Елена Арсеньева - Лаис Коринфская. Соблазнить неприступного

Неокл что-то хотел сказать, однако, увидев, что Лаис молчит, тоже не стал вмешиваться. Остальные, присутствовавшие при этой сцене, вообще, чудилось, боялись дышать, чтобы не пропустить ни слова.

— На душе у меня тогда стало легче, — снова заговорил Мавсаний. — Я понял, что теперь моя месть тебе свершилась, и я могу спокойно умереть. Однако, когда я попытался убить себя, господин остановил меня, схватил за руку… Я вынужден был рассказать о своем предательстве. Он был в ужасе — не из-за меня, а из-за тебя! Из-за того, что ты сделала!

Мавсаний сделал такое движение, словно намеревался указать на Лаис, но не смог и пальцем шевельнуть.

— Но я был счастлив из-за того, что мой господин возненавидел тебя! А еще более счастливым я стал, когда к полудню все узнали, что тело Гелиодоры нашла стража и в ее убийстве обвинили тебя. Мой замысел удался! Я был уверен, что сами боги привели меня ночью к месту убийства, сами боги дали мне в руки средство погубить тебя. Но потом… Потом ты сбежала из темницы кошмаров, и я ужаснулся, что ты можешь избежать кары. Вдобавок мой господин взялся за твое спасение! Я жаждал твоей смерти, носил в поясе нож, готовый в любой миг нанести тебе смертельный удар, но никак не мог ухитриться убить тебя так, чтобы никто и помыслить не мог, что это сделал именно я. Уж этого мой господин мне бы не простил и собственноручно прикончил бы меня! Но теперь я не хотел умирать, я мечтал увидеть, как женится мой господин, я мечтал подержать на руках его детей… И я решил, что незаметно сброшу тебя в море, когда мы будем садиться на корабль Клеарха. Однако после того, как ты спасла новорожденного в Мегаре, я вспомнил свое собственное рождение — и понял, что не смогу поднять на тебя руку. И тем не менее я по-прежнему желал тебе гибели… Когда ты здесь завела себе любовников, я обрадовался, уверенный, что, если господин мой узнает об этом, он проникнется к тебе отвращением. Но ничего подобного не случилось, несмотря на то, что он тайно приехал в Эфес и следил за каждым твоим шагом.

— Так вот кого видела Сола на агоре… — пробормотала Лаис, и Артемидор в первый раз после того, как развязал ее веревки, поднял на Лаис глаза.

Она покачнулась, вдруг осознав, что по-прежнему стоит обнаженная среди всех этих мужчин. Их Лаис не стыдилась, даже не замечала, да и они не смотрели на нее, завороженные словами Мавсания, — но взгляд Артемидора пронзил ее, как удар кинжала.

Одежду взять было негде, поэтому Лаис проворными пальцами расплела и без того растрепанную плексиду и перекинула волосы на грудь.

Артемидор медленно перевел дыхание и отвел взгляд.

— Да, — прохрипел Мавсаний, и ненавидящая усмешка искривила его губы, — Сола видела нашего господина, хотя он старался оставаться незамеченным. Конечно, она не выдала его тебе! Я тоже встречался с ним и понял, что ты околдовала его, что стрела Эроса вечно будет бередить его сердце, пока ты жива. Что бы ты ни сделала, он не перестанет вожделеть тебя. О, как я тебя ненавидел!.. Когда господин Неокл привел в твой дом свою дочь Мелиссу, я смотрел на нее со слезами восторга. Вот оно, воплощение невинности, чистоты и красоты, вот та, которая достойна стать женой моего господина и продлить род Главков! Но этого не будет, пока ты владеешь его сердцем и помыслами!.. Я подслушал твой разговор с Неоклом — и на закате солнца пошел к гроту Артемиды. Я открыл жрецам, что ты пытаешься их разоблачить, что способна поднять против них весь город с помощью своих друзей. Я рассказал им, где они могут захватить тебя, в какой комнате ты спишь, но я взял с них слово, что больше они никого не тронут. Откуда я мог знать, что Мелисса будет спать на твоей постели?.. Они унесли ее с собой тоже, и я ужаснулся, ибо из-за моего нового предательства могла погибнуть и та, которую я мечтал увидеть госпожой в доме Главков! Я отправил Сакис к господину Неоклу с известием о случившемся, а сам побежал в тот дом, где тайно поселился мой господин, и рассказал, что обе женщины похищены. Мы бросились в грот, и по пути я молил богов уберечь моего господина. Как же я счастлив, что они вняли моим мольбам! А еще больше счастлив, что в уплату они возьмут мою жизнь. Я думал, что понесу кару, а вышло, что я вознагражден! Прощай, господин мой… Не смею ни о чем тебя просить, но все же прошу, умоляю: продли свой род, женись на дочери господина Неокла… И забудь, забудь ее!

