«Ох, никогда, никогда больше!» — порадовалась она про себя, благословляя леди Рид. Мери пока не знала, какими именно дарами наградила ее бабушка, но верила, что теперь-то уж денег хватит на то, чтобы вернуть Сесили надежду на лучшее будущее.
Девочка, проскользнув мимо трактирщика, который в это время бранился с женой, легко взбежала по лестнице и, распахнув дверь их с матерью комнаты, весело позвала:
— Сесили!
Та не ответила. Видимо, все еще мирно спала.
Мери машинально повернула ключ в замочной скважине и подбежала к кровати. Она попыталась разбудить мамочку быстрыми, легкими, но звучными поцелуями — ничего не вышло, Сесили решительно не желала даже шевельнуться. Сердце Мери забилось так сильно, что ей показалось, будто оно готово выпрыгнуть из грудной клетки.
— Мама, мама! — продолжала звать девочка, уже понимая, что это бесполезно.
Боль, которую она ощутила, осознав случившееся, была такой острой, словно ее изрезали на части по живому. Ей хотелось заплакать, но слезы не шли — наверное, ступор, сковавший все тело, мешал им пролиться. На лице Сесили было написано такое блаженство, какого Мери не могла припомнить у матери за всю свою жизнь. «Разве можно быть несчастной, видя счастье того, кого ты любишь?» — часто спрашивала мамочка таким тоном, словно утверждала: нет, нет, нельзя!
«Надо до отказа забить себе голову этим воспоминанием, — сказала себе Мери, — иначе я не смогу успокоиться, не смогу забыть о собственных страданиях, не смогу принять то, что человек принять не в силах». Смерть была так к лицу Сесили!.. «Прекрати, Мери, прекрати, не смей расстраиваться! Посмотри, как мамочка улыбается!» И все-таки Мери было так плохо, что хотелось выть в голос.
Тогда она решила бороться с накатившим на нее отчаянием и победить упадок духа. Выпрямилась, собрала десяток свечек — весь их с Сесили запас, — расставила вокруг постели и зажгла — под их светом мамочке будет теплее. Потом улеглась рядом, сложила Сесили руки на груди, как, помнится, сделал пастор Ривс, когда умерла леди Рид, и долго-долго смотрела на покойную.
Насмотревшись — хотя разве насмотришься! — поняла, что настало время снять с шеи Сесили эту дурацкую висюльку с изумрудом, которую мать даже в самые черные дни полной нищеты не разрешала отнести к ювелиру, называя ее своим военным трофеем, свидетельством победы над семьей отца Мери Оливера.
Склонившись над шеей матери, чтобы развязать узелок на шнурке или разорвать его, девочка заметила темные пятнышки. Такие синячки… Удивилась — откуда бы? — и стала рассматривать пристальнее, ближе… А когда сообразила, что это отпечатки пальцев, отпрянула, похолодев.
Ей это показалось немыслимым, невозможным, непостижимым. Кому и зачем понадобилось душить Сесили? Чем она могла провиниться? Сесили же — воплощенная доброта! «Была… была воплощенная доброта…» — поправила себя Мери. Схватила одну из свечек и поднесла огонь так близко к подозрительным следам на шее матери, что едва не подпалила ее тонкие серебристые волосы. Что ж, приходится признать очевидное: мать все-таки задушили, и нет никаких сомнений — это умышленное убийство!
Совершенно разбитая, уничтоженная, девочка откинулась на грязноватые подушки и стала поглаживать, едва-едва касаясь пальцами, любимый, самый любимый на свете лоб… Сесили часто так ласкала ее, своего ангела… Взгляд девочки блуждал по холодной темной комнате, цепляясь за дряхлую покосившуюся мебель.
Она не понимала. Нет. ОНА НЕ ПОНИМАЛА!
В произошедшем не было никакого смысла. Тем более что ничего не украли. Вот же она, висюлька на шее Сесили. Что еще у них можно взять… Да, изумруд на месте, но ведь убийца, склонившись над жертвой, просто не мог его не заметить! А тогда — почему? Из-за чего он убил?
Вопросы терзали Мери совершенно невыносимо, сейчас она закричит… Нет, кричать бесполезно, надо что-то делать, что-то делать, если ничего не делать — уничтожат, если ничего не делать — впадешь в уныние, сколько раз с мамочкой так бывало!.. Мери спрыгнула с постели, вытащила из-под продавленной кровати сундучок, от которого так и брызнули по всей комнате тараканы и пауки. Открыла его, поставила на стол, быстро уложила туда все их скудное имущество — раньше это всегда делала Сесили, когда им нужно было срочно переезжать.
