлять людьми и идти по трупам превзойдет любого из твоих сыновей! Сама, безо всякого участия потусторонних сил. Она – истинный человек, не стесняющийся своих чувств и желаний. Грядущее за такими, как она. Они будут править миром».
Кёсем-султан рухнула на колени и принялась неистово молиться. Вслух, чтобы заглушить доносящиеся из сада крики, ругань и мольбы. Молитва прояснила разум, но и принесла горечь в сердце. Голос стих – или и не было его вовсе? Может, сама Кёсем пришла к горьким выводам?
Как бы там ни было, Айше и впрямь сама вызвалась присутствовать на казни султана Ибрагима. И вряд ли это было продиктовано преданностью султану Мураду, который на смертном одре жаждал увидеть голову брата. Просто сама возможность присутствовать при событии, меняющем лицо мира, участвовать в этом событии, направлять его – все это кружило Айше голову.
А ведь была такой милой девочкой…
Во имя Аллаха, да сколько можно врать самой себе? Никогда Айше не была милой и ласковой, все это только умелое притворство! Всегда эта девушка сторонилась остальных, была себе на уме. И в гареме она точно была на своем месте.
Но точно так же себе на уме была Хадидже-первая, а выросла в искреннюю и преданную подругу. С Хадидже было легко и спокойно, как когда-то раньше с Башар. Увы, сейчас дороги Кёсем и Башар разошлись, каждая заботится о собственной семье, но может быть когда-нибудь…
И снова это проклятое «когда-нибудь». Не сейчас.
А может ли так случиться, что и сама Кёсем пленена властью, отдала сердце свое интригам и притворству, просто не хочет себе же в этом признаваться? Сколько лет ждет ее любимый человек, сколько лет не может она сказать единственному оставшемуся у нее – последнему! – сыну, что она его мать, она, а не та, что воспитала его как сына! Так, может, и не мать она вовсе, Кёсем-султан, не мать и не возлюбленная, а просто еще одна валиде? Мало ли их перебывало в стенах этого дворца, мало ли еще их будет!..
Просто валиде. Созданная для власти, как рыба для океана. И как рыба не может летать, так не может султанша любить и быть любимой. Удел валиде – бороться за власть и умереть в свой черед от рук соперницы.
Да и не валиде она уже, если разобраться. Все сыновья Кёсем-султан мертвы. Остались лишь внуки – и Тургай, веселый и ласковый малыш Тургай, сильный и красивый юноша Тургай, которому она не мама, а Кёсем-султан или «тетушка Кёсем»…
Тетушка. Не мать. Если всегда помнить об этом, то, возможно, проклятие кинжала минует единственного оставшегося в живых сына могущественной султанши?
«Мне не нужен твой Тургай. Мое место во дворце. Мое предназначение – разрушать судьбы сильных мира сего».
Не помня себя, Кёсем схватила кинжал и прошипела, глядя в собственное лицо, отраженное на лезвии:
– Не будет по-твоему! Больше никто не возьмет тебя в руки, ты заржавеешь и рассыплешься прахом. Клянусь, больше ты никому не испортишь жизнь!
Вновь показалось – или все-таки кто-то нечеловечески упрямый и нечеловечески жестокий усмехнулся в глубине ее разума?
«Мне не нужно, чтобы меня брали в руки. Не нужно, чтобы я приковывал чужой взор.
Вы, люди, сделаете все сами.
Мне достаточно просто быть».
Большие испуганные глаза султанши отражались в полированной стали. Но постепенно глаза эти наполнились спокойствием. Дыхание Кёсем-султан выровнялось, на губах появилась спокойная, задумчивая улыбка. Веселья в этой улыбке не было даже близко, а боль, таящаяся под спокойствием в глубине темных глаз, могла бы напугать любого до полусмерти.
Кёсем-султан, валиде Кёсем, достала кусок дорогого шелка, обернула им кинжал и спрятала его в одну из своих шкатулок. Заперла шкатулку на ключ, ключ повесила на золотую цепочку, а цепочку надела на шею. Затем прошептала, не обращаясь ни к кому:
– Мне тоже достаточно просто быть. Мне тоже…
Крики в саду окончательно стихли.