Мавсаний воздел руку, указывая на Лаис, и тут силы его оставили. Рука упала, голова запрокинулась… Раздался предсмертный хрип, и верный раб Главков отправился на поля асфоделей.

Артемидор молча склонился над трупом, закрыв лицо рукой. Мелисса плакала рядом, а Лаис стояла неподвижно. Ей казалось, что ненависть Мавсания оставила на ее лице и теле грязные пятна, которые никогда не удастся отмыть.

Неокл подошел к ней и подал то самое покрывало, в котором жрецы Артемиды принесли Лаис в грот. Девушка наконец-то смогла прикрыть наготу.

— Забудь о том, что наговорил этот несчастный, — сочувственно шепнул Неокл. — Теперь ты оправдана. Кроме того, ты спасла эфесских дев от гибели, помогла мне отомстить за Мелиту. Весь Эфес должен благодарить тебя. Чуть рассветет, я отправлю голубя с письмом Клеарху. Он должен объявить весть о твоей невиновности всему Коринфу!

— Нет, — сказала Лаис, бросив еще один взгляд на Артемидора и медленно, не чуя замерзших ног, двинувшись к выходу из пещеры, — я сама напишу Клеарху. И я не хочу никакого шума, особенно в Коринфе. Сначала я должна понять, правду ли говорил Мавсаний.

— А почему ты сомневаешься в этом? — удивился Неокл.

Лаис устало вздохнула:

— Потому что у Гелиодоры никогда не было брата.

В каждом порту обычно царит суматоха, однако знающие люди уверяли, что такой сутолоки, какая творится в главной бухте Коринфа, в Лехее, и вообразить невозможно. Галеры норовят первыми пристать к тем местам, которые наиболее удобны для выгрузки и погрузки товара, и отталкивают друг друга, порою ломая весла. В таком случае немедленно вспыхивает потасовка, которая может перейти в очень серьезное сражение. Стражники порта и старшина его на части разрываются, пытаясь утихомирить купцов и мореходов. За места на охраняемых складах тоже может разразиться драка.

Люди, прибывшие из дальних мест, чье путешествие заканчивается в Коринфе, кое-как спускаются с бортов галер и спешат покинуть берег, пока их не зашибли грузчики, волокущие поклажу с галер или на галеры, или пока их втихаря не обобрали здешние воришки, которых так и называют: лехейские антропы, то есть лехейские жители, и которые с непостижимым проворством тащат все, что плохо лежит, а потом стремительно улепетывают со всех ног. Их частенько догоняют, тут же торопливо колотят, но они, стряхнув с лица пыль и утерев разбитые носы, вновь норовят затеряться меж прибывшими гостями Коринфа и обчистить очередного раззяву.

Словом, в Лехейской гавани всем надо держать ухо востро!

Торговцы побогаче, имеющие постоянных сотоварищей в Коринфе, беспокоятся куда меньше. Те загодя присылают своих рабов на прибывающие суда — и для переноски груза в собственные, хорошо охраняемые склады, и для сопровождения прибывших либо в богатые лесхи[73], либо к себе в дом, если их связывают не только деловые отношения, но и приятельские.

Неокл, прибывший из Эфеса, отправил в дом своего старинного друга Клеарха в богатом фарео[74] дочь (которая почему-то плакала и не хотела покидать корабль), а сам остался наблюдать за разгрузкой своей галеры. Как обычно, Неокл привез в Коринф знаменитый эфесский мед и ароматические масла уже свежей, весенней перегонки, а главное — большое количество высушенного ила, который вывозят с берегов реки Каистр и который служит великолепным удобрением для коринфских каменистых, скудных полей и садов, а также, как уверяют знатоки, вполне может заменить знаменитый и чрезмерно дорогой нильский ил при склейке папирусов.

На этой же галере прибыл в Коринф угрюмый и бледный молодой человек, который был поглощен печальными заботами: он привез из Эфеса мертвое тело, погребением которого следовало заняться как можно скорей.

Молодого человека встречали рабы, извещенные Клеархом, который с почтовым голубем получил письмо от Неокла и скрупулезно исполнил все, о чем просил эфесский купец… И не только он.

Мертвое тело, запеленутое в льняные покровы бальзамировщика и источающее сильный запах камфары, канифоли, ароматических смол и ладана, было перегружено на носилки, и вот по дороге Лехейон в гору, к Акрокоринфу — туда, где в старейших кварталах города находились самые богатые усадьбы, — двинулась небольшая процессия. Первыми следовали мрачные носилки с мертвецом; их сопровождал крытый черной тканью роскошный форео, в котором устроился молодой человек, изнуренный не только путешествием и воспалившейся раной на плече, но и глубокой печалью; замыкала шествие маленькая рабыня, которая еле поспевала за носилками, но все же часто оглядывалась на берег бухты, утирая слезы и причитая: