Холодная, туманная и отвратительно сырая лондонская зима, казалось, с каждым днем все больше отнимала у Сесили желание вставать по утрам, приводить себя в порядок, стараться выглядеть прилично… Мери приходила в отчаяние от каждой новой неудачи с поиском работы: куда ни ткнется — не берут, и всё тут! Образование, которое, по мнению матери, обещало дорогую ее сердцу свободу, оказалось ни к чему, а продавать свои — мальчиковые из-за короткой стрижки — прелести Мери наотрез отказывалась.
Деньги, полученные за жемчужное ожерелье, разошлись, жить теперь было совсем не на что. Мери стала попрошайничать, подворовывать, обыскивать помойки харчевен, как делали другие бедолаги, которым не повезло родиться в хорошей семье и потому жизнь не удалась.
За несколько месяцев Сесили превратилась в скелет. Она вставала с постели, только когда требовалось перебраться на другое место жительства, но, чтоб и для этого не вставать, предоставляла теперь свои бренные останки домовладельцам вместо платы за жилье. Мери открыла это случайно, и злости ее не было предела.
Вернувшись однажды в их комнатушку после очередной безрезультатной прогулки по городу, когда ее преследовала одна только мысль: а может быть, для нее, как и для матери, просто нет места в этом мире? — она обнаружила рядом с кроватью… хозяина их убогого жилища: тот запихивал в штаны, испещренные сомнительного вида пятнами, свое мужское достоинство. Закончив это важное дело и не сказав ни слова в свое оправдание, он прошел мимо Мери и закрыл за собой дверь.
Сесили же подтянула повыше одеяло и улыбнулась.
— Ах, ты уже пришла, милочка? Ну и как Лондон нынче утром? — спросила она так, будто то, что минуту назад произошло на глазах у Мери, не имело ни малейшего значения, да, впрочем, и не происходило вообще.
Мери подавила слезы и самоотверженно принялась рассказывать мамочке самым простодушным тоном о том, что нынче в Лондон первый раз заглянула весна…
А на следующий день она проснулась на рассвете, когда Сесили еще спала сладким сном, и — без какой-либо определенной цели и уж точно без малейшего предчувствия, что из этого может выйти, — отправилась пешком через весь город в церковь, где служил пастор Ривс. После смерти леди Рид они со священником не виделись.
Надо было потерпеть, пока кончится служба, чтобы поговорить с пастором. Как только храм опустел, Мери подошла к алтарю. Вид у нее был жалкий, но священник сразу же узнал Оливера, несмотря на то, что мальчик явно отощал и выглядел очень плохо. Пастор нахмурился.
— Так-так, дитя мое, вот и вы, но в каком плачевном виде! — заметил он сочувственно.
— Увы, преподобный отец, благодаря любви и доброте моей незабвенной бабушки были заложены основы гораздо лучшего для меня будущего, но ничего из того, на что бабушка надеялась, не сбылось. Злая судьба заставила меня нищенствовать… А сейчас я пришел, чтобы просить вас о милосердии: не найдется ли в храме работы, которую вы могли бы мне доверить?
Пастор на мгновение задумался, потом самым невинным тоном — невиннее быть не может! — сказал:
— А ведь вас разыскивают и нотариус леди Рид, и сэр Тобиас тоже… Наверное, с одной и той же целью. Я уверен, что леди Рид, мир ее душе, дама, отличавшаяся небывалой добротой, позаботилась о вас перед кончиной. Не лучше ли вам было бы встретиться с господином нотариусом и дядей Тобиасом, чем бежать из дома? Если, конечно, у вас не было уважительной причины, чтобы поступить так, как вы поступили… — закончил он, словно внезапно что-то заподозрив.
— Никакой причины, ваше преподобие! Благодарю от души! Сейчас же пойду к ним! — ответила Мери, расплываясь в улыбке до ушей.
«Милая, золотая, чудесная леди Рид!» — думала она, мчась по улицам и проулкам, и на сердце у нее было так легко, что она даже побаивалась: а не унесет ли ее на своих крыльях этот холодный ветер, который дует прямо в лицо?
Человек в Черном запросто вошел в комнату Сесили: дверь была незаперта. Вот уже два дня он рыскал по окрестностям, и на этот раз его хозяин останется доволен.
Он закрыл за собой дверь, тихонько повернув ключ в замке, и на цыпочках приблизился к кровати, где надеялся застать обоих — мать и сына. Замер перед опущенным балдахином, прислушался: из-за занавесок доносилось ровное посапывание. День уже рвется в окна, а здешние обитатели спят!