Только она успела захлопнуть крышку, ручка двери дрогнула, чуть повернулась. Мери запаниковала, инстинктивно отпрянула к стене. С той стороны донесся недовольный голос домовладельца:
— Это уже второй раз, миссис Рид! Я вернусь через час, и извольте заплатить мне, иначе…
Не закончив угрозы, он, тяжело печатая шаг, начал спускаться вниз по лестнице.
Оставаться с Сесили теперь было бы безумием. Все равно у нее не было денег даже на то, чтобы похоронить маму.
«А к чему они, кладбища, Мери, если душу можно куда быстрее захоронить в забвении сердец?.. Когда я умру, ты лучше выбери на небе звезду, которая полетит со мной в вечность, ладно? Оттуда мне будет легче видеть тебя, где бы ты ни была…» — говорила ей Сесили.
Но ей и в голову не могло прийти, что она расстанется с дочкой таким вот образом! Мери снова попыталась отогнать от себя отчаяние, поцеловала ледяную щеку матери, дрожащими губами прошептала: «Прощай!» — в ее шелковистые легкие завитки и решительно перекинула ногу через подоконник. Возвращаться сюда Мери не собиралась. Она уронила на землю свой нехитрый багаж и спрыгнула со второго этажа в тупик, разбудив нескольких бродячих собак и кошек, которые, повизгивая, бросились врассыпную.
Мери долго бродила по улицам, по берегам Темзы, где бездумно перекликались рыбаки и лодочники…
Она была больше не она, она вся была теперь страдание, ужас и отчаяние…
«Это несправедливо, несправедливо, — думала Мери, — как же несправедливо, что это случилось сегодня, когда я бежала к мамочке с такой радостной вестью!»
Она злилась на себя, что не догадалась раньше встретиться с пастором Ривсом, что так и не поверила в любовь леди Рид. Может быть, ничего и не случилось бы. Они бы стали богатыми, Сесили осталась бы с ней, и она вместе с мамочкой встречала бы ее старость… Мери никак не удавалось вытеснить из памяти умиротворенное, счастливое лицо матери — такое, будто Сесили сама попросила сделать это, как будто она сговорилась со своим убийцей, видя в смерти единственный способ убежать от бед… Но Мери гнала от себя видение, потому что не могла вынести подобных предположений.
Она подбрасывала ногой камешки, в пустом животе урчало… В понедельник она пойдет к нотариусу и объявит, что пришла за наследством. Сесили не захотела бы, чтобы ее малышка потеряла это наследство. Уж слишком она настрадалась, чтобы его получить. Мери сжала в кулаке изумрудную штучку — теперь она висела у нее на шее вместе с нефритовым «глазом». Отныне это ее главное сокровище — душа Сесили навеки отпечаталась в подвеске.
Сейчас Мери не хотелось ничего, ничего, только побыть в одиночестве. Она залезла под мост, закуталась в плащ и, чуть-чуть дрожа, отдалась ритму покачивания судов на рейде — отсюда был виден лондонский порт.
Она сняла с себя чувство вины и перенесла его на Тобиаса Рида, ощутив ненависть, которую ощущала всякий раз, как вспоминала о дяде. Большая часть этих кораблей принадлежит ему. Он легко бы мог спасти Мери Оливера и Сесили, продолжить дело своей «дорогой матушки» после ее смерти, но предпочел вышвырнуть племянника за дверь. Откуда ей, Мери, было знать, что потом он станет ее разыскивать, чтобы разделить с ней свое наследство?
И вдруг ей стало ясно… так мучительно ясно, что она застонала бы во весь голос, если б не успела зажать себе рот ладонью. Ей стало ясно: ведь все может быть наоборот! Что, если Тобиас Рид ищет ее вовсе не затем, чтобы поделиться наследством, а затем, чтобы навсегда от нее избавиться?
— О боже! Боже! Нет, только не это! — тихонько повторяла она.
Тобиас Рид! Только он, только он один мог быть убийцей ее матери!
Мери решила немедленно убраться из Лондона, чувствуя, что отныне опасность грозит ей здесь за каждым углом. Но куда идти? Что делать?
Мерное колыхание кораблей вдохновило ее. Хм… Мери Оливера запросто возьмут юнгой на любое судно! Она с успехом обманывала всех столько лет и отвыкла от женской одежды — только брюки! Конечно, рисковать и наниматься на один из кораблей, которыми владеет дядюшка, не стоит… Но вот Дувр — тоже портовый город, и добраться до него проще простого. Решено: она отказывается от наследства, которое способно приносить одни лишь несчастья. И завтра же отправляется в путь. В путь, где ее ждет забвенье…