О летние ночи Истанбула! Вы пропахли ароматом цветов и морской солью, вы напоены теплым ветром, песнями под окнами красавиц и сладчайшим шербетом, продающимся в маленьких лавчонках круглые сутки. Глухие стены, выходящие на узенькие мощеные улочки, скрывают за собой изящные сады, где розы качаются на кустах, маня соловьев, а острые шипы этих роз ежесекундно готовы пронзить храбрым пичугам сердца, но разве опасность остановит отважных и влюбленных?
О Кара-Дениз, Черное море! Ты бросаешь свои волны к подножию Истанбула, как безнадежный должник бросается к ногам заимодавца, как пылкий и влюбленный юноша готов бросить все состояние свое к ногам богатого отца возлюбленной. А ночью, когда бесстыдница-луна не прикрывается чадрой из облаков и сияет равно султану и нищему, твои воды ласкают перси города, как в ночи красавица ласкает залезшего к ней в окно удальца, пока муж ее храпит в соседней комнате. И нет в мире прекрасней союза, чем союз моря и суши, союз тех, кто вечно врозь и вечно вместе.
Ты несешь на своих могучих плечах турецкие суда, гордость и славу Блистательной Порты, о Кара-Дениз, но не брезгуешь и малыми суденышками, и денно и нощно снуют они по твоим волнам, как хлопотливые чайки. Некоторые из них и зовутся так, по имени этих птиц. Ты кормишь Истанбул, о море, но одновременно являешься одним из величайших его украшений, равно как и Истанбул, стоящий на берегах твоих, украшает твои воды, отражаясь в них, и качаются на волнах дворцы и минареты вперемешку с солнечными зайчиками.
По темным водам Босфора, освещенным лишь звездами да ущербной луной, скользил небольшой тез-каик – изящная малая лодка, построенная в форме ледоходного конька (есть, правоверные, такие ножи, которые привязывают к обуви, дабы бегать по воде, когда она сгущается от мороза: бывает это в холодных краях), что одинаково легко мог идти как вперед, так и назад. Обшивку его составляли длинные доски, а внутри лодки внимательный глаз мог различить резной фриз, изображавший цветы и фрукты. Нос каика был окован медью, как и у многих его собратьев, но от прочих легких суденышек, коих немало виднелось в проливе, эту лодку отличал небольшой парус. Впрочем, хоть мачты с парусами для таких ладей и являлись редкостью, но все же особого внимания не привлекали.
Никто не остановил эту лодку. Гребная ладья-сандал бостанджибаши увязалась было за каиком, но юноша, правивший им, тут же сбавил ход, поклонился, и начальник «морских бостанджи», обязанностью которого было следить за порядком в проливе и арестовывать распутных пьяных женщин, немедленно потеряли интерес к добыче. Юноша казался настолько добропорядочным, насколько это вообще можно для правоверного в его возрасте, а из женщин, закутанных в небогатые темные чадры, одна вполне могла быть его матерью, другая же старшей сестрой… либо женой, случается и такое. В любом случае распутством, а тем более иными непотребствами вроде распития вина, здесь и не пахло. Не пахло, следовательно, и бакшишем.
Сандал резко развернулся и вскорости исчез в ночной мгле.
Бостанджи не было дела до того, с какой стати молодой парень и две скромные на вид женщины из числа правоверных посреди ночи оказались в Босфорском проливе. Мало ли, какие у людей дела. Женщины не кричат, о помощи не просят, юноша явно готов предоставить стражам порядка и нравственности возможность обыскать всю лодку. Добрые мусульмане, возможно рыбаки, до таких ли сейчас!
Куда интересней обсудить, что Кёсем-султан, проклятая ведьма, столько лет державшая в руках всю Оттоманскую Порту, вертевшая султанами, как собственными служанками, наконец-то задушена за попытку свергнуть собственного внука.
И на ребенка ведь поднялась рука у проклятой! Собственную кровь не пожалела! Хотя чего ожидать от женщины, стоявшей на ступенях дворца и равнодушно взиравшей на казнь собственного сына? От султанов-то и не такого можно было дождаться, но от женщины, матери… Наверное, вместо сердца у этой султанши свернувшаяся в клубок омерзительная ядовитая сколопендра, чей укус смертельно опасен, ибо лишает человека разума, заставляет вопить, кататься по полу от боли до тех пор, пока Азраил не махнет мечом, забирая жизнь несчастного!