Он вытащил кинжал, отодвинул занавеску и — еле сдержал готовое уже вырваться проклятие: Мери Оливер опять от него ускользнул! Ну как, как, как это могло произойти, черт побери! Ага, перед самой зарей он на минутку отвлекся из-за нищего бродяги, который вертелся перед входом в харчевню, ужасно его раздражая… Что ж, тем хуже, решил Человек в Черном. Придется побеседовать с мамашей.
Сел на кровать, удивился нежности, написанной на лице будущей жертвы, да и собственному волнению при виде этой женщины в ее одинокой постели, но сразу же унял волнение и довольно грубо потрепал Сесили по щеке.
Она открыла глаза, улыбнулась и потянулась с грацией молоденькой кошечки. Потом посмотрела на склонившегося к ней мужчину, но вместо того чтобы испугаться, что было бы естественно, застонала в истоме и обвила его мускулистую шею исхудавшими руками. Несмотря на шрамы от полученных за долгие годы ранений, несмотря на печать лет, лежавшую на лице незваного гостя, она мгновенно узнала его.
— О любовь моя, здравствуй! — прошептала Сесили, находясь где-то посередине между этой реальностью, готовой обрушить на нее удар, и той далекой-далекой мечтой… такой далекой, что перепутала все воспоминания и вполне могла ее обмануть…
Человек в Черном подумал, что перед ним сумасшедшая, и решил использовать безумие женщины для своей выгоды.
Он позволил дурочке притянуть его к себе, коснулся губами искавшего поцелуя рта и с огромным удивлением почувствовал какой-то смутно знакомый ему вкус. Ему стало не по себе, он отпрянул.
— А я знала, знала, что ты вернешься, — повторяла между тем Сесили шепотом. — Я ведь так давно жду тебя, Том! Так давно…
— Где Мери Оливер? — спросил наемный убийца, не позволяя завладеть собой странному ощущению: будто бы часть его существа захотела поддаться этой ласке, будто бы слова этой сумасшедшей отозвались эхом в его давно заснувшей мертвым сном памяти.
— Мери? — удивилась Сесили, протягивая руку ко второй подушке, уже успевшей остыть. — Понятия не имею. Наверное, готовит для меня завтрак. Как ты когда-то. Помнишь, Том?
Человек в Черном кивнул. Нет, конечно, он не помнил. Он вообще ничего не помнил. Он родился с этой ужасной головной болью холодным февральским утром, и глубинное, могущественное желание убивать родилось вместе с ним и рождалось снова всякий раз, как он пытался силой проникнуть в тайну своего прошлого.
— Говори, куда дела нефритовый кулон! — потребовал он грубо, чтобы избавиться от развращающего действия ее нежности, из-за которой он переставал быть самим собой.
— Зачем он тебе, Том? Знаешь, он оказался дешевкой!
У Сесили было только одно желание: чтобы ее сон никогда не кончался.
— А вот и ошибаешься! — усмехнулся наемник. — Очень даже дорогая штучка! Потому как она — ключ от клада, а клад — со сказочными богатствами, поняла? И мне надо до них добраться. Давай говори живо, куда твой сын задевал кулон, и все ваши заботы окажутся позади!
Глаза Сесили заблестели.
— Значит, не зря Мери с ним никогда не расстается. О, Том, мы станем ждать Мери вместе, ты и я, как раньше, да, милый? Ты ведь помнишь, помнишь?!. Иди ко мне! — простонала она, снова притягивая его к себе.
Ах как сильно сжимает этот человек своими ладонями ее груди, столь щедро предложенные ему, потом передвигает руки выше, выше — до шеи, он гладит ее, ласкает… Сесили забылась, она счастлива, она наслаждается внезапно свалившимся на нее счастьем. Какая разница, во сне это или наяву? Она снова с Томом, снова с отцом ее Мери… Наконец-то, ведь она так его любила!.. И он ее любил!.. И, когда воздух внезапно перестал проникать в стиснутое горло, Сесили все еще не понимала, что Человек в Черном ее убивает.
Можно было задохнуться от этих едких испарений, что поднимались от Темзы, протекавшей рядом с харчевней. Бродяга привалился спиной к уличному фонарю, из пасти с редкими черными зубами сыпались отвратительные ругательства, ногой он отпихивал собаку: та охотилась за его жалкими припасами. Мери обошла кошмарную парочку стороной.